Зеркало за стеклом (СИ) - Кайто Юлия (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
С минуту ничего не происходило, поэтому я постучала снова, уже настойчивее. Изнутри донёсся звук шагов, и дверь приоткрылась где-то на ладонь.
— Густя, я ж тебе сказала, нема больше дармового квасу… — Успела сказать выглянувшая девица, прежде, чем разглядела, что я не Густя, и на упомянутый квас, судя по всему, не претендую. В руке она держала за петельку круглую медную плошку, в которой возвышалась толстая зажжённая свеча. В свете дёргающегося пламени девичье лицо выглядело, как у похмельной: затёкшее, с опухшим носом и глазами.
— Вы чьих будете? — приоткрыв дверь пошире, девица близоруко прищурилась, смачно втянула носом и вытерла глаза. Моего слуха достиг чей-то надрывный плач.
— Госпожа ведьма из села Турасьи Заваляевой. Пришла на… свадьбу. — Я запнулась, вслушиваясь в громкие женские рыдания. Создавалось нехорошее впечатление, что я ошиблась домом, и вместо свадьбы тут намечаются пышные похороны. Вон и венки траурные в рядочек у дальней стены выставлены.
— Заходите, госпожа ведьма. Вы как раз вовремя. — Внезапно обрадовавшись, засуетилась девица и распахнула дверь с таким усердием, что та стукнулась обо что-то, невидимое с моего места у порога, и это что-то с громким стуком покатилось по полу. — Ой, ритуальная урна!
Вовремя?! Ритуальная урна?! Я вошла, и девица, сунув подмышку поднятую урну, прикрыла за мной дверь. Урна перекочевала на место — высокий столик с крохотной столешницей (в аккурат по размеру донышка ёмкости) — а меня повели к лестнице, освещая путь свечкой. Плач из-за запертой двери дальше по коридору стал каким-то натужным, словно издающая его женщина старательно репетировала роль плакальщицы, но никак не могла решить, то ли причитать громче, то ли выть протяжнее.
— Я сейчас, — девушка коротко присела и кинулась к двери. Добежав, она замолотила по ней кулаками. — Саёма, кончай причитания, госпожа ведьма пришла!
Плач резко оборвался и сменился гаденьким хихиканьем. Я молча покосилась на запертую дверь, между делом рассматривая в полумраке выставку похоронных венков. Скудно освещённые свечным пламенем, они оказались конскими хомутами, увитыми цветами и пёстрыми лентами. На одном я разглядела блеснувшую золотом надпись «…лаем счастья ново…» и здраво рассудила, что новопреставившимся счастья желать не принято, значит, всё-таки будет торжество, а не скорбный поход до ближайшего кладбища.
Девица представилась горничной Умаей и проводила меня на второй этаж, где и остановилась перед дверью, полоска света из-под которой пересекала поперёк тёмный коридор. Постучавшись, девица приоткрыла дверь и доложила:
— Барыня, к вам тут…
— Никого видеть не хочу! Все вон пошли, а то быстро плетьми отхожу!
Умая отпрыгнула, с той стороны что-то глухо грохнуло об дверь.
— Вы уж сделайте чего, госпожа ведьма, а то страховидло такое в храм вводить грешно! — прошептала мне горничная и сбежала, оставив в кромешной темноте перед закрытой дверью, за которой обреталось «страховидло». Я чуть-чуть помялась, но отступать было поздно и некуда.
— Турасья! Это я, травница. Будешь бузить, я тебе…
— Госпожа ведьма! Голубушка! — дверь распахнулась, мне в глаза плеснуло ярким светом, руки прижались к бокам, а рёбра, кажется, прогнулись внутрь от крепких объятий будущей барыни. — Что так долго шла? Я уж почти отчаялась! Вона и куколку заготовила, чтоб булавки в неё втыкать да проклятье на тебя наводить, коли не придёшь!
Объятия, наконец, разжались, и я вздохнула полной грудью, представив, как рёбра спружинили, принимая прежнюю форму. Турасья в явном нетерпении переминалась с ноги на ногу. Я подняла взгляд к её лицу… и увидела одни только глаза. Всё остальное от шеи до макушки было замотано куском простыни, остатки которой обличающее высовывались из-под широкой смятой кровати. Спальня выглядела так, будто в ней табун домовых играл в салки, переворачивая на своём пути всё, что не прибито к полу или слишком весомо. «Куколка» для втыкания булавок представляла собой перетянутую посередине верёвкой подушку с намалёванной на ней оскаленной рожей и парой завитушек по бокам, видимо, означавших мои кудрявые волосы.
— Это ещё что такое? — обалдело вопросила я, имея в виду всё сразу.
— Горе мне! Горюшко! Спаси, матушка, помоги, госпожа ведьма! — заголосил хриплым баском Турасьи белый моток. — Злодей какой-то хворь страшную на меня напустил! Как вернётся наречённый мой, не узнает да и со двора выгони-и-ит!
— Я вот тебя тоже не сразу в таком головном уборе признала. Может, если снять, жених всё-таки повременит с изгнанием?
Турасья бухнулась на пол и заревела в полный голос, а я, нащупав заправленный краешек, в несколько приёмов размотала обрывок простыни. Громкости рёва ощутимо прибавилось. Я цыкнула на красную девицу, хотя девица была скорее даже малиновая. Пятна от долгих рыданий расплылись поверх россыпи красных прыщей-точек по всему лицу, которые в беспорядке спускались на шею и руки, видневшиеся из-под обширной ночной рубашки. Я встала, подперев кулаком подбородок, и задумалась. Турасья попыталась снова зайтись в безудержных рыданиях. Я присела перед ней на корточки и аккуратно ощупала лицо. Щёки были горячими на ощупь.
— Давно это у тебя?
— Почитай денька три уже. Как Гудорушка мой по делам съехал.
— И что, за всё время не нашлось в округе ни одного лекаря? — справедливо усомнилась я.
— Нашлось, а то как же… Сплошь охальники, которые с порога велят раздеваться. Их Густя штук пять с порога рожей вперёд выкинул.
— Ну, может, у них метод осмотра такой… — неуверенно предположила я, но Турасья упорствовала в убеждении, что все вышеназванные жаждали покуситься на её девичью честь, так что пришлось замолчать и смириться. В конце концов, кто их знает. Может, в городе настоящих знахарей пополам с шарлатанами, и все последние, как на зло, попались моей мнительной односельчанке. — Голова не болит? В жар или в холод не бросает?
— Нет, ничего такого, токмо лицу жарко, да чешется всё несносно! — В подтверждение своих слов, девица ожесточённо поскребла красное плечо.
— Не чеши, иначе зудеть ещё больше будет. — Я сняла через голову котомку и начала в ней рыться, попутно спросив Турасью, не ела ли она в последнее время чего-нибудь странного.
— Откель же тут странное? — прозвучал гордый ответ. — Чай, у такого человека, как мой суженый, что попало на стол не ставят. У нас и мясцо парное, и молочко только из-под коровки, и картошечка одна к одной, и огурчики-помидорчики сочненькие…
От перечисления и восхваления еды мой желудок сжался в комок и громко заурчал, упрекая в том, что за суматошный день я удостоила его только кружкой молока и кусочком яблока. Он де не намерен терпеть пытку красочными описаниями, поэтому или корми хозяйка, или красней за издаваемые звуки.
— …Всё приготовлено с сольцой да перчиком. А к чаю пирожки с пылу с жару, конфеточки всякие. Петушки на палочке, да вот шоколадки ещё.
— Шоколадки? — сосульки из жжёного сахара были мне знакомы, хоть я их и не любила, а вот про вторую сласть слышала впервые.
— Да, — маленькие Турасьины глазки загорелись, она на удивление ловко подскочила и кинулась к кровати — выуживать из-под подушки бумажный кулёк. — Это Гудорушкина придумка. Выглядит срамно, зато на вкус — лучше нету!
Она протянула мне кулёк. Желудок заворчал ещё громче, но теперь — умоляя не отправлять в него эту гадость, потому что он её всё равно тут же вернёт обратно. Коричневато-бурая масса, мягкая на ощупь, выглядела, как коровья лепёшка, подсохшая за день на солнце. Я брезгливо принюхалась, но запах был на удивление приятный, сладкий.
— Мне Гудорушка десяточек кулёчков оставил, сказал, пущай, мол, скрасят грусть девичью, покуда я не вернусь. — Турасья шумно вздохнула и промокнула подолом ночной рубашки навернувшуюся слезинку.
— И сколько ты их уже съела?
— Да вот, почитай, этот только и остался… Последние минуточки скоротать, пока не вернулся наречённый мой, отрадушка.
