Богатырские хроники. Театрология - Плешаков Константин Викторович (книги без сокращений .txt) 📗
— Ну, умная голова, потешился? Бревном побросался? А посылали тебя зачем? У тебя вся шайка без трех человек ушла бы, коли Святогора в кустах не было б.
Стоит, в землю смотрит, сопит.
— Что сделал неправильно, неук?
— Поторопился, следы не пересчитал.
Отлегло у меня от сердца: соображает все ж хоть так-то.
— Ладно, — говорю. — В другой раз медленней торопись.
Потом уж в степях помахал Илюша мой мечом; первый раз нырком, второй кувырком, третий ровно, а на четвертый всех побил. Медведище такой, проворный и на пчел хитрый. Облепят его со всех сторон, а он их размажет и еще проревет напоследок: «Жалко, мало вас было!»
Уж просил князь Владимир Илью в дружину ему снарядить; и смотрел на меня Илюша глазами жалостливыми: славы хотелось. Но нахмурился я и никуда не отпустил. Воин еще был, не богатырь.
И все меня мысль точит: как же он с Сильными-то долбиться будет? Что же, его мозгляк любой, ведун Деревенский, с толку собьет и в землю вогнет? Для меня-то как на ладони Илюша был: я сплю, а сам его сны вижу. И тревожился я очень: не пропал бы без Меня. А с собой его весь век таскать — так зачем тогда вообще в ученики брал?
Хорошо, думаю. Привез его в лес Червонный, на Волынщине. Светлый лес, буком и орехом порос, и Трава в нем мягкая, и цветов, как на вышивке. Но обходят и объезжают этот лес стороной все: больно зол леший его. Давно, очень давно, уж и не помнят, Кто кем правил тогда, но сошлись в лесу две рати, и Крови много пролили, а потом помирились, решили Мертвых своих с почетом великим проводить и в самой гуще леса погребальные костры устроить из веток дубовых, священных. А полегло в битве той, говорят, не мало, не много, а семь тысяч. И с зеленых дубов ветви рубили, а для героев целые деревья валили, а потом костры зажгли в самую летнюю сушь, и пожар пошел. В дыму и огне неслыханном мертвецы с почестями уходили, хотя им, мертвецам, уж все равно было. И выгорело леса четверть. И ничего не мог леший с такой прорвой народа сделать, и пожар погасить не смог, потому что то ли Кащей угли раздувал, то ли просто сушь сильнее лешего оказалась. И остервенился леший, и с тех пор как кто зайдет в лес — хоть дитя невинное, не выйдет. Проверено это. По опушке, да со страхом, да с молитовкой, еще туда-сюда, а если вглубь — пропал человек.
Я-то лес этот изъездил вдоль и поперек, когда на несчастном подвиге своем был, и свирепел леший, но ничего со мной сделать не мог. Я уж говорил ему: «Отстань, хозяин лесной, не со злом я пришел, не стервенись понапрасну, не одолеть тебе меня, а я — видишь — даже ягоды с бережением срываю». Но все ходил за мной по пятам, надеялся. Там в глубине леса болотце небольшое, но цепкое, и по ночам огни скверные горят по местам, где люди утопли, и он все меня туда подталкивал. Но и по болоту я проехал, хоть и редко встретишь дуб на болоте. Ну, да про подвиг несчастный вспоминать не хочу.
Повез я Илюшу в Червонный лес. Ни слова ему не сказал, а сам он про лес такой не слыхал. Настырный леший, думаю; признает меня, а все равно в чащу тащить станет. Вот мы и проверим, как скоро Илюша без меня пропадет.
В лес въехали, Илья спрашивает:
— Святогор, а Святогор, за каким делом едем-то?
— А, — говорю, — землю тебе в богатырствование передаю, вот и показываю.
— Понятно.
И только скрылась опушка, уж чувствую: рядом хозяин лесной.
— Чего-то, — Илья говорит, — конь мой влево забирать стал. Туда ли едем?
— Время наше не куплено, куда выедем, то и хорошо.
И ведет леший Илью радостно, к болоту самому, а на меня удивляется: чего этот-то послушный такой? Но радуется леший, и от радости прибывает Сила его. «Да, — думаю, — пропадет Илья в одиночку. К злому лешему я его вывел, но, пожалуй, и тихий его поведет. Вон как забирает. След в след лесному хозяину ступает».
В самую глушь зашли. Остановился Илья:
— Болото рядом, Святогор. Уж пахнет.
— Действительно, пахнет, — говорю. — Ну так что ж?
И по болоту поездим.
А сам думаю: «Хорошо, я тоже здоров, а в другой раз кто тебя вытащит?»
— Нехорошее место, — Илья вдруг говорит. — Надо ли нам туда?
Удивляюсь, но молчу.
А болото тут такое: где трясина кажется, там твердь на самом деле, а где твердь — ну да понятно, что там. И ведет леший Илью как бы на сухое место. Сейчас ухнет Илья. А он вдруг говорит:
— Святогор, а ведь трясина сейчас пойдет. Чудное болото какое-то.
И в сторону поворачивает. Леший и так бьется и этак — не идет на болото Илья. Подивился я; думаю — глаз хороший, лесной, русский у Илюши, вот и сквозь землю видит.
А сумерки пали. По краю болота едем, а там огоньки горят, а когда огни на болотах загораются, там и Сильному беречься надо, потому что тянет его. Слышу — шепчет Илюша:
— Смертищей-то как потянуло!
И едет себе вкруг болота и ночью, ни разу в трясину не ступая и на огоньки не прельщаясь. Взбесился леший. Посчитал я: пять раз мы вкруг болота того за ночь объехали, а ни разу не оступился Илья. Но и с круга не сходит. Только на рассвете встрепенулся:
— Да были мы уж здесь!
И охнул:
— Так нас леший водит! — и на меня смотрит с укоризной.
Я молчу, думаю: ну, как выбираться станешь?
Насупился Илья: обиделся. Поехали от болота вроде, но я же чувствую — на самом деле снова круг закладываем (а серое небо было, и не поймешь, где восход, где закат). Опять леший повел. А Илья вдруг как жахнет мечом по дубу! Леший аж кустами захрустел, как пальцами, за дерево свое любимое страдая.
Говорит Илья:
— Ну вот, обозлился и показал, куда он нас вести хочет. А мы в другую сторону пойдем.
Три дня выбирались мы из этого леса, где дороги было на полдня. Но вывел Илья. Немало веток посек и лешего обозлил немерно, но вывел. Да, думаю, медведь ты, медведь, а не на всякий улей лезешь.
Ничего не сказал Илье, в другой конец земли Русской повез его, на Псел-реку. Там русалки злые, а почему — неизвестно. Вроде не обижал их никто, но — Сильное место для них.
Приехали к самому закату. Ласково Псел глядит. И теплынь тихая, и солнце на воде отдыхает. Радуется Илья:
— Ох, поплещусь сейчас, день-то больно жаркий был!
Разделся и в воду полез.
У меня с русалками с детства самого плохо. Как надругался я тогда над кувшинками, так не любят меня с тех пор русалки. Вреда причинить уж не могут по Силе моей, но всякий раз стараются. И сейчас зашевелились.
Не бросил я Илью одного, с ним вместе в воду пошел. А русалки будоражат, водой щекочут, и смех тихий, серебряный зазвенел, словно волна малая в берег каменистей колокольчиком ударила. Сильны русалки и на меня сердиты. Вижу, помрачнел Илья, действует на него русалочья Сила. Смотри, думаю, Святогор, лови ученичка-то, как на дно пойдет.
Вдруг поплыл Илья к берегу сердито, из воды выбрался, на траву лег, отвернулся; вижу, плачет. Подсел к нему:
— Ты чего?
А он басом обиженным:
— Девку хочу. Тридцать три года на печи просидел, три года в седле, а все как дитя малое.
Чуть не рассмеялся я. Люди невест, жен бросали, в воду кидались на русалочий смех зовущий, волшебный, а этот увалень из самого волшебства на берег полез — себя жалеть. Смолчал, но думаю: хранит тебя земля Русская. Расшевелили тебя русалки, как и положено им, а погубить не смогли.
Ну, думаю, духов попробовал, теперь глянем, что Илюша с Сильными делать будет.
По Пселу к левобережью Днепра выехали и направились в Олешье, в днепровском устье: там корабли из Царьграда, Корсуни да Тмуторокани пристают, и много там всякого люда сшивается, сорного и стоящего, и живет там Сильный один, грек, ведун, Фотием зовут, ни добр, ни зол, а Сила ему для забавы и наживы потребна. Крутит людьми, как хочет: в Олешье Русь с Зарусьем встречаются, и многим Сила нужна перед тем, как на чужую землю ступить. И тешится Фотий. Коли денег не взял с тебя — берегись: играет тобой, как кот мышью доверчивой, и на беду идешь. Многие потом хотели с Фотием поквитаться, но где купцу или воину Сильному синяков наставить.
