Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ) - Элеонор Бирке (онлайн книга без txt) 📗
— Я не могу… Кристиан, мне нельзя! — прошептала она, но тут же передумала: — Но я не делаю ничего такого… Я просто схожу… Посмотрю… Просто поздороваюсь… Спрошу, как он живет…
Магдалена обернулась на серый фасад крыльца: кое-где облупленные стены и крыша, протыкающая чудо голубого неба. Дом — пустота, нет в нем прикрас. Этот дом чужд ей и не потому что не роскошен — он не стал для Магдалены своим, ведь счастье так и не наполнило его своей благодатью. Здесь не было ее любви, огромной и сильной, она осталась там, в рухнувшем на улице Камней особняке.
Магдалена вздохнула о потере, но тут же отбросила эту печаль. Казалось, что, лишившись прежней жизни, она нашла много больше. Вновь подул ветер. Многих жителей Изнанки посещал в последние недели этот шквал, нашептывающий каждому что-то свое, говоривший с каждым о многом. Люди стали привыкать. Необычное атмосферное явление приняли, как дар. Этот мир все больше походил на их земной дом, который каждый живущий здесь мечтатель вспоминал с долей ностальгии. Возможно ветер был порождением всеобщей тоски по дому, по преображению природы, по запахам. В реальности этот мир менялся так же, как и их родной мир, как и сама Магдалена.
— Любимая, — пропел он ей.
Женщина обхватила себя за талию, закрыла глаза и закружилась. Распущенные черные локоны, вскоре образовали блестящий черный круг, так равномерно и быстро вертелась мечтательница. Ее каштановая прядь терялась в их черноте. Миссис Смолг взлетела, продолжая кружиться, набирая скорость и все больше вдохновляясь собственными мечтами. Она представила место, о котором давно думала. Каждый штрих, каждый изгиб гряд, окриниус… и зеленая дверь, ведущая в дом.
— Маааа… — зов Элфи остался где-то позади. Магдалена переместилась, не используя специальный шебрак, ведь она здорово овладела мечтами Изнанки.
Миссис Смолг опустилась на землю у обветшалой постройки. Она обернулась. Мир, замерший в кромешном безветрии, напоминал черно-белую фотокарточку: миг чьей-то жизни — застывший кадр мира, на котором поселились чужеродные ему мечтатели. Они, как поедающая снимок плесень, ядовитая и цветастая, и с ней по всей видимости Изнанка борется; борется, как может.
— Мы здесь лишние. Что мы здесь делаем? — прошептала мечтательница.
Вдалеке, над бесчисленными крышами домов клинок древнего фрегата возвышался над городом, а рядом — школьный циферблат.
— Семнадцать часов с четвертью, — сказала женщина.
Где-то там, в тренировочном зале школы, Магдалена потеряла почти все, что наполняло ее душу чудом. В любом случае все это далеко отсюда: несколько километров и… бесцельно прожитый год.
Сейчас, стоя у дома Хванча, она уже не сомневалась — если не попытается, не простит себя.
Она проскользнула по ступеням, взялась за дверную ручку — та оказалась теплой, будто секунды назад кто-то нагрел ее ладонью. Опытная мечтательница понимала почему дверная ручка нагрелась. Когда мечтаешь о чем-то конкретном, когда думаешь о том, что точно надо сделать, предметы откликаются на мечту. Так, они могу нагреться или изменить цвет, меняют другие свои свойства.
Похоже ветер переместился вместе с Магдаленой, он шептал: «Любимая… Любимая… Я найду тебя…»
Зеленая обшарпанная дверь. Гостья толкнула ее и вошла.
Просторная комната занимала весь этаж. Достаточно светло, но в меру — навроде приглушенного утра. Окон тут было много, они смотрели во все четыре стороны изнаночного мира. Вдоль стен — негармонирующие друг с другом шкафы и тумбы. В центре комнаты — лестница без перил, ведущая на антресоли. Они не огорожены и занимают половину общего пространства дома. Там очевидно-низкий потолок и чуть более густая тень, нежели внизу; за лестницей какой-то шкаф. На полу не слишком аккуратные ковры.
Чтобы пройти к лестнице, мечтательнице пришлось обогнуть диван со стертой на подлокотниках обивкой, перекошенный и жутко старый. Напротив дивана, почти впритык, Хванч пристроил кресло с напрочь проваленным сиденьем (наверное, он забрасывал на него ноги). Кроме входной, Магдалена приметила еще одну дверь, справа в тени: кладовка, а может быть уборная. За лестницей обнаружился длинный сервант, играющий роль перегородки, внутри заметный кавардак; а за сервантом в дальней части дома обустроили премилую импровизированную кухню; куда она с интересом заглянула.
Женщина, уперев кулачки в стол, изучала кухонный гарнитур. Тот представлял собой еще несколько разномастных шкафов и подвесных шкафчиков и зажатую между ними практически антикварную газовую плитку с двумя конфорками и чем-то пригоревшим по всей поверхности и по бокам, въевшимся в эмаль. Оконную шторку, забрызганную жиром кто-то высунул в открытую форточку. Она уныло висела на улице, без варианта проветрится, освежиться.
Садовые ножницы, не очень-то чистые, лежали прямо на кухонном столе, между опустошенной миской для супа и недоеденным салатом; рядом вилка, воткнутая в хлебную булку. От хлеба отломлен кусок. Хванч всегда так ел хлеб: не резал, но ломал.
Магдалена изучала незнакомую обстановку, однако в ней сквозили черты человека, который жил здесь. Сейчас ей казалось будто она смотрит не на предметы, но на самого Хванча, общается с ним. Она как будто дома.
Она провела ладонью по бархатистой скатерти — явно не лучшим решением для кухни. Хванч конечно же притащил ее из Воллдрима. Мама Хванча, Карин, прекрасно шила и наверняка сама придумала эту игривую вышивку: по периметру скатерти бегали полосатые коты с длинными тонкими хвостами, множество которых ближе к центру скатерти переплеталось, превращаясь в стебли и соцветия черных пионов.
Обернувшись, она ахнула. Ком в горле, захотелось плакать. Знакомая ей картина висела напротив стола так, что во время обеда на нее приходилось смотреть. Хванч приспособил полотно к задней стенке серванта. А ведь это ее подарок! Она вручила лесной пейзаж Хванчу на его шестнадцатилетие, в шутку окрасив природу в десятки оттенков красного: бурый, малиновый, розовый… Получив подарок, он смутился, но потом поцеловал ей руку.
Неужели Кристиан сохранил эту неумелую мазню? Он принес ее сюда из Воллдрима? Он…
— Он любит меня, — сказала Магдалена и умилилась, а потом додумала: «Но важнее другое…» — она уже знала, что любит сама. Знала, что любит своего друга, своего Кристиана!..
Настроение шло в гору: главное не сожалеть и не думать о муже, не думать об Элфи. Магдалена протанцевала вокруг кухонного столика. Она дотронулась до вилки, отломила хлеба и с удовольствием прожевала его. Она представила себя маленькой девочкой, ей вспомнились времена, когда она таскала пирожки из школьной столовой, чтобы накормить ими Кристиана. Они хохотали и жевали их, причмокивая. Кристиан угощал ее огородными изысками: черешневыми помидорами, корнишонами и земляникой. Уже тогда он мастерски орудовал на грядках. Ах, как же бесподобен был этот сладкий вкус, вкус детства, вкус счастья.
Магдалена села на стул — единственный стоящий у стола. Похоже Хванч нашел его в бесчисленных кладовых Изнанки. Стул, подходящий Кристиану идеально: хаотичный, не вполне симметричный, но весьма устойчивый. Детали стула: одни гладкие, другие кривые и извилистые, разные породы дерева, разный возраст.
Около тарелки с недоеденным салатом лежал карандаш. Когда Кристиан о чем-то размышлял, периодически что-то помечая в своем блокноте, то бывало чесал карандашом затылок и щеку (наверное, так ему лучше думалось). Частенько в юности Магдалена стирала с лица мальчишки Хванча чернила или грифель — он не особо замечал, что перепачкался.
Ей захотелось сделать что-то приятное для друга, для любимого. Немного здесь прибрать или что-то приготовить. Однако Магдалена не стала. Она решила не менять здесь ни одной детали, ведь этот маленький мир внутри серого дома был наполнен его присутствием, его манерами, он отражал суть Кристиана.
Меж окном и плитой Магдалена приметила некое движение. Это был холод, направленный на изрезанную трещинами столешницу. Он скручивался и перетекал от центра к внешнему контуру и обратно. И в холоде стоял кувшин. Магдалена просунула руку в его ауры, взяла кувшин и заглянула внутрь. Конечно молоко! Кувшин вернулся на место. Холод был шикарен — не слишком холодно — то что надо для продуктов. У Кристиана получалось мечтать так противоречиво, так самоуверенно. Как давно его здесь нет? Мечта же планомерно существует.
