Лиходолье - Самойлова Елена Александровна (читать книги полные TXT) 📗
И смотрели они сейчас на сидящую на земле Ясмию с лютой ненавистью…
Проклятых видно издалека.
Для этого не нужно обладать шассьим зрением, достаточно лишь повнимательней присмотреться к людям. Вокруг проклятых всегда танцует тьма. Она прячется в мелких, незначительных деталях: в чересчур резком повороте головы, в едва уловимом зверином запахе, в слишком холодных, будто озябших на морозе руках с длинными пальцами и бледными, почти белыми ногтями. А еще у проклятых совершенно особый, потерянный взгляд. Эти люди будто бы с опаской прислушиваются к каждому ощущению собственного тела, стараются стать как можно незаметнее, но именно эта отстраненность и выделяет их из толпы. Иногда человека можно спасти, снять проклятие раньше, чем оно зайдет слишком далеко, раз и навсегда превращая в нелюдя, но бывает так, когда спасать уже поздно.
Мальчишку, что прятался за стеной из гибких шипастых лоз толщиной с руку взрослого мужчины, спасать было поздно.
Я видела ореол его души, почти полностью почерневший, опутанный гнилостно-зеленой сетью чужого, непонятного колдовства, и узел этой «сети» едва заметно пульсировал в такт биению его сердца. Человек, которого Викториан назвал ведовием, по доброй воле навлек на себя это странное и страшное проклятие, пожертвовав ноги земле, руки – колдовским лозам, а глаза тому, для чего у меня не нашлось названия, в обмен на силу. На ту самую, что раз за разом билась в частую сеть, натянутую меж обережными столбами, стремясь прорвать, сокрушить, вырваться на волю. Вот только что останется от человека к моменту, когда защита, подкрепленная обрядом, которому научила меня Ровина, наконец-то падет и путь из Лиходолья будет свободен?
В лучшем случае – пустая оболочка, которую непременно займет что-нибудь не самое доброе и светлое. В худшем – реку пересечет нечто такое, что Орден Змееловов будет отлавливать с гораздо более громкими проклятиями, чем всех харлекинов и золотых шасс вместе взятых.
– Не мешай мне!!
Не крик даже – истошный визг на грани слышимости. Люди у меня за спиной попятились, прогремел выстрел, но пылающий огненный шар ударился в мгновенно сомкнувшуюся живую стену, от которой во все стороны брызнули зеленоватые ошметки. Запахло свежескошенной травой и осокой, а потом стена чуть расступилась – и длинные, гибкие лозы метнулись вперед, вытягиваясь на глазах, отпуская тонкие усики-побеги, зарывающиеся в землю. Те, что попытались дотянуться до меня, Искра срубил раньше, чем лозы успели приблизиться и нанести хотя бы малейший вред, но у стражников и орденцев, врассыпную бросившихся прочь от берега, такой надежной защиты не было. Кто-то успел увернуться, отмахнуться от тянущейся к горлу лозы короткой саблей или разнести живую удавку выстрелом из револьвера, но кому-то повезло меньше.
– Мия! – Викториан тяжело плюхнулся рядом со мной, длинным узким лезвием срезая с голенища сапога впившуюся шипами лозу. Дырки в дубленой коже остались внушительные – такой «стебелек», обвившийся вокруг незащищенного тела, вреда принесет немало. – Есть идеи, как его остановить? Может, твоего охранника натравить попробовать?
– Шел бы ты с такими идеями, – весело хохотнул Искра, ловко уворачиваясь от очередной шипастой плети, срубая ее начисто одним ударом меча и успевая показать дудочнику неприличный жест. – Мне загрядской Госпожи хватило.
– Вик, а ты-то что стоишь в стороне? – поинтересовалась я. – Ты же дудочник, что тебе эта стена?
– Умная, да? – Змеелов потянул за цепочку, вытягивая из-за пазухи футляр и доставая из него небольшую свирельку, переливающуюся всеми цветами радуги и больше похожую на тоненький обломок солнечного лучика, чем на инструмент, сделанный человеческими руками. – Теоретически я могу зацепить этого подонка, практически – нет такой мелодии, которая захватила бы ведовия, а если и есть, то я ее не знаю.
– Значит, пойдем другим путем, – вздохнула я, припоминая, какой я видела колдовскую мелодию Викториана в грязном переулке Загряды. Было в ней что-то общее со мной, что-то родное и близкое. Призрачная змея, управляемая волей дудочника, гибкая, сильная, способная тугим кольцом обвиться вокруг цели – и стать удавкой или подчиняющим ошейником. – Играй на нечисть, на любую. Я помогу. Только отойди подальше… на всякий случай.
Змеелов едко усмехнулся, но все-таки встал, отошел на несколько шагов и приложил свирельку к губам. Инструмент вспыхнул так ярко, что на миг стало больно даже шассьим глазам, замерцал всеми цветами радуги – и в грудь меня ударила призрачная огненная змея. Горячая и холодная одновременно, она проскользнула сквозь меня, задев что-то глубоко внутри легким как перышко, почти неощутимым касанием. Шелковистое, воздушное – как туго свитый паутинный клубок, который нужно было распутать.
Чешуйчатые пальцы осторожно коснулись горла, скользнули вниз, к солнечному сплетению, оглаживая угнездившийся в теле клубок, который с каждой секундой становился все туже и массивнее.
Я закрыла глаза, вслушиваясь в себя – и в мир вокруг.
Низкое ворчание харлекина, сочный хруст, с которым тяжелое стальное лезвие перерубало тянущиеся ко мне шипастые лозы. Глухой, однотонный вой проклятого человека, бьющегося в колдовскую преграду обережного круга. Отдаленные возгласы людей, отступивших подальше от реки. Еле слышные булькающие голоса русалок, плеск, с которым они выбирались на мокрые доски причала. Шорох песка под покрытыми чешуей телами, шелест зеленой стены, окружающей ведовия…
Дотянуться до проклятого не получится, а вот до русалок… Не до одной или двух – до всех, что выбрались на берег за легкой добычей. Получится?
Как говорила Ровина – не попробуешь, не узнаешь.
Тугой клубок у меня в груди распался на отдельные «нити», протянувшиеся к реке. Я распахнула глаза, глядя на то, как музыка змеелова перестает быть туго свитой колдовской удавкой, разворачивается, разделяется на тонкие сияющие струны, которые устремляются к берегу, тянутся к водяной нечисти…
Не хватает. Совсем чуть-чуть.
Я взялась покрытой чешуей рукой за пучок «нитей», дернула от себя, слыша, как за спиной Викториан поперхнулся, мелодия на миг просела и едва не оборвалась – но смогла выровняться. Теперь не дудочник вел мелодию. Он всего лишь отдавал свое дыхание сияющей свирельке, а я направляла колдовские струны, заставляя их оплетать русалок тугими кольцами одну за другой.
Короткий приказ – уничтожить. Пальцы, сжатые в кулаки, сильно, до боли, натянувшие тонкие «удавки».
Хор тонких русалочьих голосов, лица, исказившиеся яростью, распахнутые рыбьи рты, усеянные полупрозрачными игольчатыми зубами. Водяная нечисть на миг застыла, а потом как один метнулась от воды к зеленой стене из шипастых лоз.
Я бы с удовольствием зажала уши, чтобы не слышать воплей, всколыхнувших воздух над рекой, когда русалки набросились на ведовия, не обращая внимания на хлещущие по бледным телам зеленые плети, но руки были заняты. Водяную нечисть не остановишь с помощью растений, их не задушишь, как человека, не сломаешь хребет хлестким ударом – только разозлишь еще сильнее.
Всего минута, растянувшаяся в несколько раз, – и я ощутила, как провисли туго натянутые колдовские струны мелодии, а крики ведовия оборвались. На берег спустилась звенящая тишина, нарушаемая только тихой, из последних сил выводимой дудочником мелодией.
Все. Прочь.
Шорох чешуи по песку. Глухие всплески один за другим.
Я опустила руки, обрывая подчиняющую мелодию, и услышала, как за спиной у меня Вик с шумом осел на землю и закашлялся, заперхал. Я обернулась – дудочник сплюнул окрашенную кровью слюну и вытер рот дрожащей рукой. Поднял на меня тяжелый взгляд. От спокойной синевы в его ореоле не осталось и следа – змеелов полыхал изнутри тщательно сдерживаемым страхом, злостью, и еще – тем самым огоньком-одержимостью, который уже не был похож на едва трепещущее пламя свечи. Скорее, это был яркий ночной костер, который еще немного – и превратится в степной пожар.
