Обитель духа - Погодина Ольга Владимировна (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
Потом обостренный слух Ицхаль уловил шаги и она сочла благоразумным удалиться. Все внутри нее пело от радости этой неожиданной встречи. Кроме того, она безошибочно разглядела в глазах этого незнакомого юноши восхищение собой, и оно умостилось внутри нее теплым пушистым комком. Ицхаль, впервые за долгую бесконечность дней, почувствовала себя живой.
Лонг-тум-ри ушел через два дня, и она виделась с ним еще несколько раз, но не осмеливалась больше заговаривать, хотя ей очень того хотелось. И ему тоже – она видела, как каждый раз вздрагивают его губы, готовые что-то произнести. Но он не решался, и несказанные слова повисали между ними, жгущие небо, как снег. В последний раз она видела его стоящим посреди двора, прислонясь к колодезному вороту, безо всякой видимой цели. День клонился к закату, на землю ложились сумерки, высоко над головой зажглась зеленоватая звезда. Увидев ее, лонг-тум-ри повернулся, и Ицхаль, замерев на месте, поняла: он ее ждал.
Они долго стояли друг напротив друга. Потом Ицхаль вернулась в келью, задыхаясь от его обжигающего взгляда. Она знала, что он вернется. Знала.
Он снился ей, почти каждую ночь. Сны были яркими, обрывочными, и запоминались с трудом. Но она продолжала ощущать на своем лице, на своем теле взгляд его темных глаз. Это ощущение было чисто физическим и вызывало у нее тянущую, смутную боль.
Теперь Ицхаль выходила только в сторону дороги. Весна вовсю хозяйничала в долинах – отсюда, с высоты, Ицхаль могла разглядеть далеко внизу зеленую дымку лугов и крошечные коричневые квадратики полей. Там, наверное, уже цветет хохлатка, пронзительно синеют среди камней цветки краснокоренника, тянет к свету пурпурные венчики дикий лук. Один раз она увидела, как мимо нее, почти вровень, пролетела стая белых журавлей, – гонимые инстинктом, они пускались в свой ежегодный путь на север. Ицхаль никогда не видела этих изящных птиц так близко – и залюбовалась невиданной картиной.
Воздух стал более влажным, несколько раз прошел короткий дождь из туч, зацепившихся за горные вершины. И туман. Теперь по утрам и вечерам долину затягивало влажной дымкой, и она поднималась сюда, к храму, восхитительной и печальной пеленой.
Ицхаль не было на дороге, когда лонг-тум-ри пришел во второй раз. Ее послали стирать белье, и она несколько часов провела по колено в ледяной воде в неумелых попытках справиться с поручением. Вымокшая, раскрасневшаяся, она вернулась почти затемно. Все было как обычно – и все изменилось. Она не знала, как она почувствовала его присутствие, но не сомневалась в своей уверенности.
Той же ночью она прокралась туда, где он обитал в первый раз. Глядя на то, как он дышит, находясь в своем то ли трансе, то ли сне, Ицхаль в первый раз почувствовала, как обруч плотского желания стиснул ее, прокатился лавой по венам.
«Я это сделаю, – повторяла она про себя, лежа в темноте и наблюдая, как медленно ползет по стене лунный свет, льющийся из окна. – Вы заперли меня в монастырь, чтобы я сгнила тут безо всякой надежды? Чего тогда стоят обеты, которые меня заставили произнести? И нужны ли богам, даже если они есть и допускают все это, такие обеты? Нет! Богам все равно, что делают внизу людишки во имя них. А я не собираюсь быть покорной жертвенной овцой! Ты думала, что сломаешь меня, старуха? Ты выпустила птицу из клетки!»
Это утро Ицхаль запомнит на всю жизнь. Мир снова засиял красками, стал отчетливым. До рези живым. Каждое ее движение становилось плавным, как в танце, запахи и звуки опьяняли. Ицхаль долго прихорашивалась, перебирая руками длинные светлые пряди волос, проводя кончиками пальцев по телу с новыми, незнакомыми ощущениями. Она была сосредоточена, как лучник перед выстрелом, и полна бурлящего восторга уверенности. Никто не сможет ей помешать!
Как ни странно, нетерпения не было. Ицхаль была полна спокойного ожидания. Она делала свои повседневные дела, стараясь не попадаться никому на глаза, и обнаружила, что на это ей потребовалось вдвое меньше времени, чем обычно. Она спустилась к ручью и выкупалась в ледяной воде – то, что раньше внушало ей ужас, неожиданно доставило наслаждение, словно загоревшийся внутри нее огонь согревал ее изнутри.
Такой он ее и увидел, когда на закате пришел в себя и выбрался из кельи, – пылающей, как факел. Лонг-тум-ри обладали некоторой частью тайновидения – это было побочным эффектом от применения стимулирующих снадобий, болезненно обострявших все чувства. Она шла ему навстречу, глядя на него без улыбки своими невероятными глазами цвета жада, ее мокрые волосы были перевиты в жгут и лежали на плече, сквозь черную намокшую ткань рясы отчетливо проступили соски, подрагивая в такт шагам.
Он судорожно сглотнул, не в силах отвести от нее взгляд. Им запрещались всякие контакты с женщинами во время приема снадобий. Учителя повторяли, что это для них смертельно опасно, так как, потратив свою шу на сексуальный выплеск, лонг-тум-ри не будет иметь их достаточно для перехода – и может погибнуть на пути.
Но когда она остановилась совсем рядом с ним в пустом, гулком дворе, когда их накрыли густые синие сумерки, и он своим обостренным чутьем уловил теплый и терпкий запах ее кожи, все прошлое и будущее показалось сном. Они стояли в эпицентре настоящего, неподвижного и вязкого, как смола. Она была сравнительно высокой и настолько красивой, нереально красивой, что он подумал о ней как о божестве, о молчаливой чани этих странных мест. Быть может, она растает, если ее коснуться?
Маленькие горячие пальцы охватили его запястье и потянули за собой в черное чрево кельи. Оглушенный происходящим, он все еще не решался, его руки безвольно висели вдоль тела, но изнутри начала подниматься жаркая, туманящая разум волна. Ее руки легли на его пояс и скользнули вверх, к лопаткам.
Видят боги, ни один живой мужчина под небесами не смог бы с этим справиться. Он сжал ее плечи, отбросил назад волосы. В темноте смутным пятном белело запрокинутое лицо, изогнутая линия шеи… Ее кожа на ощупь оказалась почти такой же горячей как у него, на шее лихорадочно билась жилка.
Он взял ее прямо там, в коридоре, держа на весу и сходя с ума от ее запаха, от ее движений навстречу. Позже он увидит, что она до крови прокусила себе руку, чтобы не закричать. Ее боль была почти так же сильна, как ее ярость, ее безумие.
Когда он отпустил ее, ноги ее не держали, и она скользнула к его ногам, опустошенная. И тогда он поднял ее на руки и принялся целовать – неумело, с непроходящей жадностью. Ее впервые кто-то целовал.
Они соединялись еще несколько раз этой ночью, и следующей, – в ее келье, находившейся дальше от спален остальных обитателей. Не говоря друг другу ни слова, – отчасти от нетерпения, отчасти из опасения быть услышанными. И быть может, оттого, думала Ицхаль, что слова могли что-нибудь разрушить. А сейчас все как будто происходило не наяву – явь была где-то далеко, сонная и слепая, а они растворялись в своем нестерпимом молчаливом блаженстве. Боль ушла, осталась только ненасытная жажда, такая сильная, что Ицхаль боялась дать ей волю. Ее зубы и ногти оставляли следы на его коже.
На утро следующего дня он поднялся до рассвета и несколько часов провел в неподвижности, сосредотачиваясь. Потом выпил из маленького флакона. По его лицу прошла судорога, и Ицхаль даже на расстоянии уловила, насколько возрос жар его тела. С невероятной быстротой он исчез, оставив ее одну.
Дни покатились, как стершиеся монеты, наполненные бессильным ожиданием и снами. В этих снах Ицхаль преследовали видения бескрайних степей, какие-то вопящие, окровавленные люди. Огромный человек с белыми волосами что-то кричал перекошенным ртом и сносил чью-то голову, а теплая кровь брызгала ей в лицо.
Ицхаль кружила вокруг дороги. Радостная ранняя весна сменилась туманом и затяжными дождями. Она задыхалась в серой вате, мир, казалось, сузился до крошечных размеров.
А потом он пришел снова. И снова. Они были как бесплотные тени, танцующие в темноте, – ненасытные, бесшумные. Все это действительно напоминало безумие, но Ицхаль стало казаться, что она больше не одна, что она сможет противостоять тем силам, которые сломили ее и бросили в свои жернова, как пушинку. Здесь, в этом странном мете, все становилось возможным.
