Рубикон, или Мир в латах - Романецкий Николай Михайлович (читаем книги онлайн .txt) 📗
Иногда я спрашиваю у мамы, где мой отец. Мама пожимает плечами, но я знаю, что он живет где-то в Москве. Он сменил фамилию и стал крупным ученым. Ни нового его имени, ни адреса мама не знает и знать не хочет. Она выбросила его из сердца и живет только ради меня, но я знаю, как бьет по ней животная природа человеческого тела. Иногда мне хочется сказать ей, что, когда мы улетим на Большую землю, она сможет отыскать его, но я сдерживаюсь, потому что боюсь, что тогда мамины мысли будут для меня совсем непереносимыми. Мне и так становится все тяжелей и тяжелей жить рядом с ней. Странности моего поведения незамеченными не остаются, мне устраивают сеансы психотерапии, не ведая, что лучшим лекарством для меня было бы одиночество.
Периоды глухоты, когда я не слышу думы людей, наступают все реже. Самое грустное состоит в том, что люди, окружающие меня, как правило, несчастны, и несчастье это постепенно на меня давит. Непосильный груз, взваленный на слабые плечи, приводит меня к мысли о самоубийстве. И только осознание того, что смерть моя будет и маминой смертью, удерживает от необратимых поступков.
Мне становится хуже и хуже, и, наконец, когда я обнаруживаю, что периоды глухоты пропали совсем, я иду сдаваться. Иду не к маме, иду к своему наблюдающему врачу Ивану Петровичу. Дядя Ваня мне, естественно, ни капли не верит. Доказать правоту своих слов мне труда не составляет. И тогда он страшно пугается.
Страница следующая. Я иду домой, водрузив на голову только что переданный мне доктором шлем. Шлем сделан из какого-то сплава и довольно тяжел, но что значит эта металлическая тяжесть по сравнению с живой тяжестью человеческих мыслей?.. Я весел и счастлив, потому что впервые за последние три дня могу увидеть маму. Все это время меня держали в наскоро сваренной из металлических листов камере, стенки которой экранируют ауру. За эти дни для меня изготовили шлем, и я иду по аллее, время от времени поглаживая рукой его округлую гладкую поверхность, и пытаюсь представить себе, что делала без меня мама.
— Мама! — кричу я, войдя в прихожую. — Мама, это я!
Меня вдруг одолевает неудержимое желание услышать мамину радость. Это в последний раз, клянусь я себе и снимаю шлем. И с удовлетворением обнаруживаю, что ко мне вернулась глухота.
— Мама! — кричу я и пинком ноги распахиваю дверь. — Мама! Ура!!!
Обеденный стол с середины комнаты отодвинут в сторону. Вместо люстры висит под потолком неестественно вытянувшееся человеческое тело, и длинные стройные мамины ноги носками почти касаются пола.
Шлем вываливается из моих рук и с оглушительным грохотом падает на паркет. Я опускаюсь на четвереньки, подползаю к маминым ногам, обнимаю их, силясь приподнять ее. Ноги еще теплые.
— Мама! — шепчу я. — Зачем же ты?..
Мама молчит.
Страница следующая. Мы с дядей Ваней сидим у него в кабинете. На голове у дяди Вани шлем. Такой же, как у меня. Теперь все, кто встречается со мной, носят эти шлемы.
— Как ты себя чувствуешь? — осторожно спрашивает дядя Ваня.
— Нормально, — вяло отвечаю я.
Дядя Ваня пристально смотрит на меня.
— Слушай, Илья, — говорит он. — Кажется, появилась возможность помочь тебе!
— Да, — говорю я.
— Да приди ты в себя! Мать ведь уже не вернешь, а жить все равно надо.
— Да, — говорю я.
— Сейчас сюда придут два человека. Они врачи. Они увезут тебя в клинику. Там тебе сделают операцию, и ты снова станешь обычным человеком.
— Мутантом, — говорю я.
— Что?
— Обычным мутантом.
Дядя Ваня молча машет на меня рукой.
Открывается дверь. В кабинет входят двое. Здороваются, усаживаются в кресла, внимательно разглядывают меня. На головах шлемы.
— Здравствуй, Илья, — говорит один из них, высокий худощавый брюнет.
— Меня зовут доктор Анри Гиборьян. А это, — он кивает на другого, — доктор Гюнтер Бакстер. Иван Петрович рассказал тебе, зачем мы прилетели.
— Да, — говорю я.
— Ну и что ты скажешь? — Гиборьян смотрит на меня напряженно. Словно от моего ответа зависит его жизнь.
— Я согласен, — говорю я.
Они сразу оживляются, начинают улыбаться друг другу и мне. Я тоже хочу улыбнуться, но лицо не слушается.
— Сколько тебе лет? — спрашивает Гиборьян.
— Семнадцать.
— Самое время выходить в мир.
— Давненько я не бывал в Сибири, — говорит доктор Бакстер дяде Ване.
— Прекрасные у вас места!
— Да, — отвечает дядя Ваня, глядя на меня. — Места у нас удивительные!
Они прощаются с дядей Ваней. Он, слегка помедлив, протягивает руку и мне.
— Ты не хочешь взять с собой что-нибудь из личных вещей? — спрашивает меня доктор Гиборьян. — На память.
— Нет, — поспешно говорю я.
Он понимающе кивает головой.
— Самолет ждет нас, — говорит он.
Мне вдруг становится страшно. Словно я что-то украл. Хотя так оно и есть. Я украл у многих из здесь живущих их сокровенные мысли. Люди не любят воров и никогда не прощают их. Даже воров поневоле. Даже друзья. Как дядя Ваня.
Я встаю.
— До свиданья, дядя Ваня. Я еще вернусь к вам, и мы сможем поговорить без этих проклятых шлемов.
— До свиданья, Илья! Будь счастлив!
В дверях я оглядываюсь. Дядя Ваня с грустью смотрит мне вслед. И я понимаю, что встречаться со мной он уже больше не захочет. Воров не прощают.
Страница следующая. Я в клинике. Масса врачей. Сплошь мужчины. Ни одной медсестры. Все в шлемах. На мне шлема нет. Зато стены помещений, в которых я бываю, задрапированы металлизированной сеткой. Меня готовят к предстоящей операции.
Доктор Гиборьян заявляет, что такому унылому хилятику, как я, операции не вынести. Я не обижаюсь, хотя, честно говоря, всегда считал себя крепким парнем. Наверное, я казался себе таким рядом с Псом-Вовиком, Матвеем Карагулько и другими минус-мутантами.
— Тебе нужно набрать мышечную массу, — говорит доктор Гиборьян. — Чем больше масса, тем легче перенести тяготы операции. Пойдем — познакомишься с тренером…
В течение нескольких недель лечение сводится к систематическим уколам и постоянным занятиям на спортивных тренажерах. Бег, прыжки, плавание, поднятие тяжестей, восточные единоборства…
Время от времени доктора устраивают «обмер тела». Тело, естественно, мое. Проанализировав полученные данные, меняют типы физических упражнений. И опять занятия — до изнеможения, до красных чертиков в глазах. И уколы… Порой мне начинает казаться, что меня готовят не к медицинской операции, а к очередным Олимпийским играм. Вот только не знаю, по какому виду спорта. Да и допинговый контроль не пройти. Так что с соревнованиями придется подождать.
Вскоре, после очередного обмера, доктор Бакстер объявляет доктору Гиборьяну:
— Антропометрическая тождественность — девяносто пять процентов!
Гиборьян хлопает его по шлему на голове и подмигивает мне, дружески пожимает руку.
— Вот теперь ты крепок телом, — говорит он. — А как насчет духа?
Я молча пожимаю плечами. Как мама.
Страница следующая. Я лежу на операционном столе. Вдоль стен приборы, приборы, приборы. Никогда еще я не видел столько приборов. От них тянутся к моему телу тонкие пальцы разноцветных проводов и шлангов. Руки и ноги мои пристегнуты к операционному столу. Чуть в стороне я вижу внимательный глаз телекамеры. Гиборьяна не вижу.
— Генератор? — говорит доктор Бакстер.
— Вышел на режим, — отвечает невидимый мне кто-то.
— Назови себя, — говорит мне доктор Бакстер.
— Илья Муромов, — говорю я. — Плюс-мутант, уроженец Сибирского спецсанатория НИИГМ Российской Академии Наук.
— Хорошо, — говорит Бакстер. — Отлично! Через несколько часов ты мне скажешь то же самое. Но я буду уже без шлема, Как и ты сейчас. Не боишься?
— Нет, — говорю я. — Я вам верю.
Доктор кивает кому-то в сторону.
— Начали!
И я проваливаюсь в вязкую бесцветную тьму.
Страница последняя. Я лежу на койке и по некоторым малоуловимым признакам понимаю, что койка эта отнюдь не из моего дома. Слегка прихватывает левую руку. Выволакиваю ее из-под одеяла и внимательно рассматриваю. Рука как рука. Пытаюсь понять, где я и как сюда попал. Тщетно.
