Личный демон. Книга 1 (СИ) - Ципоркина Инесса Владимировна (читать хорошую книгу .TXT) 📗

Зато левая сторона Кати изнывала от чувства вины: и перед сыном, которому пришлось взвалить на себя взрослые мужские заботы, и перед друзьями, которые изо всех сил пытались делать вид, что катино уродство их не смущает, и даже перед Игорем, который больше не мог рассказывать Кате о своих проблемах, предваряя каждую жалобу словами: «Да, тебе-то хорошо, а вот мне…» Все эти люди видели в Катерине страдалицу, чьи беды превосходили их собственные, как гора превосходит скалу, как море превосходит озеро. Но и гора, и море, обладай они разумом, понимали бы: они состоят из тех же камней и из той же воды, что скалы и озера. С небольшой, в сущности, разницей.

И все-таки Кате не позволяли сочувствовать другим, словно сочувствие превратилось в ношу, неподъемную для инвалида, словно Катю обязали экономить человеческие чувства, чтобы в конце концов скормить их демону собственного злосчастья. Нааме.

Катерина отчего-то была уверена: именно Наама виновата во всем — в пожаре, в увечье и уж конечно, в безумии. Как будто вселяясь по очереди то в бездушное железо, то в человеческое тело, черный кошачий демон шаг за шагом привел Катю на грань унылой никчемности и развязал войну между двумя половинами катиного существа. Наверняка то будет тридцатилетняя война и окончится она со смертью Кати в доме для престарелых за просмотром передачи для престарелых. Бог весть откуда взялась иррациональная вера в отдельную, самостоятельную жизнь Наамы, протекавшую век за веком где-то вовне. А в черный день катиного сорокалетия жизни демона и земной женщины пересеклись и одна уничтожила другую. Навсегда.

Хорошо бы, конечно, поговорить с Наамой, расспросить ее, чего хочет черная кошачья душа, к чему подталкивает катино сознание, усталое и неповоротливое. Но Катерина была не столь наивна, чтобы не знать: когда демон примется отдавать приказы, рухнет и то немногое, что удерживает ополовиненную Катю в мире нормальных, полностью живых людей. Как только в доме появился компьютер (Игорь отдал свой старый ноутбук, по привычке попытался давать ценные указания насчет форматирования диска, но Катя ласково погладила бывшего мужа по щеке опаленной рукой, похожей на руку пластиковой Барби — и Игорь отшатнулся, точно от удара), Катерина узнала: галлюцинации, отдающие приказы, называются императивными и любят убивать. Нааме наверняка нравится убивать. И она не станет слушать возражений левой половины изувеченной смертной души.

Дни сменялись ночами, Катя привычно отворяла рот, словно дверцу для кошки, выпускала тварь, отхаркивала шерсть, содрогаясь всем телом и провожала взглядом почти невидимое в темноте пятно, черное на черном. Надежда на перемены к лучшему таяла. Но однажды…

В тот день в окно ударила молния. Нет, скорее всего, не в окно, а в громоотвод, помещавшийся на крыше, совсем близко от катиного окна. Однако впечатление было такое, будто к стеклу прилипла гигантская огненная ящерица из тех, что планируют с дерева на дерево, натянув перепонки между передними и задними лапами, сияет и трепещет аспидно-полосатым хилым тельцем, тянется к Кате и ее личному демону.

Наама, пережидавшая на подоконнике дождь, с воем упала на пол. Не спрыгнула, а именно упала, спиной вперед, беспомощно молотя лапами. Катя бросилась к ней, не чувствуя ни злорадства, ни мстительного удовлетворения. На ощупь Наама оказалась худой, точно оголодавший помоечный зверь: ребра проступали под шкурой, лопатки на спине кололи ладонь, а шею можно было охватить большим и указательным пальцем.

— Господи, тощая-то какая… — выдохнула Катерина. — Ну не бойся, не бойся. Это просто гроза.

— А мне показалось, — простонала кошка, — опять он пришел.

— Кто пришел? — механически переспросила Катя, левой своей половиной понимая, что с галлюцинациями разговаривать нельзя, неправильно это. Зато правая половина впервые за долгие месяцы ощутила… что-то. Отзвук волнения, отголосок интереса, что-то похожее на человеческое чувство. И Катерина испугалась неуловимой вибрации в глубине своего существа, как будто оно сулило ей новые кошмарные открытия, страшнее прежних.

Наама не ответила, войдя в привычно безучастное состояние. Выползла из катиных ладоней, как выползают из грязной норы, отряхнулась и замерла, обессиленная.

— Зачем ты так со мной? — неожиданно возмутилась Катерина. — Что я тебе сделала?

— Не ты мне, а я тебе, — вздохнула Наама. — Потому и нечего нам с тобой…

— А, так ты себя виноватой чувствуешь? — понимающе кивнула Катя. — Ясно. Только если ты меня так и убьешь, ничего не сказав, это будет еще гаже.

Откуда взялась мысль, что Наама — катеринин палач, Катерина не знала. Но мысль была верной, она горела в мозгу четко и страшно, словно «Мене, текел, упарсин» на стене пиршественной залы.

— Кэт… — снова вздохнула кошка, назвав Катю именем, вымечтанным в детстве.

Куда Катьке до роскошной Кэт! Кэт — яркая длинноногая брюнетка, с сочными алыми губами и сосками, дерзко торчащими сквозь майку. Она носит черные кожаные куртки, смотрит на мир сквозь пушистые ресницы и умеет так иронично поднимать бровь, что после этого жеста не нужны никакие слова. Бледная тихая Катя не смогла бы превратиться в жестокую ослепительную Кэт, ведь Кэт умеет только обижать: она обижала бы Игоря, обижала маму и тетку, обижала даже Витьку, если бы вообще допустила витькино появление на свет.

— Кэт, ты не знаешь, о чем просишь.

— Я многого прошу? Я? — взъярилась Катя-уже-немножко-Кэт. — Я тебя собой кормлю, будто младенца! Думаешь, не понимаю? Я кормила грудью, помню, как это бывает, когда тебя едят! И этот… второй… сказал, ты мной питаешься. Ты ведь не уйдешь, пока меня не съешь!

Наама не то кивнула, не то просто вздрогнула. Катерина поняла — это приговор. Наама убьет ее в ближайшие годы, а может, месяцы, выест изнутри, оставит жалкую оболочку, уничтожит… или освободит, это как посмотреть.

— А взамен я прошу только слов, понимаешь? Слов, которых мне неоткуда взять. Думаешь, я из-за красоты своей переживаю? — Катя махнула рукой. — Да сколько ее было, той красоты…

Если бы десять лет назад Катерине в открытую заявили: все, больше ты ни одному мужчине не подаришь любви, ни разу не наденешь высокие каблуки, вовек не расстегнешь пуговицы на блузке, млея под жадным взглядом — определенно, это была бы трагедия. Может быть, слезы, может быть, возмущение. Знание своей судьбы превращается в трагедию, когда приходит раньше смирения. А если следом за смирением — то просто знание.

Сейчас Катя знала точно: и без пожаров-ожогов — никогда. Ни разу, вовек, никому. Отцвела, отплодоносила, засохла. Только сейчас не было чувства беды, всего-навсего дорога жизни прошла не среди цветущих холмов, а среди песчаных дюн, суровых, но по-своему прекрасных. С появлением Наамы дорога сократилась в полоску пляжа, видного из конца в конец с гребня последней дюны. Спуститься к воде — и кончен путь, темна вода и холоден песок, остается только ждать. И то недолго.

— Со мной никто не говорит, понимаешь? — снова попыталась объясниться Катя. — Все меня боятся. Точно я их своим невезением заражу, точно я несчастье приношу…

— Ты? — неожиданно хихикнула Наама. — Ты приносишь несчастье? Ну и самонадеянность у некоторых!

Слова демона, как ни странно, не обидели Катерину. Понятно, славу черных кошек как горевестниц не сравнить с тем скромным неудобством, что причиняла окружающим Катя, несчастная калека. Причиняла, сама того не желая.

— Ты меня пищи лишить хочешь, — тоскливо прошипела кошка, оборвав смех. — Я умру, если тебя пожалею. Говори, что возмешшшь?

— А! — догадалась Катерина. — Мы с тобой теперь как Фауст с Мефистофелем: я за свою душу богатство, власть и любовь требую, а ты исполняешь?

— Любо-овь… — задумчиво протянула Наама. — Насчет любви у тебя туго… Вряд ли ты сможешь.

— Что, из-за этого? — Катя дотронулась до правой щеки. — И приворот не подействует?

— Какая же это любовь, с приворотом? — В голосе демона явственно сквозил страх, высокомерная морда стала жалкой, хоть кошка и пыталась это скрыть. Как будто Катерина нашла-таки способ уморить Нааму голодом, и главное сейчас — не дать смертной женщине понять: в руках у нее смертельное оружие против демонов.