Расколдуйте это немедленно! - Гаврилова Анна Сергеевна (лучшие книги онлайн .txt) 📗
Отражение «порадовало» меня вполне человеческим обликом, если, конечно, как следует приглядеться и не брать в расчёт металлическую чешую разного калибра, вампирьи клычки, прячущиеся за тёмно-серыми губами, превратившиеся в резиновые иголки волосы, зачатки перепонок между пальцами и острые прочные когти под цвет «помады». Одежда также приобрела тональность, идеальную для маскировки на проезжей части, — примостившись на асфальте, я вполне успешно могла бы прикинуться его неотъемлемой частью.
Но самым броским элементом в моём бредовом образе оказались глаза, а вернее, солнцезащитные очки, приросшие при помощи чешуек к лицу. Под ними по-прежнему находились глаза настоящие — я свободно могла их закрывать, моргать, смотреть вправо-влево и вверх-вниз, — но броня из чёрного стекла не снималась никак.
Как я не хлопнулась в обморок, не знаю — наверное, режим «кома» нового уровня потери сознания уже не предполагал. Попытки воздействовать на имидж путём самовнушения результатов не принесли — хотя я уже даже на феечку в розовом платьице с рюшами была согласна. Но коматозному мирку было плевать на все мои старания — «зеркала» всё так же демонстрировали серую чешуйчатую физиономию.
Оставалось лишь смириться и признать, что была Машка Камышева мышь простая, а стала — летучая. И не потому, что с крыльями, а потому как страшню-ю-ючая. Именно так — с подвыванием на букве «ю».
Впрочем, кроме минусов у глючного апгрейда нашлись и плюсы. Стальная шкура (назвать это кожей язык не поворачивался) отличалась завидной прочностью, что наглядно продемонстрировала свеженькая дырка в улыбке гиеномишки — клык он, бедолага, о мою руку сломал. А вот будет знать, как тащить в пасть кого попало!
Износоустойчивость подтверждалась ещё и целостностью лишившейся кроссовки пятки — даже после забега по камням, кустам и прочим буеракам на ней не обнаружилось никаких повреждений. Ночное зрение и невосприимчивость к холоду тоже не могли не радовать. А отсутствие рогов, хвоста и копыт меня почти осчастливило.
Верная подружка гитара также не избежала преображения — её прежде гладкая поверхность, радовавшая глаз ровненьким слоем синего лака, запузырилась, будто на нее кислотой плеснули; колки обзавелись шиповидными наростами. В общем, инструмент отменно соответствовал новому облику владелицы, и им, судя по невредимому после кувырка с обрыва корпусу, теперь можно было гвозди заколачивать. Ну, или пересчитывать чьи-то рёбра.
Как ни странно, на звучании трансформация никак не сказалась. А в качестве дополнительного бонуса струны приобрели свойство светиться всеми цветами радуги при прикосновении — эдакая дискотечная подсветка в стиле деревенского клуба.
Перебирать эту «гирлянду» моим обновленным маникюром было весьма удобно — никакой медиатор не нужен — вот я этим и занималась, после того как забаррикадировала выход из берлоги камнями и проинспектировала содержимое рюкзака. А что ещё оставалось делать, когда есть нечего, спать не на чем, а из развлечений доступны лишь пересчёт слюдяных зеркал на сводах да беготня от одного отражения к другому?
С репертуара Высоцкого я перешла на незабвенный хит «КиШ» про проклятый старый дом, перекроив его до оды тупому ушастому гному. С гномом я, конечно, была несколько не права — гномы ко мне пока не являлись, следовательно, провиниться не успели, — но эльфы никак не желали рифмоваться.
После «КиШ» вспомнился «Сектор газа», и я бы непременно спела, как Иллу стоит на горе и тесно общается с семью товарищами, но усталость взяла своё. Я так и отключилась — сидя на голых камнях в обнимку с гитарой и даже не успев подумать, что заснуть в коме совсем уж абсурдно.
Жених невесте не приснился. Впрочем, дурацкий стишок-то я не произносила. Вместо жениха пригрезился омерзительнейший кошмар. Вооруженная гитарой, я в виде бесплотного призрака летала над крышей недостроя. За моей спиной трепыхались нежно-розовые стрекозиные крылья, розовенькая ночнушка, щедро украшенная кружавчиками, путалась в ногах, а на нос то и дело сползал нимб. Гитара же так и норовила превратиться в изящную золочёную арфу.
Но ужас заключался даже не в этом. Среди стремительно трезвеющих одногруппников с печальными лицами и нескольких суровых полицейских восседала на складном стульчике Илонка Боровицкая в наброшенном на её плечики чьём-то форменном кителе. Или как там у полиции этот самый пиджак с погонами называется? Белобрысая гадюка изредка жалостливо хлюпала носом, промокала беленьким платочком сухие глаза и… нагло трескала мои ириски!
Ну как? Как я могла не положить купленное для Фильки лакомство в рюкзак? И как эта выдра набралась наглости, чтобы не только спихнуть меня с парапета, но ещё и запустить свою наманикюренную лапу в единственное оставленное котику наследство?
Гитара, которой я махала, взявшись за гриф обеими руками, словно за рукоять меча, со свистом проходила сквозь жующую конфетки голову врагини, увы, не причиняя ей ни малейшего вреда. У меня же от непривычной нагрузки уже изрядно ломило плечевые суставы. Нимб натёр переносицу, а глаза жгли невыплаканные злость и обида. Вконец умаявшись, я зависла над макушкой Боровицкой, смахнула пот со лба, с чувством провещала: «Чтоб у тебя все пломбы выпали!» — и… проснулась.
Коматозно-бредовое утро встретило сырым полом, каменным сводом, промерзшим до костей телом, как следствие, заложенным носом и громким бурчанием в желудке. Они там что, в больнице, не могут догадаться мне капельницу с глюкозой поставить и кондиционер отрегулировать?
То ли я переоценила морозоустойчивость своей новой шкурки, то ли во сне терморегуляция нарушилась, то ли температура в пещере упала ночью значительно ниже нуля, то ли мир моей комы вообще не поддавался никакой логике, но налицо были все признаки переохлаждения. Ломило не только плечи — ныло и просилось в горячую ванну и тёплую постельку всё тело целиком.
Особой прелести состоянию промерзшего организма добавляли помутневшие стёкла бывших очков. Вчера, когда я рыдала над собственной горькой долей, слезы каким-то образом проступали сквозь нижний ряд обрамлявших «глазницы» чешуек и уже оттуда сбегали по щекам, сейчас же они почему-то оставались за чёрными стеклами и оседали на них в виде конденсата. Может, у меня жар?
Прижатая ко лбу когтистая ладонь ответить на этот вопрос не сумела. Во-первых, чувствительность серой шкуры оказалась довольно слабой, а во-вторых, я могла лишь предполагать, что являлось нормой для моего мутировавшего в «неведому зверушку» тела. Шевелиться откровенно не хотелось, да и сил на это не было, но дальнейшее пребывание в берлоге грозило мне как минимум воспалением лёгких, если, конечно, оное уже не случилось, а как максимум — смертью от голода.
Можно, конечно, было попробовать пожевать слюдяное зеркало или какой-нибудь камушек, но аппетита они что-то не вызвали. Зато воспоминание о пакете с ирисками, чуть не заставило меня захлебнуться слюной. В который раз обложив матом дуру Илонку, идиота Дэна, а заодно и своё больное воображение, не справившееся с созданием мирка поуютнее, я собралась с силами, с трудом поднялась и, ухватив одной рукой рюкзак, а другой — верную гитару, поковыляла к выходу.
Камень, который я так легко сдвинула вчера, чтобы оградить себя от визитов вежливости сородичей гиеномишки, поддался только с третьей попытки. Зато, когда он наконец-то освободил путь, я буквально вывалилась наружу под жаркие лучи местного светила. Слезящиеся глаза на миг обожгло яркой вспышкой, но зрение почти мгновенно подстроилось под резко изменившийся уровень освещённости. От нахлынувшего тепла захотелось распластаться на нагретых солнечными лучами камнях и замурлыкать. Чешуйки на руках встопорщились от свежего ветерка, и даже дышать стало как-то легче.
К пещере, в которую я пожаловала среди ночи, вёл довольно крутой склон, а потому вид с «порога» открывался отменный. Конечно, я бы предпочла более цивилизованный пейзаж, но не признать красоты ландшафта не могла. Какой-нибудь живописец с удовольствием бы засел здесь с мольбертом, чтобы запечатлеть груды бурых и серых булыжников, отвесные сколы горной породы и поросшие кустами насыпи, безмятежное небо с редкими полупрозрачными полосками облаков и журчащий в низине ручеёк. Я же позволить себе бессмысленное созерцание окрестных красот не могла.
