Возмездие (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Франческо усмехнулся снова.
— И далеко отсюда до бессмертия?
— Всё шутите?
Сверчок покачал головой.
— Мы должны быть готовы к непредсказуемым событиям, которые могут произойти. Или не могут произойти, или могут не произойти. Или — не могут не произойти…
— Но почему вас так огорчила смерть Донати, Франческо? На вас лица нет…
— Донати? — казалось, Фантони впервые слышал это имя, — ничуть я не огорчён, с чего вы взяли? Собаке — собачья смерть, это говорит закон справедливости. Правда, наш добрый Бог утвердил закон милосердия. Милосердие выше справедливости. Милосердие не пропускает в рай собак, но полагает, что бешеная собака может изменить свою сущность и покаяться. Вы верите в это?
— Да, я видел чёрных людей, во прахе лобызавших ноги Христа, они менялись.
— Знаете, я рад, — продолжал, словно не слыша, Фантони, — что загробная участь темна, как вода в облацех. Эта туманная размытость позволяет предполагать, что милосердие всё-таки справедливо.
— Бунтуете?
Франческо усмехнулся и покачал головой.
— Бунты — дело черни да солдатни городского гарнизона, которой вовремя не заплатили. Если вам сказали, что я солдат, то это ошибка: я бедный музыкант, и мне плохо сегодня. — Он посмотрел в окно пустыми глазами. — Знаете, Альбино, в шестнадцатилетней девочке, почти ребёнке, я нынче увидал блудницу. Молодая кошечка, которой хочется варенья, но не хочется пачкать лапки. Чистенькая, никаких правил, лишь лёгкий поверхностный лоск, но какой поток алчбы и желаний под этим хрупким льдом, что трещит при каждом шаге! Никогда ещё не чудилось мне в дыхании почти ребёнка более мерзкого смрада распутства. Чтобы затащить её на сеновал, нужен был только сеновал, вот в чём ужас. И не я, так другой. А что удивляться? Сколько честных девиц в одну ночь становились публичными девками! Развращённость — это закон природы? Неужели добродетель — лишь праздничный наряд, который надевают в церковь, а в остальные дни недели сидят у окна и поглядывают на молодых блудников, что проходят мимо, мечтая оказаться в их объятьях? Пятно первородного греха… Разве смыли его с человеческого лица те полторы тысячи лет, что мы ветшаем вместе с нашими книгами?
Альбино внимательно посмотрел на Фантони. Он говорит о Лауре Четоне?
— Вы нездоровы, Франческо.
Фантони отрицательно покачал головой.
— Сказать, что думаешь, — разве это болезнь?
— Если сказанное греховно — то да.
— О, — рассмеялся Фантони, — праведные мысли! Я их знаю. И Свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Это хорошо. Плохо то, что свет предполагает бесконечность тьмы. А самое дурное — тьма внутри этой девочки. Она станет шлюхой. И неважно, выйдет ли она замуж, сбежит ли из дома с любовником или отдастся первому встречному. Это тьма. Тьма не пожрёт свет, но сколькие сломают в этой тьме ноги и души… Вечная тьма, в которой мы бредём и падаем, как упали когда-то.
— Первородный грех не только боль, — не согласился Альбино, — если человек пал с высоты, он может на высоту и подняться.
— А… вот в чём моя беда, — вяло пробормотал Франческо, — я боюсь высоты. Не всякой, ибо люблю смотреть на город с колокольни. Я боюсь высоты, с которой люди похожи на муравьёв. Мой братец Джильберто умел смотреть на реки крови и слез и во всем видеть провидение…
— Зачем вы так? — Альбино не мог понять странных слов Фантони, но видел, что тот подлинно выбит из колеи, — всё в мире управляется провидением. Бог карает тех, в ком нет покаяния. Разве вы не видите этого?
— Провидение? — прошептал Фантони и поморщился, — мне или не хватает истинной веры, или монсеньор епископ Гаэтано что-то перепутал в доктрине.
Альбино скривился. Имя Квирини было ему ненавистно.
— А знал ли он её вообще?
— Конечно, — ядовито проронил Фантони, — не зря же его учили в Риме.
Альбино покачал головой.
— Ваши мысли — больные мысли. Вы просто утратили Бога, Франческо, вы утратили Бога-Любовь…
Фантони кивнул.
— Да, не выдержал искушения, — усмехнулся он, — оказался слаб. Но бедный Бог! Злодеи ненавидят Его за то, что Он мешает им творить зло, а добряки — за то, что Он не мешает злодеям творить зло…
— А скажите… Катарина Корсиньяно, — спохватился вдруг Альбино и умолк.
— Катарина? — бездумно пробормотал Франческо. — Она башковитая и не блудливая.
— Я не о том. Мессир Монтинеро принуждает её к замужеству явно против её воли, подеста же просто не замечает этого. Почему?
Фантони опешил.
— Бросьте. Кто её принуждает? Просто любая уважающая себя кошечка должна пошипеть и повыгибать спинку, прежде чем подпустит к себе кота. Лоренцо ей нравится. Я к их свадьбе уже сочинил две величальные и уверяю вас, не зря трудился. А подеста… Ему же надо пятерых девок пристроить. Да и чём Монтинеро-то плох?
— Но он отогнал от неё всех поклонников.
— И правильно сделал, — хмыкнул Франческо.
…Альбино долго не мог забыть разговора с Фантони, он был растерян, точнее, поколеблен в своей, дававшей ему силы и спасавшей от уныния уверенности, что всё, совершающееся с людьми Марескотти, суть промысел Божий. Франческо насмешливо намекнул, что считает случившееся делом рук человеческих, то есть, новым преступлением, новым злом, и недобрый блеск глаз Фантони и его уверение в достаточных основаниях для такого суждения расстроили и огорчили Альбино.
Однако назавтра, чем больше он, сидя среди библиотечных полок, думал о гибели Карло Донати, тем меньше верил Фантони. Альбино пытался вспомнить, кто и куда выходил из гостей за свадебным столом, но там царило обычное пьяное веселье, и, хоть он прекрасно помнил все эпизоды застолья и речи с пожеланиями счастья молодым, но ничего, что могло бы иметь отношение к гибели Донати, в его памяти не задержалось.
Да и не в том было дело, кто и куда отлучался из пиршественного зала. Пожалуй, выходили все. Были минуты, когда он не видал за столом мессира Арминелли, выскакивал танцевать его сосед, которого ему представили как Рафаэлло Пуччи, только Филиппо Баркальи никуда не уходил, напряжённо сидя на углу стола на краешке стула, и не вставал из-за стола епископ Квирини. Впрочем, Тонди тоже никуда не уходил. Но ведь дверь нужника была заперта изнутри, и никто, кроме Донати, не мог этого сделать! И медик признал причиной его смерти остановку сердца.
О чём же говорил Франческо? Фантони вроде не имел счетов с Марескотти: гаер никогда ничем не злил мессира Фабио, Альбино даже как-то видел, что они довольно мирно о чём-то шептались. Да, это было в Ашано. Что до его ссор с людьми Марескотти, так там имели место, в общем-то, обычные склоки отпрысков знатных фамилий, весенний гон молодых самцов, распри из-за женского внимания и побед на палио, и у красавца Франческо, удачливого наездника и прекрасного певца и танцора, не могло не быть завистников и недоброжелателей.
Альбино мог лишь подумать, что устами Фантони говорило похмелье, хоть и не заметил, чтобы тот напился на свадьбе Убертини. Фантони умел лицемерить, и было весьма трудно понять, когда он серьёзен, а когда шутит или кривляется. Впрочем, ему одному это в вину ставить было нельзя: в окружении Петруччи так или иначе лицемерили и притворялись все, все лгали, говорили не то, что думали, делано восхищались, произносили пустые, напыщенные и льстивые речи, клялись в преданности, но всё это было фальшью.
Да и само окружение капитана народа пугало. Очень умный Антонио да Венафро был холоден и бесчувственен, как недельной давности труп, а если верна поговорка: «Скажи мне, кто твой друг, и я тебе скажу, кто ты», то кто такой Пандольфо Петруччи, чьими друзьями и приближенными были негодяй Фабио Марескотти, равнодушный к добру и злу Элиджео Арминелли, прокурор Монтинеро с глазами палача, пьющий, ругающийся, как сапожник, ведущий абсолютно светский образ жизни монсеньор епископ Квирини, лицемерные льстецы Палески и Убертини? А Козимо Миньявелли, Одантонио Ланди, Теренцио Турамини и Аничетто Грифоли? Кто они, воспитавшие сыновей, способных всемером надругаться над девушкой? Но не только. Лгал и притворялся и Камилло Тонди, стараясь если не попасть в тон творящемуся в окружении Петруччи, то явно нося маску дурака-Панталоне, и только случайно трагические обстоятельства приоткрыли Альбино его подлинное лицо.
