Подняться на башню - Андронова Лора (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗
— Занимательно, хе-хе, занимательно, — ответил он. Довольно необычно, но действенно. И что теперь?
— При себе буду носить. Всегда. Не дам потревожить. Ректор покивал, с кряхтением поднялся и ушел за ширму. Вернулся он, неся длинную платиновую цепочку.
— Сама прикрепишь. После того как пройдешь сквозь Грозу.
Риль почтительно склонила голову.
— А посланнику Юмазиса, пожалуй, и домой пора.
Монах посмотрел на чародейку, и ему захотелось остаться, предложить ей вместе бродить по дорогам, беседовать обо всем, стать друзьями. На мгновение в хвойных глазах промелькнуло тоскливое, отчаянное одиночество — промелькнуло и пропало. Улыбнувшись, Риль погладила Баулика по плечу и сказала:
— Мы еще увидимся. Наверное.
Затем раздался хлопок, что-то задребезжало, и перед ним распахнулись монастырские врата. Сзади заржала Лучития.
— Ты вернулся, — произнес знакомый голос, и из темноты выступил пресветлый настоятель. — Расскажи мне обо всем.
Заснул Баулик только под утро. Он долго ворочался в жесткой постели, переворачивал подушку, то скидывал, то снова натягивал одеяло. Когда за окном занялся рассвет, он впал в беспокойный полусон. Ему привиделись окруженное тополями поле, тонконогий жеребец, ступающий по покрытым изморозью желтым листьям, и дремлющая в седле всадница. В руке она держала факел, дым от которого медленно поднимался в нависшее над ними лохматое сиротливое небо.
3. ЕЕ ПОРТРЕТ В КАМНЕ
Он сидел на скамейке, механически водя носком ботинка по мелкому темному гравию. Камешки со стуком пересыпались, образуя неглубокую борозду, в которой кое-где проглядывала земля.
Напротив, неясно серея в ранних сумерках, возвышался храм Всемилостивой Амны — Матери всего сущего. Служба недавно закончилась, развешенные на нитях бубенцы еще скорбно позванивали, а смутно слышимый хор выводил:
— Обернется с состраданьем, плач сестер услышав тихий… Ликом строгим и печальным… Материнскою любовью… Светом озарит… Озарит…
Здание было приземистым, округлым, с гладкими стенами и новенькой жестяной крышей. Вечнозеленый плющ весело струился по трубам, опутывал колонны и балконы, густыми прядями свисал с карнизов. Плотные наружные шторы были чуть приподняты, отчего окна казались хитро прищуренными глазами на мохнатом, нечеловеческом лице.
Начинало темнеть, и народу на улице становилось все меньше. Игравших на площадке детей увела няня, в скверике сворачивал инструменты духовой оркестр. В конце аллеи появился фонарщик, толкавший тележку с лестницей и бутылью масла.
— Подайте милостью Амны, — заученно твердила устроившаяся на золоченом крыльце нищенка. — Подайте убогой, я за вас Матерь всеблагую молить буду. Подайте грошик. Перебирая пальцами засаленный красный платок, она встала и заковыляла по дорожке, не переставая причитать:
— Ой, не оставьте, люди добрые, не дайте сгинуть. Ой, не погубите. Ой, пожалейте мою старость.
Из храма вышла седая благообразная женщина, ведущая за руку русоволосую девушку в дорогой, но великоватой ей шубке, нетерпеливо оглянулась, словно высматривая припозднившуюся карету.
Заприметив состоятельных прихожанок, побирушка бросилась к ним и зачастила:
— Ноженьки мои бедные устали, рученьки отсыхают, головушка раскалывается, во рту сухарика второй день не было, сердчишко ноет, смертушка-то вот-вот…
— Возьми на здоровье, — сказала пожилая дама, протягивая ей блеснувшую золотом монету. — Откроем сердца чистоте.
— Матушка! Радетельница! — Попрошайка расплылась в беззубой улыбке. — Дай-то вам Амна!
— Все в милости ее.
— Лицо-то какое у вас доброе, ясное!
— Матерь наша небесная завещала жалеть ближних своих. Ведь настанет время — и ты захочешь от них жалости.
Сидевший на скамейке человек поморщился, нахлобучил шляпу и собрался было идти, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он резко обернулся. Нищенка смотрела в вечернее небо, беззвучно шевеля губами. Седовласая дама продолжала говорить, молитвенно сложив руки на груди. А ее спутница стояла чуть в стороне и пристально, зовуще глядела на него.
Она была совсем молода, но глаза ее были глубокими, печальными, смертельно усталыми.
— Мне нужен портрет, — одними губами проговорила она. — Портрет в камне.
В следующий момент он встал и сделал несколько неуверенных шагов навстречу девушке, потом обхватил ее за плечи, защищая ото всех, и повлек прочь.
Все произошло так стремительно, что увлеченная беседой дама ничего не заметила.
— Делается-то что, смотрите! — закричала попрошайка. — Внученьку вашу злодей похитил!
Он на мгновение обернулся на бегу, ожидая увидеть ярость, негодование и слезы, но седовласая женщина лишь спокойно, с легкой усмешкой смотрела им вслед.
Стек выпал из его пальцев и покатился по полу. Он вздрогнул, потер лоб и потянулся за инструментом.
— Смотри-ка — заснул, — сказал мастер. — Что ж ты меня не разбудила, милая?
Девушка молчала. Ее лицо в свете фосфорной лампы казалось холодной гипсовой маской.
Я думаю, нам стоит попробовать разжечь костер, — сказал Хёльв. — А то так мы далеко не уйдем.
Он стоял на небольшом пригорке и постукивал одним сапогом о другой, стараясь стряхнуть с них снег. Кругом, насколько хватало глаз, простиралось царство сугробов и обледенелых веток. С тех пор как друзья покинули Брасьер, прошло несколько часов, и обступивший их лес становился все более густым и темным.
Тропинка, по которой они шагали, истончилась, временами пропадая совсем, теряясь среди белых стволов и коряг. Уже в который раз за сегодняшний день Хёльв пожалел о принятом решении свернуть с надежного, но кружного тракта на более прямую лесную дорожку.
— Мы и с костром далеко не уйдем, — мрачно отозвался Лэррен. Длинные волосы эльфа покрывал иней.
— Хоть передохнем, погреемся, — настаивал юноша, — А то упадем без сил — и всё. Пойте погребальные молитвы.
— Да. Руки согреем, а зады еще больше отморозим.
— Будем равномерно переворачиваться. Как куропатки.
Лэррен посмотрел на Хёльва со скрытым упреком, демонстративно шмыгнул носом и пошел собирать ветки. Проводив его взглядом, Хёльв вооружился толстой корягой и принялся очищать от снега пятачок земли, надежно закрытый от ветра густым кустарником и стволами трех старых сосен.
— Клянусь жабрами фираскиса, зима — самое мерзкое, самое отвратительное изобретение этой безумной парочки, — бормотал где-то невдалеке эльф.
— Какой еще парочки?
— Как какой? Всемилостивой Амны и ее дружка — Отца Непостижимого. Более чем уверен, что Ристаг тут ни причем.
Хёльв фыркнул. Ему нравилась манера Лэррена говорить о богах как о своих близких, но не очень приятных знакомых.
— Не везет мне в этом году. Второй раз уже без штанов в лесу при такой холодрыге сижу.
— Насколько я помню, еще пару минут назад штаны на тебе были.
Из-за кустов показалось продолговатое, немного разрумянившееся от работы лицо эльфа.
— Да разве это штаны для такой погоды?! Я же, можно сказать, в пижаме! Самые простые шерстяные портки сейчас никак не помешали бы, — сказал он, сваливая на землю охапку хвороста. — Ты не стой, дружок, не стой, ноги в руки — и за дровами.
— А что было в первый раз?
— Колдовские штучки чьи-то.
— Чьи?
— Почем я знаю? — разозлился Лэррен. — Волшебствователей всяких нынче развелось — плюнуть некуда. Ехал себе по лесу, живность всякая копошится, травка шуршит — осень, красота, теплынь. Вдруг птички затихают, трава замерзает, температура катастрофически падает, и я оказываюсь в самом центре какого-то стылого безобразия.
— И что потом?
— Потом я заболел. И теперь тоже скоро заболею. Присев на корточки, Хёльв уложил поверх собранных суков еловые лапки и крепкие большие шишки, с удовольствием втянул ноздрями свежий хвойный запах.
— Флягу давай. И спички.
