Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес" (читать книги регистрация TXT) 📗
Хвак поколебался, но все-таки сунул секиру обратно, в петлю на пояс, ибо даже малышей с детства учат: в мирное время несешь оружие наготове — быть беде, не себя, так других покалечишь, ни в чем неповинных. Вот она секира, под рукою — раз и выхватил! Чего тут бояться, кого? — Некого.
Хваку послышался короткий смешок… вроде бы звонкий… вроде бы девичий… А людей не видно. Вокруг ни дерева, ни травы, чтобы выше колена, холмики плоские, камни глубоко в землю вросли… Хвак пробормотал коротенькую молитву, единственную, которую знал наизусть: «Всемилостивые боги, да охраните смертного ото всех напастей!», но не понадеялся на нее одну, а вынул-таки секиру, преодолев стыд, и взял ее в правую руку — правая точнее в ударе…
Дорога перед ним вдруг разлилась в круглую поляну, посреди которой горел костер, но очень странный костер, без дыма и топлива: над пустым каменным очагом, на высоте примерно в половину пяди полыхает огнь разноцветный, косматый и словно бы живой… Хвак насчитал в нем знакомые цвета: зеленый, желтый, красный… синеватый… и еще помеси от них, которые так сходу и не обозвать… А возле костра — стоят, лежат, сидят люди, мужчины и женщины… Очень странные люди, Хвак сразу это понял: глаза у женщин лучистые, а у мужиков… такие… лютые… Теней ни от кого из них нет.
— О, какой он, оказывается, жирный отвратительный мизгач, этот смертный! Положительно, он мне нравится, сей урод! Подойди ко мне, ублюдок! — Женщина, стоявшая к Хваку ближе всех, произнесла эти слова голосом, не терпящим никаких возражений, Казалась она средних лет, очень нехороша собою, низкорослая, лоб и щеки в гноящихся прыщах, желтые клыки торчат во все стороны — вверх и вниз… и даже вбок…
— Демоны, мать честная! — Хвак испугался, но разума не потерял: секира в ослабшей руке свистнула наискось… Промашка. Вроде бы он точно бил… Еще раз, по голове! И опять промахнулся. Не колеблясь более и не помышляя о сече, Хвак развернулся и помчался прочь, поперек дороге, подобно прыгучему цераптору высоко перемахивая через пни и камни. Жирное брюхо тяжело колыхалось, но почему-то совершенно не препятствовало быстро бежать и высоко прыгать. Главное до зарослей добраться, а там… Хвак проломился через жиденький кустарник и прислушался на бегу — вроде бы погони за ним нет!.. Это хорошо, но надо дальше бежать, как можно дальше! Хвак еще наддал, еще раз продрался сквозь кусты, и очутился на той же поляне, только с другой стороны.
— Я же велела тебя подойти! Ко мне, смертный!
Хвак помотал головой, не в силах возразить словами, и пустился наутек, теперь по той самой дороге, откуда пришел. Но итог был прежним: Хвак бежал, бежал, пока не выбежал на то же самое проклятое место, где возле костра стояли, сидели и лежали эти странные существа… Больше, чем полдюжины их, сосчитал Хвак в единое мгновение, но в этот раз почему-то не порадовался своему новому умению.
— Слушай, братец Чимбо! А почему он меня не слушается? Я ему сказала, а он все равно!..
— Успокойся сестричка, значит, ты не так сказала. Сейчас мы его…
— Нет, я всё так сказала! Учить меня он будет, как мне говорить! А смертный меня все равно ослушался! Это, небось, Матушка так ему начудила!..
Один из мужчин, косматый, босой и совершенно голый, если не считать бороды, кузнечного передника и буйной волосяной поросли по всему туловищу, не спеша подошел к оцепеневшему Хваку, лениво ухватился волосатою ручищей за рукав его рубашки и легонько потянул, как бы показывая направление.
— Подойди к госпоже Умане, дурак, тебе же сказано.
Хвак отпрянул в ответ на это предложение и руку отдернул, а рукав его рубашки остался в пальцах того мужика. «У него даже пальцы сплошь волосаты» — остатками до смерти напуганного ума сумел подумать Хвак. В дополнение ко всем невзгодам, мужик этот обликом очень напоминал кузнеца, кузнецов же Хвак невзлюбил прочно и навсегда… Почему именно кузнеца? Да демоны его знают, почему… Может, из-за фартука, может клыкастая морда у него такая… словно бы насквозь прокалена кузнечным пламенем… Может, потому что мышцы у него чудовищной силой налиты — вон как их во все стороны расперло, и толстый живот им не помеха, у деревенского кузнеца Клеща такие же были…
Внезапный приступ ярости смыл с Хвака и страх, и оцепенение: он взмахнул кулаком что было силы, но… Замер кулак, застыл в воздухе, ибо голый мужик успел выпустить из пальцев обрывок рубашки, подставил ладонь и принял в нее Хваково запястье… И сдавил. Как будто стальными клещами прихватило руку — ой, больно! Быстро летел кулак, а мужик в обличье кузнеца еще проворнее оказался… Только Хваку некогда было об этом размышлять, ибо ярость в нем ничуть не угасла от вспыхнувшей боли, а лишь усилилась. Некогда было и выхватывать секиру и несподручно, вдобавок, — не с той стороны она висела… Хвак взмахнул левым кулаком и обрушил его на волосатое предплечье противника. Хороший удар получился: чужая рука выпустила запястье, и голый клыкастый мужик даже охнул. Но не было в этом оханье боли и страха, а только недоумение.
— Ух, ты! А он еще и дерется!
Мужик, похожий на кузнеца, широко шагнул к Хваку и оказался с ним вплотную: росту он был почти такого же, плечами — ничуть не уже, тело посуше, чем у Хвака, не столь гладкое, но все в волосах и в буграх чудовищных мышц, а руки… Руки у этого клыкастого мужика были, пожалуй, еще длиннее, чем у Хвака: опусти он их вдоль туловища — до колен, небось, достанут! Однако, мужик нашел своим рукам иное применение: он обхватил ими Хвака поперек живота, сомкнул ладони на его спине и сдавил. У Хвака аж в глазах почернело от этого нажима — вот-вот сейчас мозги на щеки вывалятся, а в портках — еще немного, и тово… Мужик крякнул, видимо удивленный, что Хвак до сих пор в сознании, сдвинул ладони к Хваковым бокам, поднатужился, вознося противника повыше над собой и швырнул его оземь! Грянься Хвак беспрепятственно всею тушей — быть бы небольшому землетрясению, но неведомым чудом Хвак успел на лету поймать плечо этого мужика в левую ладонь, вцепился крепко и этим слегка ослабил силу своего падения, замедлил его. Тряхнуло обоих, и оба же кубарем полетели в мелкую пыльную траву. Хвак даже успел въехать десницей в клыкастое рыло, прежде чем сам почуял богатырский удар по затылку, от которого глаза едва не выскочили куда-то в кусты. Но удар — что удар — одним больше, одним меньше, а вот режущий холодок у самой шеи и продолговатый отблеск — это гораздо хуже…
— Лежи смирно, ублюдок, не то я своею властью прекращу общее веселье и одним ударом отделю твое вонючее жирное тело от твоей дурацкой головы. Скоси глаза, не шевелясь сам. Все видишь?
— Кх… да…
— Что видишь?
— Меч.
— Братцы с сестрицами! Да, может, он не такой уж и дурак? Давайте, я его просто порублю на куски и все. Большая часть достанется нашему Чимборо, в награду за перенесенные страдания…
— Ты что, а? Ты сам, что ли дурак, а? Какие страдания? Я никогда нигде не страдал, тем более от смертного! Ларро, а Ларро? Ты тут из себя старшего не изображай! Понял меня, да? Но он на меня руку поднял!
— Нынче не время нам всем слышать твои бабьи привизги, дорогой мой брат. Хорошо, будь по-твоему: получишь свой кусок не в утешение перенесенной обиде, а в награду за проявленную доблесть. Большую часть сожрешь ты, но и остальным вволю достанется, эвона мяса сколько. Подходит? Все согласны?
— Я не согласна. Если сестрица Тарр не врет нам и не ошиблась, то Матушка впоследствии может осердиться на ослушника, равно и на ослушницу.
— Причем, ну причем тут ослушницы? Где ты видишь ослушание, глупая робкая Орига? Вздумалось нам развлечься, вот и мы и… Нет никакого запрета, да и какой может быть запрет на смертного? Руби его Ларро!
— Погоди! Я тоже не согласна с Уманой и с Чимборо, а поддерживаю Оригу. Я сказала вам чистую правду, и пусть не могу поклясться, что сама слышала все Матушкины слова, но… Дорогая Умана, я понимаю твое нетерпеливые желание выбрать и получить свою долю, ибо объемисто смертное брюхо и, вероятно, полно в нем свежего дерьма, но…
