Архаические развлечения - Бигл Питер Сойер (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗
Пирс-Харлоу поколебался, но все же откинулся на спинку сиденья, коснулся губ и оглядел пальцы.
– Наверное, швы придется накладывать, – обвиняющим тоном сказал он.
Фаррелл ехал на первой скорости, напряженно прислушиваясь к новым, скребущим звукам, долетавшим из-под автобуса.
– Ну, это еще как повезет. Я лично на большее, чем прививки от бешенства, не расчитывал.
– А у меня медицинской страховки нет, – продолжал Пирс-Харлоу.
Фаррелл решил, что на это никакой разумный человек ответа от него ждать не стал бы, и резко поворотил на Пейдж-стрит, внезапно вспомнив о клинике, расположенной где-то поблизости, и о тихой дождливой ночи, когда он втащил в приемное отделение Перри Брауна по прозвищу Гвоздодер, плача от уверенности, что тот уже умер, потому что чувствовал, как тело Перри с каждым шагом холодеет у него на плече. Тощий старина Перри. Автомобильный вор, потрясающий игрок на банджо и первый серьезный колесник из тех, кого я видел. И Венди на заднем сиденьи, остервеневшая от того, что он снова попятил ее травку, и все повторяющая, что теперь она за него нипочем не пойдет. О Господи, ну и денечки же были. Он напомнил себе – рассказать Бену, когда он, наконец, до него доберется, про Перри Брауна. Кто-то говорил, что он потом растолстел. Когда Фаррелл притормозил у клиники, по оловянной закраине неба быстро расплывалось горчично-серое пятно. Чужак не обратил бы на него никакого внимания, но Фаррелл все еще способен был признать рассвет над Авиценной, где бы он его ни увидел. Он повернулся к ссутулившемуся у дверцы, закрывшему глаза и засунувшему пальцы в рот Пирсу-Харлоу и сказал:
– Ну что же, это был кусок настоящей жизни.
Пирс-Харлоу выпрямился, поморгал, переводя взгляд с Фаррелла на клинику и обратно. Рот у него сильно распух, но общий тон его внешности уже восстанавливался и бело-розовая самоуверенность расцветала прямо у Фаррелла на глазах, будто ящерица отращивала оторванную конечность.
– Господи, – сказал он, – хорош я буду, явившись туда с изжеванным языком.
– Скажи им, что порезался во время бритья, – посоветовал Фаррелл. – Или что целовался взасос с собакой Баскервиллей. Всего хорошего.
Пирс-Харлоу покорно кивнул:
– Я только манатки сзади возьму.
Он привстал и скользнул мимо Фаррелла, обернувшегося, чтобы проследить за его перемещениями. Юноша подобрал свой свитер и принялся неторопливо рыться в вещах, отыскивая настоящую греческую рыбацкую шапочку и карманное стерео. Фаррелл, нагнувшийся за бумажником, услышал внезапный, приятно глухой металлический звук и выпрямился, вскрикнув совсем как трансмиссия Мадам Шуман-Хейнк.
– Извините, – сказал юноша, – это ведь ваша мандолина, да? Мне очень жаль.
Фаррелл передал Пирсу-Харлоу его рюкзачок, и молодой человек, сдвинув дверь, спустился на одну ступеньку, затем остановился и оглянулся на Фаррелла.
– Ладно, большое спасибо, что подвезли, очень вам благодарен. И доброго вам дня, хорошо?
Фаррелл, беспомощно дивясь, помотал головой.
– Послушай, и часто ты это проделываешь? Я не из праздного любопытства спрашиваю.
– Ну, я не зарабатываю таким образом на жизнь, если вы об этом, – Пирс-Харлоу вполне мог быть игроком университетской команды по гольфу, защищающим свой любительский статус. – На самом деле, это скорее хобби. Знаете, как некоторые увлекаются подводной фотографией. Я получаю удовольствие, вот и все.
– Ты даже не знаешь, как это делается, – сказал Фаррелл. – Что следует говорить, и того не знаешь. Если ты будешь продолжать в том же духе, тебя кто-нибудь попросту пристукнет.
Пирс-Харлоу пожал плечами.
– Я получаю удовольствие. Видели бы вы, какие лица делаются у людей, когда до них начинает доходить. В общем-то, это затягивает, как наркотик – смотришь на них и знаешь, что ты вовсе не тот, за кого они тебя принимают. Что-то вроде Зорро, понимаете?
Он спрыгнул на панель и обернулся, чтобы одарить Фаррелла улыбкой, полной нежных воспоминаний – такой, как будто когда-то, давным-давно, в стране, где говорят на совсем чужом языке, им выпало вместе пережить приключение. Он сказал:
– Вам бы тоже стоило попробывать. Да, собственно, вы уже почти проделали это, вот только что. Так что осторожнее, мистер Фаррелл.
Он аккуратно задвинул дверцу и неторопливо пошел к клинике. Фаррелл завел Мадам Шуман-Хейнк и осторожно втиснулся в поток машин, идущих из пригородов Сан-Франциско, уже густеющий, хотя для него, по воспоминаниям Фаррелла, было еще рановато. Впрочем, что ты можешь знать? В ту пору всякий, кто жил на белом свете, селился на Парнелл-стрит и спал до полудня. Чего бы там ни волокла под своим днищем Мадам Шуман-Хейнк, решил он, пусть подождет, пока он доберется до Бена, – вместе с размышлениями о событиях последнего получаса. Кожу коробило от засохшего пота, и каждый удар сердца гулко отдавался в голове. В фольксвагене пахло ногами, одеялами и остывшей едой из китайского ресторана.
Катя по Гульд-авеню на север – куда, к дьяволу, провалился Тупичок? Не могли же его снести, мы все там играли, видать, пропустил – он, хоть и с некоторой опаской, позволил себе углубиться в тему зеленого автомобиля. Тогда, в тот миг, его разум – ретиво удиравший из города, не оставив нового адреса, предоставив старым олухам, рефлексам и нервам, в очередной раз расплачиваться по счетам и залогам – разум его зарегистрировал лишь огромный шлем на водителе, красивый игрушечный – игрушечный?
– меч в руках у чернокожего и женщину, одетую в одни золотые цепочки. Но на черном парне было какое-то подобие мантии – меховой кивер? И на заднем сиденьи, когда старая развалюха уносилась прочь, мелькнули сваленные кучей бархатные плащи, жесткие белые брыжи и похожие на костры в тумане плюмажи. Чего тут думать – просто-напросто рекламный фургон, «Добро пожаловать в Авиценну». А эта, в цепях, надо думать, из Исконных Дочерей. Гульд-авеню улица длинная, протянувшаяся с одного конца Авиценны почти до другого, отделяя студенческий городок и холмы за ним от горячих черных равнин. Фаррелл ехал по ней и автомобильные кладбища сменялись лавками старьевщиков, а лавки зданиями оффисов и универсальными магазинами – черт, тут же был отличный старый рыбный базар, он-то куда запропастился? – а те уступали место одно – и двухэтажным каркасным домам, белым, синим, зеленым, с наружными лестницами. Дома были большей частью тонкостенные, в беспощадном утреннем свете они казались лодками, вытащенными на берег, потому что выходить на них в море стало опасно. На юго-западном углу Ортеги у Фаррелла на миг перехватило дыхание, но серый, выпяченный, по-рыбьи чешуйчатый дом исчез, замененный заводиком, производящим охлажденный апельсиновый сок.
Все время, пока я здесь жил, они норовили его снести. Самый непригодный к плаванию дом, в каком я когда-либо выходил в открытое море. Эллен. Даже по прошествии стольких лет он с осторожностью касался языком этого имени, словно ощупывая больной зуб. Впрочем, ничего не случилось.
Бен уже больше четырех лет – с тех пор, как покинул Нью-Йорк – жил на Шотландской улице. Эти места Фаррелл знал плохо, он положился на удачу, когда, не задумываясь, заворотил приятно разговорившуюся Мадам Шуман-Хейнк направо, к тройному каскаду невысоких крутых холомов. На протяжении квартала вид здешних домов менялся, они темнели, разрастались, обзаводились облицованными галькой ново-английскими углами, подпиравшими открытые калифорнийские веранды. Чем выше он поднимался, тем дальше дома отступали от улицы, забираясь под сень мамонтовых деревьев, эвкалиптов, китайских ясеней, лишь несколько оштукатуренных угловых строений еще щеголяли попугайской раскраской. Никаких тротуаров. Как без них обходится Бен, вообразить не могу. Когда он отыскал дом, небо за его спиной еще сохраняло угрюмость, но на Шотландской улице солнце уже взбиралось по виноградным лозам и зарослям, мурлыкая, терлось о бугенвиллии. Улицу окружали косматые прихотливые джунгли, она вилась и кружила, подобная козьей тропе, предназначенная для одноколок, почтовых карет, тележек со льдом – Мадам Шуман-Хейнк и спускавшийся с холма «бьюик» ненадолго притерлись друг к дружке носами и завертелись, как олени-самцы перед дракой. В отличие от укрощенных садов и лужаек нижних ярусов, заросли на Шотландской с чувственным бесстыдством разливались по крышам гаражей и выплескивались за низкие каменные ограды, заставляя земельные участки чужих дуг другу людей вступать в вызывающе беззаконные связи. Далеко же занесло тебя, парень, с Сорок шестой улицы и Десятой авеню. Дом он узнал по описаниям в письмах Бена. Как и большинство его соседей, то было старое крепкое двухэтажное здание, имевшее величаво обшарпанный облик сбрасывающего зимнюю шкуру бизона. От прочих домов на Шотландской его отличала крытая галерея, шедшая вдоль и вокруг всего дома, достаточно широкая и ровная, чтобы два человека, взявшись под руки, могли с удобством прогуливаться по ней. «Это тебе не воронье гнездо на крыше, – писал Бен, – в котором вдовица ожидает, когда возвратится ее капитан. Судя по всему, тип, который строил этот дом в девяностых годах, замахнулся на пагоду, но его увезли до того, как он успел загнуть уголки.»
