Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" (бесплатные серии книг .txt) 📗
Еще в Черногороде Тойву пригрозил отрубить пальцы всякому, кто рискнет к ним прикоснуться. Но на первой ночной ставке Оркки Лис залезет в телегу и перенесет часть дани в тюки с едой. Тойву, конечно, узнает об этом следующим утром. И Оркки, конечно, останется с целыми пальцами.
Драконью невесту вернули в ее повозку, к старухе-рабыне из Пустоши, и предводитель удовлетворенно кивнул Совьон. Женщина задумчиво сжимала и разжимала ладонь, а ее вороной конь фыркал и опускал тяжелые копыта на тонкие, местами пожелтевшие травинки и затвердевшую землю.
— Кто она такая?
— Дочь Вельша с Мглистого полога. — Тойву, подбоченясь, смотрел вдаль. Тем временем Оркки отстал от него, чтобы ехать вровень со своими людьми, и Совьон воспользовалась случаем.
— Что за Вельша?
— Пастух, женившийся на дочке мельника. Он сильно задолжал кому-то в Черногороде — его сыновья приехали расплачиваться и взяли Рацлаву с собой.
Придерживая поводья одной рукой, Совьон погладила клюв беспокойно трепыхнувшегося ворона.
— Зачем ее увезли так далеко от дома? Она же слепа.
— Слепа, — согласился Тойву. — Говорят, она сильно заболела, еще в младенчестве, и потеряла зрение. А дело было в голодную зиму. — На этих словах Совьон прикрыла глаза. — Мать отнесла ее в лес, и — нет, не спрашивай меня, почему она выжила. Никто не знает. Девки при княгине щебечут, что к порогу ее принесли волки. А Оркки настаивает, что не выдержал кто-то из ее семьи.
— Ты не ответил на вопрос, — оправившись, спокойно заметила Совьон. — Зачем братья привезли ее в Черногород?
Мужчина вздохнул и запустил пальцы в гнедую конскую гриву.
— Тот купец, которому задолжал пастух с Мглистого полога… Пошли слухи. О том, что в его доме живет девушка и из ее свирели песнь льется, как из соловьиного горла.
— Купец простил Вельшу долг?
— Доплатил, и Рацлава осталась жить у него.
Совьон вскинула широкую рассеченную бровь, хотя и не выглядела слишком удивленной.
— Ее братья были рады.
— О да. — Тойву похлопал коня по шее. — Ведь они этого и добивались. Позже наш старый, закаленный в боях воевода пустил слезу, слушая ее. И я тоже ее слышал — за ночь до того, как девушка вошла в Божий терем.
Совьон выжидающе смотрела на него, и предводитель невесело рассмеялся.
— Я, — Тойву облизнул губы, — остался разочарован. Красиво, но не настолько, чтобы сойти с ума. Уверен, в одном только Черногородском княжестве можно найти сотню куда более искусных пастушков. — Он криво улыбнулся и продолжил вкрадчивым полушепотом: — Так скажи мне, Совьон, кого мы везем Сармату? Одаренную деву или ведьму?
Повисло молчание, и наконец Совьон покачала головой.
— Я не знаю, — ответила она. — Я не знаю… Драконья невеста не ведьма и, похоже, не слишком одарена, но…
Новое молчание нарушали лишь скрип мерзлой почвы под копытами и колесами да разговоры людей за спиной.
— Ладно. — Тойву уверенно повел плечами. — Кем бы она ни была, к зиме она окажется в чертогах Сармата, и пусть боги решают ее судьбу.
— Пусть боги решают, — согласилась Совьон и вскинула лицо к небу.
Белесый луч солнца мазнул ее по синему полумесяцу на скуле.
ПЕСНЯ ПЕРЕВАЛА II
Рацлава сидела в повозке, когда ее пальцы снова начали кровоточить. Прежде чем девушка поняла это, она испачкала платье на коленях — багряные, княжьего цвета капли растеклись по витиеватому узору, вышитому серебряными нитями, хотя Рацлава не видела ни багрянца, ни серебра. Раньше ее одежды часто бывали в крови, и сестры говорили, что даже на выстиранных юбках и рукавах оставались побледневшие алые пятна.
— Матушка. — Она провела рукой над бровями, будто пыталась скинуть невидимую пелену. — Пожалуйста, помоги мне.
Старуха делила с ней повозку и обязывалась исполнять любую ее прихоть. Жилистая, желтокожая, как и многие жители Пустоши, Хавтора, дочь Ошуна, прятала голову под шерстяным шафранным покрывалом и заплетала седые и жесткие, словно проволока, волосы в два пучка на затылке. Ее сухие руки покрывали веточки красных татуировок, а шею окольцовывал широкий рабский ошейник.
— Вих шарлоо, — промурлыкала она, поглаживая пальцы Рацлавы. — Я позабочусь о тебе.
Любая красавица ужаснулась бы, если бы только увидела ладони драконьей невесты. На них не было ни следа трудовых мозолей, но кипенно-белая кожа плохо переносила мороз, краснела и лопалась, застывая на костяшках розоватой коркой. К тому же по пальцам тянулись неизвестно откуда взявшиеся шрамы и плохо заживали борозды ран, тонких, будто оставленных лезвием ножа. Они схватывались новой кожицей и тут же открывались снова.
— Халь фаргальд, — покачала головой Хавтора, перевязывая пальцы тканевыми лоскутками. — Кто порезал тебя, ширь а Сарамат?
Старуху не трогало ни то, что ее подопечная ничего не видела, ни то, что она принадлежала к народам Княжьих гор, — их в степной низине считали захватчиками. Рацлаву назвали невестой Сармата-дракона, и за это Хавтора была готова целовать ее искалеченные руки и исполнять любой приказ.
— Меня никто не резал, — покачала головой Рацлава.
Отпустив ладони, Хавтора дотронулась до красно-розовой коросты у нее на лице и шее.
— Это от холода, верно, ширь а Сарамат? Ну ничего, ничего… Дыхание твоего господина жарче пламени подгорных плавилен. Он согреет тебя. — Старуха тихо засмеялась. — Сколько тебе лет? Шестнадцать? Семнадцать?
— Девятнадцать.
— Ты засиделась в девушках. — Желтые пальцы потрепали круглую белую щеку Рацлавы. — Но теперь ты станешь хозяйкой Гудуш-горы, Матерь-горы по-вашему, и все подземные народы будут кланяться тебе и рассыпать перед тобой невиданные богатства. — Она устроилась на подушках напротив девушки и, скрестив ноги в коричневых шароварах, подперла подбородок кулаком. — Возможно, ты даже встретишь Чхве, искуснейшего кузнеца, который ростом в полчеловека. Что он выкует для тебя? Ожерелье из огней чрева горы? Корону из обломков великанских пальцев?
— Глаза, — обронила Рацлава, и свет, просочившийся в окно повозки, тускло сверкнул на ее молочных бельмах.
Не успело зайти солнце, как случилась первая неприятность. Мерно покачивающаяся телега драконьей невесты и ее рабыни подпрыгнула, противно заскрипела и накренилась: камень, прокатившийся под ногами лошади, попал в колесо. От неожиданности Рацлава не смогла удержаться, и ее резко повело в сторону. Ударившись о стену повозки, девушка разбила себе подбородок.
— Нарьян, песий ты сын! — взревел где-то обычно сдержанный Оркки Лис, и из его рта полился поток отборной черногородской брани. — Тойву, всыпь этому вымеску тридцать плетей, и раз он не может усидеть на вожжах, то пусть идет пешком!
— Хая адук, — зашептала Хавтора, обнимая Рацлаву за шею. — Жинго-ка, ширь а Сарамат?
Рацлава понимала, что всё — дорогие одежды и забота старухи с Пустоши — досталось не именно ей, а случайной девушке, отданной Сармату на растерзание. Но она не раздражалась и не дерзила, аккуратно носила платья и украшения и вежливо говорила с Хавторой — но только не в этот раз. Не успев вытереть кровь с подбородка, Рацлава грубо отпихнула кинувшуюся к ней рабыню.
— Прочь, — зашипела она, и ее полное лицо сделалось страшным.
Она судорожно захлопала себя по горлу, как будто ей не хватало воздуха, и дрожащими пальцами, перетянутыми лоскутками, подцепила кожаный шнурок. Спустилась по нему вниз и с невероятной осторожностью ощупала подвешенную на нем длинную свирель.
— Слава богам, — слабо выдохнула Рацлава.
В повозку заглянула женщина.
— Как ты, Раслейв? — весело спросила она с акцентом не жителей Пустошей, но воинов высокогорий. — Не слишком испугаться?
На Рацлаве лица не было. Она сжала в кулаке кожаный шнурок, и только тогда к ней начала возвращаться краска. С ней бы ничего не случилось от удара и крепких объятий рабыни, а свирель могла переломиться напополам.
— Все обошлось, — Рацлава повернулась к окну, — спасибо. Кто ты?
