Чёрный шар (СИ) - Шатилов Дмитрий (прочитать книгу TXT) 📗
Преодолевая страх, я дотронулся до руки. Кожа была холодная и гладкая, словно у манекена. От прикосновения на ней остался влажный след. Следом я ощутил толчок, и присутствие, заключенное в руке, присутствие, вступившее в Мальбрана после контакта с черной стеной, вошло и в меня.
Я так и не познал Мальбрана. Он ускользнул, его убрали за ненадобностью.
Зато я понял другое.
Мальбран пытался найти выход из комплекса, но выхода не было. Труднее всего мне оказалось представить, что и поверхности, куда должен вести этот выход – тоже нет. Ее не испортили, не загрязнили, не сделали каким-либо образом недоступной.
Ее просто никогда не существовало.
Не было города, в котором жила Кремна, пивной, где после работы сидел Цимбал, цеха, где изготовили протезы Гадайе. Не было лесов, гор, полей и рек. Не было морей и океанов. Не было неба, чистого или укрытого тучами. Не было дождя и снега, грозы и тумана, бурь и ясных солнечных дней. Не было приливов и отливов, не сменяли друг друга день и ночь.
Никогда не было такой планеты, как Земля. Не было Солнца и луны, не было звезд и астероидов, туманностей и черных дыр. Несуществующая гравитация не удерживала разбегающуюся Вселенную, тоже несуществующую. Весь мир, живущий в памяти распорядителей, весь мир, физические законы которого хранило в себе ядро – весь этот мир, манивший меня свободой, разнообразием, величием и красотой, никогда не существовал.
Был только комплекс, реальность ограничивалась его стенами. За ними не было даже пустоты, ибо пустота – это отсутствие чего-то, а отсутствие – это свойство, а все свойства комплекс сочетал в себе. Это трудно было представить, но все обстояло именно так.
И, разумеется, никогда и нигде не существовало такой вещи, как человечество. И не существовало истории этого человечества, его шестидесяти веков цивилизации, войн, смертей, открытий, подвигов и преступлений. Мужчины и женщины, старики и дети – никто из них не дышал, не ходил по земле, не любил, не страдал, не смеялся, не плакал. Ничего не случалось и ничего не происходило.
Всегда и всюду существовал один лишь комплекс.
И однажды он создал в себе пятерых существ. Я не мог сказать, зачем он это сделал – возможно, он хотел узнать нечто, чего в нем не было, такое, что могли сообщить ему только другие.
Эти существа были единственными, кто когда-либо появлялся на этом свете. И он дал этим пятерым существам имена и наделил их свободной волей, дабы они поступали так, как угодно им, а не ему.
Но он не мог оставить их, как есть, один на один с правдой о своем существовании. Если бы Кремна, Миниц, Гадайе, Цимбал и Мальбран узнали, что они – узники, что несвобода их абсолютна, и комплекс нельзя покинуть так же, как нельзя оставить собственное тело – они возненавидели бы и его, и себя. Поэтому он дал им память и место сообразно этой памяти. Умы распорядителей не нуждались в общей картине: хотя цельной истории человечества не было и быть не могло, для комфортного существования им хватало и личного крохотного фрагмента, который они, за блеклостью его и расплывчатостью, обречены были невольно додумывать, совершенствовать, усложнять. На примере Кремны я мог представить эту ложную память разрастающимся клубнем: из обрывков полузабытых разговоров, смоделированных от первого до последнего слова, из запомнившихся никогда не написанных книг, из намеков и образов, заложенных в определенном порядке, в голове ее вырастал целый мир, в реальности коего она была уверена.
Дав пятерым своим созданиям память, комплекс дал им и процесс. Сам по себе процесс не имел никакой цели, единственной задачей его было занимать время, отвлекать от раздумий, способствовать сохранению статуса кво. За абсурдной структурой комплекса, за всеми его нестыковками не стоял никакой злой умысел. Нерукотворный, всесильный, существующий вечно, комплекс не заботился о том, насколько процесс понятен и доступен для логики. Ему ни к чему было множить сущности там, куда не ступала нога распорядителей – и потому механизмы и прочие Блоки действительно ничему не служили, существуя только как символы величины комплекса и его величия. Если сравнивать с несуществующим, они, эти гиганты, работающие во тьме, были не большим обманом, чем горы и обвалы в горах. Настоящее творение всегда избыточно: помимо того, что требовалось пятерым существам, комплекс не мог не сотворить много такого, что не было нужно никому и ни для чего.
Кое-чего это, однако, не касалось. Инспектора с поверхности и К-ВОТТО – все это было создано, как поправки к замыслу, вдохновленные уже самими распорядителями. Инспектора существовали лишь временно, появляясь и исчезая, едва в них отпадала нужда. К-ВОТТО же, его облик и функции, был постоянен, его породили сложившийся порядок вещей, совокупность памяти о поверхности, ее науке, прогрессе, дизайне и эстетике. Бедный, бедный К-ВОТТО: в отличие от меня он так и не стал полноценным существом, так и застыл на пол-пути от орудия комплекса к полноправному члену его команды! Не обладая подлинной свободой воли, робот был только зеркалом распорядителей. Он не мог ничему научить комплекс, и когда пятеро ушли, остался один, во тьме, со всем, что они успели заложить в него.
Когда пятеро ушли… В какой-то момент комплекс понял, что узнал все необходимое, и распорядители больше ему не нужны. Он мог забрать их в один миг, однако чудо это разрушило бы мир, в котором они существовали. Это было бы слишком жестоко, и он придумал решение в рамках процесса. Приказ с поверхности не пугал, не нарушал действительности. Он был логичен, закономерен, его можно было понять, и с ним можно было смириться.
Четверо из пяти послушались приказа. Пятый, мятежник, был взят живым, и правда сокрушила его.
Покончив с земными делами, четверо вошли в Контрольную комнату. Гадайе несла кисть Мальбрана – ту, что теперь сжимал я. Зеркальный колокол опустился на них. Комплекс получил свое. Это не было убийством, ибо в нем не существовало смерти.
Все было кончено.
Однако оставалась вещь, которую комплекс не учел. Распорядители обладали свободой воли и потому успели создать меня. Они хотели, чтобы я воскресил их, слепил заново из раздавленных тел. Воскреснув, они попытались бы найти выход, которого не существовало. И если бы комплекс не поглотил их раньше, они убедились бы в бесплодности этих попыток.
Однако я родился, и комплекс не знал обо мне. Пока я не обрел память распорядителей, я был для него пустым местом, безликой частью здания, одним из множества механизмов, которым он доверил двигаться самим по себе. Ни жизнь моя, ни смерть для него ничего не значили. Вспомнив то, что таилось в моих клетках, я стал для него мишенью. В какой-то степени Гадайе понимала, что так случится. В ее картине мира за обретение памяти распорядителей меня должны были уничтожить защитные системы комплекса, разработанные его создателями. Как полагала Гадайе, секретная информация не могла покинуть комплекс, и чем меньше я знал, тем дольше оставался в безопасности. Для комплекса все выглядело иначе: для него я был обезумевшей системой, элементом, присвоившим себе то, что осталось от его творений.
Он даже не считал меня разумным – до поры до времени. Наше с К-ВОТТО копошение было для него движением собственных машин.
Однако, когда я отказался погибать, когда память бесчисленных Сыновей вывела меня из хищного Блока, комплекс признал за мной свободную волю и затаился, пристально наблюдая за мной. Если я появился, я должен был что-то показать ему.
Но что я мог ему показать?
***
Все вокруг меня было бесцельно, пустынно, мертво. Бессмысленным был процесс, которым заправляли распорядители. Бессмысленны были их мечты, желания, страхи. Бессмысленным был мой тысячекратный поход в никуда. Все, что делали Цимбал, Гадайе, Миниц, Кремна и Мальбран; все, что делал К-ВОТТО; все, к чему приложили руку Сыновья; все наши боль, и смерть, и надежда, и радость – все было тщетно.
И все же что-то во мне не могло с этим смириться. Разве под силу мне объять комплекс умом? Разве не спасуют перед его величием любые доводы разума? Я взглянул на останки cуществ, которыми был когда-то. Позвонки, ребра, зубы и пальцы – все перепуталось, я уже не мог сказать, что принадлежит Миницу, а что – Цимбалу. Но это больше не имело значения. Над собранием костей стоял я, живой сосуд их души и памяти.
