Северские земли (СИ) - Волчок Сергей (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗
***
И ведь почти пронёс! Ублюдки хоть и были злые в предвкушении передовой, но к дворянским недорослям особо не цеплялись. Судя по всему, сработало выступление воеводы. Старый вояка в последний момент всё-таки пожалел пацанов и выступил перед ублюдками с программной речью. Очень короткой:
- Вы меня знаете, тумаки. Уже полтора года знаете. Это мои люди, я за них вписываюсь. Если они живыми не дойдут, я найду – кто - и порву. Вы меня знаете.
- Не пугай, пёс! – крикнул кто-то из толпы. – Пёс волкам зубы не показывает!
Но воевода, не обращая на крики внимания, подтолкнул недорослей к ублюдочному сотнику, повернулся и ушёл, не оглядываясь.
Сотник мазнул по отрокам безразличным взглядом, и склонился над грамотой.
- Так… Сотник – один, урядников - пять, бойцов – девяносто восемь. Все оружные. Теперь приданных сочтём. Лекарей четверо, неоружные, обозный один - неоружный, три посыльных джигита из татар, оружные. Курьеры, двое – короткий взгляд на сабли – оружные. Все на месте.
Он поставил галку и, повысив голос, заорал:
- Выступаем! Шевелим ходулями, раньше выйдем – раньше придём!
Идти вместе с ублюдками было тяжко. Одной из веток семёновского Дара было Чутьё, и сын боярский когда-то вбросил туда пару очков. Поэтому сейчас внутри его головы безостановочно визжал сигнал тревоги, сообщая, что вся эта разношёрстная гомонящая толпа, больше всего напоминающая скоморохов, обряженных в разноцветные тряпки – очень, очень, очень опасные люди. С очень неблагоприятными намерениями.
Но истерику Чутья ещё можно было пережить. Хуже было другое - один желающий стать рваньём для воеводы всё-таки нашёлся. Его звали Стрига и на первый взгляд он был серым и неприметный парнем.
Но лишь на первый взгляд.
К вечеру первого дня Семён выучил каждую морщинку на неприметном лице Стриги – так ему мечталось разбить эту харю в кровь. На марше Стрига тенью следовал за «пёсиками», возникая то справа, то слева, и безостановочно сыпал оскорблениями.
И не было в мире такой мерзости, которую, если верить Стриге, не проделали бы матери наших героев с ослом и козлом.
И хотя воевода загодя предупредил отроков о подобной тактике, ровно как и о последствиях нарушения принципа «на слово отвечать словом, на дело – делом», всё равно ближе к вечеру Одоевский не выдержал. Сыну князя было особенно тяжело переносить льющийся поток грязи, ведь фантазия Стриги казалась неистощимой, а процессы он сочно описывал во всех деталях.
Выхватив саблю, Василий кинулся было на ублюдка, но был мгновенно скручен и обезоружен сослуживцами Стриги.
Сам охальник смотрел на бьющегося в захвате Ваську спокойно и, пожалуй, даже равнодушно.
- Ты покойник, княжич. – Стрига говорил совершенно ровно, он не угрожал, а именно что информировал. – Всё будет по уставу, сразу после марша я стребую с тебя «дело за дело», свидетелей достаточно. Так что от поединка тебе не отвертеться.
Он повернулся к Адашеву.
- Ты следующий, пёс. Хотя какой ты пёс? Ты щенок слепой, молокосос. Хотя даже молокосос для тебя слишком щедро. Ты – Молок.
И щедрый поток грязи полился снова, но теперь – в одно лицо.
***
К обеду следующего дня Адашеву казалось, что он сходит с ума. Стрига был неутомим и вездесущ, как дьявол-искуситель в рассказах их сурового деревенского батюшки. Он то шептал в ухо, то, напротив, отъезжал на коне подальше и громогласно сообщал всем детали тайных привычек дворянского недоросля. Народ ржал аки конь и бился об заклад – когда щенок сломается. В том, что сломается, никто не сомневался – Стрига при всех пообещал дожать его до прибытия в Коротояк, а неприметный ублюдок был, как выяснилось, местной знаменитостью. Подобными вещами он промышлял давно и осечек ещё ни разу не давал. В общем, на Адашева все смотрели с живейшим интересом, а на Одоевского – как на живого покойника.
Однако на сей раз Стрига как никогда был близок к фиско. До Коротояка оставалось чуть больше часа пути, а Семён всё ещё держался. Давление было непомерно тяжёлым, и Адашев готов был голову заложить – Стрига при прокачке Дара каким-то образом умудрился развить запретную ветку воздействия на чужой разум. Подросток понимал, что вот-вот сорвётся, и держался только на своём легендарном упрямстве, за которое мать лет с пяти звала его «поперечиной».
Всё изменило появление дозорного, который скакал так, как будто за ним гнались все демоны ада. Хотя никто за ним не гнался – отряд как раз шёл по степи в промежутке между двумя лесами, и всё вокруг прекрасно просматривалось.
- Татары в лесу!!! – орал дозорный. – Много, не меньше тумена! Наших всех положили, я один утёк!
***
После этого крика события сорвались в какой-то совсем немыслимый галоп, и память Адашева хранила только какие-то обрывки происходящего.
Вот сотник, привстав на стременах, смотрит, как из ближнего леса выскакивают низкорослые татарские лошади, а сидящие на них всадники в овечьих шапках ликующе кричат.
Вот заполошная суета и крики:
- В лес! В лес бечь надо!
- Да какой лес, у нас только треть конных. Не добежим, по дороге всех вырежут!
- Только что справа ложбинка была! Неглубокая, но хоть что-то!
- Точно! Ложбинка!
- Кому стоим? Бегом! Бегом!!!
Вот заполошный, безоглядный бег, в который сорвалась вся сотня, в едином порыве рванувшая в сторону неприметной ложбинки.
Вот жалобные, отчаянные крики лошадей, которым резали горло, едва соскочив со спины. Трупы коней спешно укладывали по верху неглубокой ложбинки – это был единственный способ хоть как-то уберечься от стрел кочевников и огненных шаров татарских чароплётов.
- Лекарей! Лекарей в середину прячьте! Урядник! Кобылыч, твою мать! Твои два десятка за них отвечают. Надо будет – телами своим закроете, нам без них полный карачун сразу настанет.
Вот они с Васькой лежат за чьей-то буланой кобылкой, наблюдая страшное зрелище – как безбрежная татарская конная лава разливается по степи. От топота копыт земля начала дрожать, как испуганная девчонка, и казалось, нет в мире силы, способной остановить этот порыв.
- Кажись, добегались мы. - весело сообщил Стрига, падая рядом с Адашевым. – Что, пёсик, страшно? Татар тысячи две, не меньше. Набег это, щенки, полноценный набег, а мы у них на пути оказались. Сейчас нас в землю вобьют, и дальше поскачут. Если сумеют, конечно.
И, повернувшись назад, ублюдок заорал:
- Голобок! Голобок, блуднин сын! Где ты там со своим луком ходишь? Бить пора.
И впрямь – со всех сторон застучала спускаемая тетива, да с негромким шмелиным гудением уносились в полёт огненные шары, запускаемые чароплётами ублюдков…
Вот третий или пятый приступ татар. Визжащие кочевники бегут, переваливаясь на кривых ногах, и размахивая кривыми же саблями. Самые ушлые держались за спинами товарищей и пытались выдернуть русских арканами. Выхваченным мгновенно отрезали голову – хан Гирей придерживался принципа строгой отчётности, не предъявив голову кяфыра, нечего было и рассчитывать на вознаграждение.
Именно в третий (или пятый?) приступ Семён отсёк лысоватому татарину руку с пикой, которая в следующий миг должна была проткнуть замешкавшегося Стригу. Хитрый ублюдок всё углядел, но вместо того, чтобы поблагодарить, крикнул:
- Я тебя за это, Молок, на час позже убью. Извини, но не люблю я ваше собачье племя. Не люблю.
Потом, когда они в перерывах между приступами лежали, отдыхиваясь, на истоптанной и скользкой от крови траве, Стрига вдруг спросил:
- А вы в ратном деле шарите, Молок. Что ты, что приятель твой покойный. Откуда бы? Вы ж сосунки.
Васька бы непременно полез выяснять отношения, но уже дважды раненый к тому времени Одоевский как раз забылся в тревожном беспамятстве. А Семён слишком устал, чтобы ругаться.
