Черный кобель Жук - Кликин Михаил Геннадьевич (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
Дверь, ведущая в дом, подалась неожиданно легко – даже не скрипнула. Фёдор Иванович пригнулся, осторожно перешагнул высокий порог и тут же встал, не решаясь проходить дальше. Он боялся наследить в комнате, умом понимая, однако, что ничего страшного в том не будет. Хозяйке давно безразлично, кто ходит по её дому, не будет она ни ворчать, ни ругаться, и никто потом не наклонится, чтобы смыть грязные следы с пола…
Вот это-то и смущало Фёдора Ивановича. То обстоятельство, что следы его сапог останутся здесь на долгие годы, если даже не десятилетия, странным образом пугало его. Да и вся ситуация была ему неприятна: в этом доме он чувствовал себя подобно мальчишке, оказавшемся вечером на кладбище.
Было тихо, мёртво и сумрачно.
Сбитый половик лежал точно так, как и десять лет назад. На обитом клеенкой столе покоилась кружка: когда-то в ней остался чай, потом он заплесневел, высох, превратился в бурую пыль.
Мутное зеркало в тяжелой раме смотрело на дверь.
На спинке стула висел завязанный узлом платок.
На засыпанном мухами подоконнике остались очки с толстыми стеклами и дужками, обмотанными изолентой.
Огромный комод, мечта каждой хозяйки, хранил в деревянной утробе никому не нужные письма и фотографии.
Вставшие ходики опустили гирю-шишку до самого пола.
Гобелен с тремя богатырями…
Наполовину оборванный календарь-численник…
Хмурые иконы за чёрной лампадкой…
Фёдор Иванович еще раз вздохнул, шмыгнул носом и сделал маленький шажок вперёд. Опустившись на корточки, он положил перед собой веник, сунул в прутья размокший хлеб, закрыл глаза и жалобно, пугаясь своего голоса, затянул:
– Батюшко, хозяюшко, пойдем со мной. Залезай на веник, отведай угощения, отнесу тебя ко мне жить…
Он не знал, долго ли надо уговаривать домового, а потому изобретённый бабкой Тамарой заговор повторил раз десять. Затем выждал несколько минут, напряженно вслушиваясь к глухую тишину пустого дома, и открыл глаза.
Ничего не изменилось.
Голик лежал, как и прежде.
Разве только…
Фёдор Иванович помотал головой.
Нет же… Не может быть…
Он обеими руками осторожно поднял веник, прижал его к груди, словно ребёнка и, пятясь, покинул комнату.
Ему казалось, что голик стал заметно тяжелей.
И он пытался уверить себя, что это ему просто чудится.
Как и хлебные крошки возле его ног.
Как и дорожка едва заметных следов, идущих от печи к половику.
«Померещилось», – проговаривал про себя Фёдор Иванович, выбегая на улицу. Ему не хватало воздуха, он пучил глаза и задыхался.
– Померещилось, – убеждал он потом Тамару и соседа Геннадия.
– Померещилось, – говорил он Жуку и дрожащей ладонью гладил пса по жесткому загривку.
С мая месяца Жук находился на привязи. Фёдор Иванович сколотил ему конуру за крыльцом, набил в нее соломы, приделал сбоку консервную банку для воды; вдоль стены до самого забора протянул стальную проволоку. Металлическое кольцо с привязанным поводком легко по ней скользило, и у пса было куда больше свободы, чем у прочих цепных псов. Но Жук этого не понимал и не ценил. Первые несколько дней он ожесточённо рвался с привязи – должно быть, поводок и ошейник напоминали ему страшное время, проведённое в лесу. Потом пёс несколько присмирел. Но Фёдор Иванович чувствовал, что Жук стал относиться к нему с некоторой недоуменной обидой.
Фёдор Иванович чувствовал свою вину, и потому рядом с конурой он из двух чурбаков и доски соорудил скамейку. Значительную часть времени он теперь проводил здесь. Сидел, обув подшитые резиной валенки, дымил пожеванной сигаркой, занимался корзинным делом и неспешно беседовал с кобелём:
– Через два дня Володька приедет, а у нас ничем ничего. Надо бы еще хоть пяток лукошек сделать – считай, лишних десять рублей, а то и пятнадцать… Дуешься, чай, всё еще? А ты не дуйся. Собака в дому жить не должна. Это тебе не квартира, сам понимаешь. А что раньше-то дома держал? Дык, больной ты был. Да и зима была, вспомни-ка. А вот теперь – благодать. И погода хороша, да и ты вона как окреп, залоснился… Побаловать тебя, что ли? Ишь, замахал хвостом. Всё понимаешь! – Фёдор Иванович подмигивал немому четырехлапому собеседнику, грозил ему пальцем. – Ладно, ладно, закажу Володьке, пусть в следующий раз привезет этот… как его?.. Педи Гри. От ведь название придумали, черти!..
Иногда Фёдор Иванович брал Жука с собой в лес. Через деревню он вёл пса на поводке, отвязывал только за околицей. Соседи теперь побаивались кобеля, ворчали, советовали Фёдору от него избавиться.
– Не дай Бог, притащит еще чего похуже. Без милиции не обойдется. Сядешь ведь!
– Нет такой статьи, чтоб за домового садиться, – сердился Фёдор. И сам дивился чудному разговору. Виданное ли дело, из-за какой-то сказочной нечисти с соседями ругаться!
Оказавшийся на воле Жук словно дурел. Носился по полям с восторженным лаем, валялся в траве, гонялся за птицами, азартно мышковал. Фёдор Иванович смотрел на проказы кобеля с широкой улыбкой, науськивал лохматого спутника на кусты, и громко смеялся над его недоумением.
Жизнь наладилась – новый ли домовой, принесенный на венике, был тому причиной, или просто сама собой кончилась полоса неудач – неясно. Тем не менее, подновлённый дом больше не рушился, посуда не билась, не лопались стёкла, а работалось споро и ладно.
– Ты думаешь, я тут корзинки плету? – обращался к кобелю Фёдор Иванович. – Нет, брат. Это я себе гроб делаю. Жёнка-то моя, Анна Васильевна, знаешь ли где лежит? За сто километров отсюда. В городе. Нехорошо это, что она там, я вот тут, но что уж поделать. Вот помру, и, коли денег хватит, рядом с ней лягу. Тут-то у нас что, тут всё просто: помер ты, в гроб из пяти досок тебя положили, закопали, крест поставили. А там нет, там всякому человеку денежка нужна. За место, за памятник, за работу… По-божески лечь хочу. Наш-то погост былинником да крапивой весь порос, никому до него дела нет. Через двадцать лет от него, чай, и следа никакого не останется. А там, в городе, не так. Там люди специальные к кладбищу приставлены, они за могилками следят, дорожки чистят…
Пёс, заслушавшись, зевал. Сворачивался калачом, щелкал в шерсти зубами, теребил задней лапой вислое ухо.
Фёдор Иванович умолкал, улыбался грустно и откладывал в сторону очередное свое изделие.
С привязи Жук сорвался ночью. И, одурев от свободы, пропал на три дня.
Фёдор Иванович места себе не находил. При свете бродил по ближайшим лесам, высвистывая кобеля, домой возвращался в сумерках, ночь не спал, дремал едва-едва, приходя в себя от малейшего шума.
– А и к лучшему, что так вышло, – успокаивала его бабка Тамара. – Теперь уж, чай, не вернется. Волки, поди, задрали.
Фёдор Иванович сердито цыкал на нее.
– Не каркай! Набегается – воротится, – говорил он. И сам себе не верил.
Но утром четвертого дня Фёдора Ивановича разбудило знакомое тихое скуление. Разом очнувшись, он приподнялся на локте, глянул в сторону печи.
– Ах ты, чёрт! – вырвалось у него. – Вернулся! Пришел!
Жук, как ни в чем не бывало, лежал на своем обычном месте. Услышав голос хозяина, кобель весело тявкнул и застучал по полу грязным хвостом.
– Как ты в дом-то пробрался? Со двора, что ли? Голодный, небось. Набегался, нагулялся. Уж не в Коворчино-ли бегал к сучке какой? Эх, дело молодое. Я в твои-то годы и сам за десять вёрст на танцы ходил…
Фёдор Иванович, натужно кашляя и бормоча что-то про бедовую молодость, спустил ноги на пол, нащупал босыми ступнями потертые валенки, посидел чуть, щипая себя за редкую бороденку.
И только потом заметил, что за снопом ивовых прутьев между печью и диваном лежат рядком три жуткие тушки.
От кобеля нужно избавиться – так решила вся деревня. Сроку на это отвели два дня.
– Да куда ж я его дену? – жалобно вопрошал Фёдор Иванович у явившихся парламентеров.
