Самая красивая - Ливайн Гейл Карсон (читаемые книги читать .txt) 📗
Я вернулась на кухню, где Эттайм готовила остумо – варево из зерна и патоки, любимый айортийский напиток. Она так расстроилась из-за герцогини, что переварила первый горшок, и пришлось его вылить.
Без пяти девять второй горшок был готов. Мама налила напиток в кружку, а кружку поставила на поднос.
Из таверны донеслись громкая брань и звон битой посуды. Мама направилась к двери, собираясь выйти в зал.
– Мне бы нужно… – Она замерла, вновь повернулась к горячей, как огонь, кружке и бросила умоляющий взгляд на Эттайм.
– Только не я, госпожа Инжи. Не хочу прислуживать вашей герцогине. Я вам не девчонка из таверны.
Тут я пожалела, что не задержалась на конюшне. Драку в зале угомонить я все равно бы не сумела, а герцогиня не захочет увидеть мою физиономию над кружкой со своим остумо.
В таверне тем временем продолжали ругаться и бить посуду. Позвать отца или братьев времени не было.
– Эза… – Мама послюнявила палец и потерла грязное пятно на моей щеке, потом заправила в чепчик выбившуюся прядку волос. – Отнеси герцогине остумо и возвращайся…
– Не могу!
– Больше некого послать. Сразу вернешься и расскажешь, что она сказала.
С этими словами мама сунула мне в руки поднос с остумо, но уже не таким горячим, как огонь.
Часы начали отбивать девять.
– Поживее! – Мама схватила метлу с совком и решительно направилась в таверну.
Я вышла из кухни и начала подниматься по лестнице, хотя предпочла бы спрятаться в подвале. «Еще минутка – и все кончится», – твердила я себе. И тут же отвечала: «Да, герцогиня плеснет остумо мне в лицо, потом вызовет карету и уедет».
Имилли дремала на лестничной площадке. Я подхватила кошку одной рукой, решив прикрываться ею, чтобы герцогиня как можно меньше меня разглядывала.
Она разместилась в нашем лучшем номере, Павлиньей комнате. Я постучала в дверь.
Глава третья
Дверь открыла сама герцогиня.
– Ты опоздала. Унеси это. Я…
И тут она увидела Имилли. Меня она, кажется, даже не заметила.
– Ой, какая милашка. – Она забрала у меня кошку. – Ну разве ты не милашка? – Герцогиня махнула рукой, показывая на кружку. – Поставь рядом с кроватью. Дома у меня тоже есть милашки. Хочешь, я назову тебе их имена?
Она обращалась к Имилли, но кивнула я. Герцогиня больше не выглядела недовольной. Я последовала за ней в комнату.
– У меня живут десять милых кошечек. А зовут их Аша, Эше, Иши, Ошо, Ушу, Айшай, Алка, Элке…
Похоже, герцогине не хватало воображения. Я мысленно назвала два последних имени еще до того, как она произнесла их вслух.
– …Илки и Олко. А еще у меня есть милейшие котята.
Она села на кровать. Имилли прижалась к ее груди и замурлыкала.
Я поставила остумо на ночной столик и попятилась к двери.
– Но пока что я придумала имена только для двух котят. – Она посмотрела на меня.
Я закрыла лицо рукой.
А герцогиня продолжила:
– Можешь что-нибудь предложить для остальных? Сядь. Их семеро в помете.
Я опустилась на табуретку возле умывальника.
– Не сюда. Туда. – Она кивнула на кресло возле камина, куда я бы ни за что не осмелилась усесться.
Я повиновалась.
– Вы могли бы назвать их Анья, Энье, Иньи, Оньо и Уньо.
– Что ж, возможно. А как зовут эту милашку?
– Имилли, ваша светлость.
– Ага. В таком случае я назову остальных Амилла, Эмилле и так далее.
Герцогиня попробовала остумо.
Я затаила дыхание.
Она снова заговорила недовольным тоном:
– Совсем остыл. Кроме того, слабоват. В следующий раз, когда я приеду, пусть на кухне постараются как следует. Хочешь, я расскажу тебе, кто из кошечек моя любимица?
Она снова приедет! Я кивнула. Герцогиня сообщила, кто ее любимица, а также кто ее вторая любимица и третья.
Два часа спустя, терзаясь тревогой и любопытством, мама чуть приоткрыла дверь в номер герцогини. Герцогиня посапывала на кровати, обнимая спящую Имилли. А я спала в кресле.
Герцогиня стала постоянным гостем в нашей гостинице. Она по-прежнему оставалась капризной, ей всегда было трудно угодить, но она обожала Имилли и снисходительно относилась ко мне.
В год Лесных песен, когда мне было четырнадцать, я обнаружила новый способ петь. Это случилось, когда я убирала в Соколиной комнате, где проживал один киррианский торговец, сэр Питер из Фрелла.
Стерев пыль с каминной полки, я подошла к умывальнику. Тазик был на месте, а вот кувшин отсутствовал. Я пропела:
– Где же кувшин? – и тут на меня напала икота.
Я продолжала петь:
– Неужели сэр Питер – ик! – украл кувшин?
Чего только не приходится ожидать от некоторых не очень достойных постояльцев!
– Но, – пела я, – кувшин велик, его в карман не положишь.
Я открыла верхний ящик бюро.
– Пусто. Да где же этот…
Я икнула. Следующее слово, «кувшин», почему-то прозвучало из центра балдахина над кроватью с четырьмя столбиками.
Икота отшвырнула слово через всю комнату. Как странно! Я заглянула в средний ящик бюро. Пусто. Наконец я добралась до нижнего ящика.
– Ага! – Там лежали осколки кувшина. – Сэр Питер – ик! – спрятал следы своего преступления.
Почтенный гость признался бы в том, что разбил кувшин, и оплатил ущерб.
– Сэр Питер… – Я снова икнула, и слово «мошенник» раздалось как будто из цветочного горшка на подоконнике.
Хм. Я перестала наводить порядок и затянула любовную песню, которая в последнее время была у всех на устах.
Я попыталась метнуть слово «шип» из горла точно так же, как «мошенника» метнула икота, но ничего не вышло. Раздался какой-то придушенный хрип. Я попыталась снова – и опять неудача. Я продолжила петь.
Я икнула. «Вздох» прозвучало из угла возле двери.
Я оставалась в Соколиной комнате, но не убирала. Все никак не могла прекратить попытки метать слова. Икота прошла, но я упорствовала – безуспешно.
Там меня и нашла мама и хорошенько выругала. Я не рассказала ей, чем занималась, – любое объяснение прозвучало бы нелепо. Просто призналась, что витала в облаках, и тут же вернулась к уборке. Но с тех пор, едва мне выпадала минутка побыть одной, я возобновляла попытки.
Я понимала, что основную работу выполнял живот, и вовсю втягивала его, пытаясь добиться достаточно сильного толчка. Не добилась ничего, кроме боли. И все же продолжала попытки. Иногда мне казалось, что осталось совсем немного – и будет результат. Спустя месяц я познала свой первый успех. Я убирала Голубиную комнату и заставила слово «яблоко» отскочить от пола в двух футах от моих ног.
Яблоки я любила из фруктов меньше всего, но петь их оказалось очень вкусно, а еще вкуснее – их швырять.
Новая попытка – и опять неудача. Но в следующий раз «яблоко» прозвенело от подоконника.
После этого дела пошли на лад. Вскоре я уже могла посылать голос, куда хотела, в пределах разумного. Не на целую милю.
Моей следующей задачей стало научиться управлять голосом, не шевеля губами. На это ушло несколько недель практики, и каждый раз я трогала лицо, чтобы удостовериться, что оно неподвижно. Быть может, я добилась бы успеха быстрее, если бы смотрелась в зеркало, но я избегаю зеркал.
Свое новое умение я назвала иллюзированием. Я хорошо подделываю голоса, поэтому добавила к иллюзированию подражание. Оставшись одна на конюшне, я научилась иллюзировать отцовский голос – и речь, и пение – так, будто он звучал с сеновала. А ему, с моей помощью, отвечал со двора мамин голос. Еще я научилась вызывать из пустой конюшни тихое ржание. Мне также удавалось подражать тому, как скрипит дверь конюшни, когда ее открывают.
