Напряжение (СИ) - Ильин Владимир Алексеевич (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Стандартный развод — окружить одиночку и с серьезным видом уговорить сделать то, чего делать категорически нельзя. В моем случае подстава выглядела, как две спицы, выглядывающие из розетки. Рядом, на табурете, лежала забытая нянечкой пряжа, из которой и выудили железки — некоторое время ими пофехтовали, потыкали тех, кто не успел вовремя сбежать, затем заскучали и придумали новую забаву. Со мной в главной роли.
— Спорим, одной рукой не достанешь? — Нависал надо мной старший, кривя губы в ожидании развлечения.
— Да он слабак! — Подначивал подпевала.
— И ничего не слабак, — дул я щеки, досадуя на собственное невезение. Мне было шесть, что не мешало четкому осознанию: быть жертвой этой четверки — крайне хреново и чаще всего больно. И любое мое действие под их понуканием приближает эту боль.
— Быстро взял! — Рявкнули сзади, снабдив подзатыльником. Эдак и нянечка может вернуться, и всему развлечению конец.
Испорченную пряжу повесят на меня — понять это вполне хватило ума. А вот опасности в двух спицах я не видел — как?то не объяснял никто в приюте опасность электрического тока, изредка просто шугая от розеток любопытствующих. Розетка — это было 'нельзя подходить', 'нельзя трогать' — такое же табу, вроде аптечки или ручек на окнах. Так что я чуть сгорбился и резко зажал спицы в ладошке, сердито пыхтя, и одновременно отчаянно желая, чтобы нянечка вернулась вот прямо сейчас и увидела всю сцену целиком. Да так и замер, закрыв глаза и ожидая развития событий.
— Не работает, что ли? — Недоуменно произнес парень справа.
— Свет есть, — неуверенно вторили ему, щелкнув переключателем рядом.
Я с испугом посмотрел на старших, боясь сдвинуться с места.
— Дай?ка… — главный коснулся было плеча… и тут же резко толкнул меня в сторону стены — не специально, просто парня буквально отшвырнуло от меня, бросило на пол, где он и замер с испуганным видом, за мгновение до того, чтобы заорать и разреветься.
На крик влетела нянечка, охнула, углядев в первую очередь меня у розетки, и понеслась спасать. Ее отшвырнуло чуть ближе, и в себя она пришла почти сразу, выдав визгливым голосом штук тридцать непонятных слов, их которых несложно было сложить картину будущего наказания. Тогда я вынул спицы из розетки и протянул в сторону нянечки, с извинениями. Как мне показалось, помогло — поток воплей тут же иссяк, сама женщина попятилась от меня, не вставая, затем лихо для своих габаритов перевернулась и убежала за дверь. Пока я размышлял, стоит ли и мне разреветься и что делать со спицами, нянечка уже вернулась с директрисой — высокой чуть полноватой теткой со злым взглядом и той самой длинной деревянной линейкой.
Директриса медленно оглядывала зачинщиков, скучковавшихся у стены напротив меня, на несколько секунд останавливая взгляд на каждом. Словно угадывая ее мысли, нянечка тут же принималась шептать ей на ухо имя, возраст, номер группы, свои сетования и похвалы. По ее словам выходило, что ребята хорошие и вообще никак не виноваты, наоборот — спасали ребенка — дурня, всунувшего спицы в розетку. Вот тогда я и разревелся — из?за обиды на такое вранье и несправедливость. В шесть лет есть плохие и хорошие, белое и черное, зло и добро, так что негласный союз хулиганов, запугивающих четыре десятка детей, и единственной на этаж нянечки, весьма довольной, что дети не орут, не шумят и слушаются — пусть и ценой безнаказанности четырех уродов — смотрелся ужасным преступлением.
Дальше помню фрагментами — меня подняли, подвели к кровати, что?то дали выпить, а потом наступило утро следующего дня.
С того дня изменилось решительно все. Нет, меня не ругали и не били — наоборот. Все словно забыли о произошедшем, будто бы и не было ничего вчера. Но новый день все равно разительно отличался от череды предыдущих — во — первых, стали иначе кормить. Рядом с общими столами поставили еще один, на четыре персоны, за которым сидел только я один, а блюда, которые мне предлагала наша скудная столовая, в разы отличалась по качеству и количеству от того, что размазывали по тарелкам остальных. Разумеется, это не осталось без внимания коллектива ровесников — завидовать они уже научились, а думать пока что не очень, предпочитая действовать. К моему искреннему изумлению, разговор в духе 'а че ты, вот я тебе сейчас в глаз дам' пресекла четверка тех самых старших, грамотно отмутузив обидчиков и пригрозив каждому из невольных зрителей повторить то же самое, если кто?то хоть и пальцем меня тронет. Я будто бы стал заповедным зверем этого заведения — меня кормили, охраняли, контролировали здоровье. Из недостатков — ежедневный бег утром и вечером, несколько болезненных уколов, отдельная зарядка днем и горькие таблетки вместе с завтраком и ужином. Другой бы обрадовался, я же неким звериным чутьем, необъяснимым ни опытом — которому неоткуда было взяться, ни чем?либо еще — не было никаких явных фактов, которые мог бы понять шестилетний — я, чувствовал недоброе. Каждый день смотрелся братом — близнецом предыдущего, менялись незначительные детали — вроде погоды, еды, мелькающих мимо лиц. А потом прозвучал колокольчик в руках первоклассницы, первого сентября — день, в который все мои ровесники пошли в первый класс. А я — нет.
Занятия проводились тут же, в восточном крыле интерната, так что этот знаменательный день я попросту никак не мог пропустить — даже вышел вместе со всеми во двор, строиться прямоугольниками перед белой чертой в составе 'а' или 'б' класса — смотря в каком из списков окажется моя фамилия. Оказалось, что меня не было ни в одном из них, так что я просто остался рядом с 'б' классом, легко рассматривая площадку перед входом поверх голов сверстников — за год индивидуальных занятий я солидно вымахал. Приветственные речи директрисы и небольшой концерт в исполнении старшеклассников уместились в половину часа, после чего первоклашкам уступили право первыми войти в здание — только на этот раз они впервые пойдут не в левое крыло, в жилые комнаты, а в правое. На входе меня и перехватила директриса, легко выдернув из общей толпы, и строгим голосом приказала идти к себе. Так у всех ровесников появился еще один повод для зависти — пока они корпели над уроками, 'этот бездельник' мог лежать на кровати. Правда, я?то не лежал, а бегал — прыгал под наблюдением нянечки, тщательно сверявшей все, что мне предстоит сегодня сделать, с планом в зеленой тетрадке. Для соседей по комнате всего этого не существовало, зато был везучий гад, которого давно пора проучить.
Народное возмездие пришло в последний четверг октября, через два часа после отбоя. Устав после очередного многочасового забега вокруг корпуса — мои занятия продолжались и зимой, под зорким взглядом личного надзирателя, предпочитавшего, впрочем, следить из?за окна — я предпочел не заметить необычную тишину при моем появлении в общей спальне, проигнорировал колкие взгляды и кривые усмешки, махнул на все это рукой и завалился спать. За что и поплатился — когда на меня резко навалилась тяжесть нескольких тел, набросили на лицо шерстяной плед и начали осыпать быстрыми, без размаха, ударами, делать что?либо было уже поздно. Крик не прорывался через плотную ткань, руки и ноги надежно прижимали к кровати, не давая пошевелиться. Только дергался, когда по телу проходили особенно болезненные вспышки боли, но этой силы было недостаточно, чтобы сбросить с себя как бы не с десяток ребят. Дальше стало еще хуже — потратив все дыхание на крик, я с ужасом осознал, что не могу вздохнуть — плед прижали слишком плотно. Дернулся на этот раз в откровенной панике, но враги только сильнее навалились, с азартом продолжая 'учить' упорствующего гада. А у меня уже шли фиолетовые круги перед глазами и дико шумело в висках. Из последних сил я попытался оттолкнуть своих мучителей, вложив в эту попытку всю ярость, все желание жить и весь свой страх. Результат вышел совершенно дикий — вспыхнуло так, что даже через закрытые глаза и плотную ткань пошли круги перед глазами, резко дернуло, снимая с меня всю тяжесть, дыхнуло паленым и сразу — запахом прошедшей грозы. Секунду царила тишина, тут же сменившаяся детским ором и плачем. Застучали по коридору шаги дежурной нянечки, вспыхнули плафоны над головой, освещая место побоища, в центре которого была моя, изрядно сдвинутая кровать, по обе стороны от которой размазывали слезы от дикой обиды 'поборники справедливости'. Да и не только от обиды — кого?то кинуло на рамы рядом стоящих кроватей, кто?то ушиб локти при падении и неудачно стукнулся головой. Заквохтала нянечка, рассаживая детей по кроватям, появилась из аптечки зеленка и вата, а я так и продолжал сжимать в руках пропаленный, с темными разводами в нескольких местах, плед, которым меня чуть не задушили. Мыслей не было совершенно — выбило яркой вспышкой, от которой все еще мелькали овалы, стоило резко двинуть головой.
