Свет в окошке - Логинов Святослав Владимирович (читать книги регистрация .TXT) 📗
Глава 1
«Настоящая слоновая кость», – эти слова были первым, что осознал Илья Ильич, открывши глаза. Никто не произносил странной фразы, она прозвучала как отголосок недавних событий.
Кругом было пустое место. Что-то вроде равнины без единого ориентира на ней. Но даже субстанцию под собой определить не удавалось. Была там какая-то опора, но и только. И ещё оставалось отчётливое воспоминание о меркнущем сознании, словно в сон проваливаешься, и вид потолка в больничной палате, который замирающему взгляду начинает казаться светом в конце воображаемого туннеля.
Короче, Илья Ильич совершенно точно помнил и понимал, что он умер.
Значит, тот свет… Вот уж чего не ждал, да и не больно хотел. Для бреда – слишком осязаемо, для реальности – слишком пусто. Значит, таки действительно, тот свет.
Мысль новая и неприятная, так что её пришлось повторить дважды.
Ладно, философию пока оставим, пойдём смотреть, как тут мертвецы живут.
Илья Ильич завозился, с трудом поднялся и тут же провалился чуть не по колено. То, что теперь было под ногами, не желало удерживать тяжёлое и слишком материальное тело.
Выбрался из ямы, укрепился на ногах, оглядел себя со тщанием, благо что серый свет позволял это сделать. Был Илья Ильич гол и бос, кроме собственного тела единственным предметом, претендовавшим на реальность, оказался кожаный мешочек со шнурком, висящий на шее и заметно тяжёлый на ощупь.
Ксивник, – вспомнил Илья Ильич словечко из молодёжного жаргона, – Или педерасточка? Должно быть, там документы… свидетельство о смерти или, что там должно быть у новопреставленного?
В ксивнике оказались деньги или, во всяком случае, что-то крайне на них похожее. В одном отделении – весомые монетки, размером напоминающие двадцатки советского чекана, во втором – какая-то мелочёвка вроде постденоминационных российских копеек. Никаких надписей на монетах не было, лишь абстрактный рисунок, слегка напоминающий древние пиктограммы. Илья Ильич пожал плечами и затянул шнурок. Считать монеты он не стал, в первые минуты загробной жизни найдутся более увлекательные дела, даже если кругом нет ничего, кроме этих самых монет. К тому же, неясно, что означает такая копейка – много это или мало, и на что её можно употребить. Но если это и впрямь деньги, то о загробной жизни можно заранее сделать далеко идущие и не слишком лестные выводы.
Сам Илья Ильич практически не изменился: прежнее исхудавшее тело, длинный, не вполне заживший шрам на животе – след запоздалой и бесполезной операции. Вот только ноющая боль в боку исчезла. Не затаилась, готовая наброситься с новой силой, а пропала напрочь. Оно и неудивительно, странно было бы после смерти страдать от опухоли, что свела тебя в могилу.
«Интересно, – подумал Илья Ильич, – сколько прошло времени в реальности? Меня уже похоронили? Когда люди оказываются здесь: на девятый день или на сороковой? И если это действительно потусторонний мир, то где все остальные? Куда, в конце концов, мне идти? – рука встряхнула кошель, – Взносы вступительные – кому платить?»
Ответа не было. Илья Ильич, вздохнув, выдрал ногу из непрочной субстанции и сделал первый шаг. Ступню немедля засосало по самую щиколотку, словно в раскисшей просёлочной глине.
«Не потонуть бы…» – опрометчиво подумал Илья Ильич, сроду на серьёзных болотах не бывавший и слабо представляющий себе эту процедуру. Он вообразил, как медленно погружается в безвидное небытие, расстилающееся кругом, и его непроизвольно передёрнуло.
Что за чушь! Может, он ещё не вполне умер, и это просто очередной предсмертный синдром, безумно реалистичный и жестокий? Неужто такое видится каждому умирающему? Люди топнут в бесцветном и безсветном киселе, ещё надеясь каждый на своё: один на колдующих у постели терапевтов, другой на доброго боженьку, который выволочет его из этого чистилища. Во всяком случае, на ад окружающее не слишком походит… на тот ад, которым пугают суеверные старушки.
Сделал шаг и второй… совсем как за час до смерти, только не болит ничегошеньки. Значит, и у мертвеца есть свои преимущества.
То, что было внизу, не липло к ногам и, худо-бедно, держало на плаву. Хотя идти толком не удавалось.
– Овсянка, сэр! – прокомментировал Илья Ильич.
В следующее мгновение абсурд творящегося безобразия наконец коснулся его разума. Ведь он умер! Умер на самом деле и даже помнит свою смерть! Происходящее слишком подробно, чтобы быть бредом. На бред можно списать овсянку под ногами, пустоту и беззвучие. Но кошель, полный незнакомых монет, не вписывался в гипотезу о последних видениях умирающего мозга. Он был слишком самодостаточен, раздут и тяжёл. Шёлковый шнурок, на котором висел мешочек, ощутимо резал шею.
Но если это, пусть потусторонняя, но реальность, то где люди, что попали сюда прежде него? – Илья Ильич задохнулся, ушибленный безумной мыслью… – Ведь здесь должен быть погибший в Анголе Илюшка и Люда, так и не оправившаяся после проклятой похоронки. Целый год она ждала, надеясь, что случилась какая-то нелепость, что в гробу, который им не позволили открыть, кто-то другой, а сын вернётся. Исхудала, мучилась бессонницей и нервными расстройствами. Мужа по имени называть не могла и вздрагивала, если слышала это имя от других. А потом, выбрав время, когда Илья Ильич был послан в командировку, приняла двухнедельную норму гексобарбитала и больше не проснулась.
За тридцать лет он привык жить один и даже перед смертью не вспомнил толком об умершей полжизни назад жене. А теперь, что, он, получается, может встретить жену и сына? Он – глубокий старик, а они, неужто остались молодыми? Или, быть может, изменились до неузнаваемости… Что здесь происходит с людьми? Что вообще может статься с человеком после смерти? Легко тому, кто собственную мысль заменяет библейскими сказками, он верит, что быть ему в раю (почему-то никто из религиозных граждан в ад не собирается и милосердие господне распространяет на любые свои грехи). Конечно, попавши сюда, они будут вопиять, но удивятся лишь жестокости своего бога. Хотя, кто сказал, что они попадут сюда? – Илья Ильич поёжился, ощутив мурашки по всему обнажённому телу. – Ведь тут никого нет… а что если каждый получает по вере своей? Одни тешатся с гуриями, другие голосят осанну, а он, не верящий ни во что, ворочается среди чистейшей абстракции, не зная ни времени, ни места, ни своей судьбы.
