Сборник "Чистая фэнтези" - Олди Генри Лайон (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
– И пить не стану.
– И спать?
– И спать. У вас корчма в поселке есть?
– Трактир у нас. Здоровущий!
– Вот в трактир и пойду.
– Обожди! Я с тобой! А ты, клюква, ежа тебе под подол, – ты жди! Вернусь пьян-буян, драться полезу!
Судя по виду хозяйки, она только об этом и мечтала.
Вечерело. С ленцой брехали собаки. Кое-где мычали коровы, ожидая дойки. Двое людей шли по поселку: большой и маленький, бродяга и местный. Свернув за угол, встретили парней-драчунов. Воевали парни тупо и бестолково. Один размахивался, кряхтел, долго думал – и бил второго куда придется. Тот размазывал кровь по лицу, икал, если удар приходился под дых, и размахивался в свой черед.
За парнями наблюдала детвора.
– Из-за чего они? – Нихон указал на драчунов.
Свежачок пожал плечами:
– Эти? Отдыхают. Скоро за колья возьмутся.
– Без причины?
– Ну ты, брат, дербалызнутый! Кто ж с причиной морду бить лезет? С причиной хорошо дом подпалить! Или дохлого кобеля в колодец…
Они свернули за угол.
– Ряшка, душа моя! Дай чмокну…
– Наливай!
– Дурного не скажу! Но и доброго!.. свиньей жил, свиньей дожил!..
– Ряшенька!.. ну дай щипнуть…
– А хату кому?
– За хату деточки судиться хотят!
Из-за щелястого забора несся пьяный гогот. Визжала девка: ее тискали. Визг был скорее радостный, для приличия, чтоб соседи не ославили. Кто-то горланил песню о рыбаке и кривом удилище. Ему не в лад подпевали. Чавканье, бульканье, топот плясунов – гомон мутной волной растекался по улочке.
– Что там? Свадьба?
– Поминки. Хромого Тузла закопали, гори он синим пламенем. Теперь провожают…
– Хороший человек был?
– А тебе не один ляд? Пошли, зайдем: нальют…
– Нет, я в трактир.
– Ну и я в трактир…
В трактире сидели те строгали, кто был побогаче. Дородный хозяин сновал меж столами, разнося пиво и мясо. Он внимательно следил за едоками: чтоб не сбежали, «забыв» о плате. В дверях скучал верзила с дубинкой на поясе. Охранник посторонился, впуская Нихона со спутником.
– Зачнешь бузить, – предупредил верзила мелкого гостеприимца, – скулу набок сворочу. Я тя знаю, ты шиш бузинный. Заваришь кашу и сбежишь. Уразумел?
Мужичок плюнул ему под ноги и увернулся от подзатыльника.
– Вот так ушлый плут Требля, – толстяк за центральным столом возвысил голос, заканчивая какую-то историю, – объегорил глупого купца Цыбулю!
– Хо-хо! – взорвались слушатели. – Х-хы!
– Облапошил!
– А женку купцову: ты, грит, к сундуку передом, ко мне – задом!
– Гы-гы-гы!
– Купцу теперь одна дорога: в петлю!
– И ладно! А чего он богатый?
– Пусть висит, язык набок…
– Песню! Кёмуль, части!
Толстяк Кёмуль, явно – местный байкарь, готовый импровизировать за шмат ветчины, ломаться не стал. Он напрягся, пустил ветры, хмыкнул басом – и заорал на весь трактир:
– Еще!
– Валяй!
– Ха-ха-ха!
– Жжешь, Кёмуль!
– Деньги есть?
Последняя реплика принадлежала трактирщику. Он стоял, загораживая Нихону путь к свободной лавке. Толстая морда трактирщика лоснилась от недоверия.
– Есть.
– Покажь. Все вы: есть, мол… Только есть и горазды, – он хохотнул, гордясь удачным каламбуром. – А как доели, так карман с дырой…
Нихон достал гость мелких монет.
– Садись. Туда, в угол. Натрясешь вшей…
– Нет, не сяду.
– Стоймя жевать будешь? Как вол?
– Пойду я. Тускло у тебя…
– Свечи им жечь, босякам, – ворчал трактирщик, пялясь в широкую Нихонову спину. – Брезгуют, значит. Иди, иди, шалопут! Мы не обеднеем…
– Проклинаю!
Весь поселок вскочил на зорьке, как пчелой ужаленный.
– И во второй раз: проклинаю!
Где бы ни находились жители Ясных Заусенцев – дома, в канаве, на сеновале, под забором или на полу в трактире, – везде они видели одно и то же, словно злодей-чародей швырнул каждого на окраину поселка. Вон, напротив: холм, бузина… А под деревом – облом-бродяга, которому не волхвовать бы, а телеги из грязи выволакивать.
Нихон стоял в красивом ореоле из пламени.
– За что? – хором выдохнули строгали.
– И вы еще спрашиваете?!
– Дык это, – согласился поселок. – Интересуемся.
– За то, что никого не любите! Нет любви в ваших сердцах! А раз так, то положу свое проклятие на души ваши. И пусть тяготеет до скончания веков!
– Ты погодь! – возмутились строгали. – Как это: никого не любим?
– Я мамку люблю!
– А я – Ряшку! Ить, кругленькая…
– Я пиво люблю!
– Любим!
– Лю-бим! Лю-бим!
– Всем сердцем!
Пламя вокруг мага налилось темным багрянцем.
– Врете! И потому – проклинаю в третий раз! Отныне, едва наступит Гурьин день, первый от начала осени – ни один из вас не переживет сего дня, ни один не застанет нового рассвета, если в сердце его не зазеленеет хоть малый росток любви! Не возлюбите ближнего, так и в гроб ляжете! Поняли, суесловы?
– Поняли…
Ясные Заусенцы перевернулись с боку на бок.
– Ишь, шлендра…
– Тоже мне, проклял!..
– Да у нас любви, если хочешь знать, – на сто лет жизни!
Позже многие поднялись на холм: глянуть, что да как.
Бузина сгорела без остатка.
До конца лета проклятие бродяги служило неизменным поводом для шуток. О нем и не вспоминали. Да-да, никакой ошибки! Именно так, одновременно. При встрече два честных яснозаусенца, обсуждая отел коров или урожай проса, рано или поздно скатывались к сакраментальному:
– А проклятие?
– Какое?
– То самое!
– Да я о нем давно забыл!
– И я забыл!
– Еще о всякой ерунде помнить!
– Ага! А колдуняка-то дурень!
– Горлохват! Думал, мы тяпкой деланные…
– Ну! Любви, грит, нету…
– У меня любви: вайлом!
– А у меня – хоть на зиму соли!
– А то!
И расходились, довольные разговором.
Впрочем, за неделю до Гурьина дня болтовня угасла. О колдуняке помалкивали. О любви и не заикались. Разве что поглядывали искоса друг на дружку. На чужую семейную жизнь. На родительское уважение. На дело молодое: шашни, посиделки, тайные прогулки в заросли лещины. Кто детей ремнем порет, кто жене глаз синькой подкрасил. Кто к дряхлой мамане носа не кажет. Кто в колья пошел с закадычным дружком.
Не судили-рядили, будто и не видели.
А так, примечали.
Утром Гурьина дня Юрась Ложечник, свежачок-гостеприимец, с которого все началось, сидел во дворе. Обложившись загодя битыми баклушами, он собирался резать ложки. Рядом, на кожаном фартуке, блестели инструменты: резцы, рашпили, ложкарный топорик, тесло и нож.
– Гей, Юрась!
За плетнем возвращался с ярмарки сосед, резчик Никлаш Тесля. Пегая кобылка волокла телегу, пустую после удачной торговли. Сосед, свесив ноги, махал Юрасю цветастым платком. Ночная дорога не утомила Теслю. Напротив, он сиял медным грошиком.
– Как оно?
– Помаленьку! – откликнулся Юрась, приглядываясь.
«Нет, не платок это, – сказал он сам себе. – Цельный полушалок! С бахромой…»
– А что там у тебя, Никлаш?
– Где? – подлец-сосед притворился, будто не понял.
– Да в руке?
– В левой? Вожжи у меня там…
– А в правой?
– Вот ведь!.. – сосед уставился на яркую обновку. – Так это шаль, Юрась! С выручки купил! Славная вещь, кучу денег отвалил…
– На кой тебе шаль? Нос утирать?
Сосед натянул вожжи, останавливая кобылку.
– Нет, Юрась, – строго сказал он. – Нос я и рукавом утру. А шальку мы супруге везем. В подарок. Негоже с ярмарки пустым возвертаться. Мы, значит, шаль, а нам, значит, почет и уважение. И эту… как ее?..
