Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес" (читать книги регистрация TXT) 📗
Хаврошины крики долетели до Хвака и впились ему в уши, в глаза, в жирную грудь… Вроде бы она еще чего-то там кричала… или визжала… Ничего больше не слышно. Хвак захватил в себя дыхания побольше и замер, внимая… Хваку было слышно, как скрипят весла в уключинах, и хотя звуки эти были ему незнакомы, но он слышал, как стихают они, теряются среди плеска волн… Уплыли, стало быть. И гнева больше нет, разве что рот горит и в груди что-то ноет… И пониже, в брюхе… Вот чего Хвак отродясь не умел — так это колдовать, потому что все вокруг, односельчане его, во главе с женой Кыской, говорили, что не для его разума сие, что его заклятиям и наговорам учить — только время терять… Ну, что поделать, такова судьба ему выпала, ну и ладно, и получше Хвака люди безо всякого колдовства живут, подумаешь… Однако было в Хваке странное чутье: вот, например, он твердо понимал, что обидчицы Хавроши нет более в живых, стало быть и гневаться больше не на кого. А Косматый — вон кишки раздавлены, нет больше Косматого. Хвак подошел и пинками погнал окровавленную тушу к краю пристани — бульк! Ого! Там, в воде, оказывается, какие-то твари обитают, да огромные! Лучше здесь не поскальзываться… Хвак поспешно отбежал вглубь пристани. Надо бы и остальных в воду, все лучше, чем на досках сгниют… Шапку! Вот правильно люди говорят про него — дурак! На Косматом шапка — ох, красивая сидела, с зеленым верхом! Все, была да сплыла, назад уж не выловишь! Хвак начал осторожно обходить поле битвы, в почти полной темноте, скупо подсвеченной ущербною луной. Есть какая-то… На ощупь — сухая. И сапоги. Да, да, точно, сапоги! У Хвака никогда в жизни не было обуви красивее зимних чуней, из соломы связанных, а он так мечтал о сапогах! Чтобы с отворотами, да по бокам красивые кисточки!.. Как у тиунова сына… Эх, не вовремя Косматого сбросил! Верно говорят, что дурак — а все равно обидно. Хвак сызнова взялся тела ворочать, сапоги с каждого снимать… Набралось четыре пары, остальные, вместе с владельцами, в воду попадали. Захватил Хвак под мышку все добытое, отнес на берег и — примерять! Да только не улыбнулась ему удача, все четыре пары малы ему оказались! Ах, вот ведь жалко! А шапка — ничего, впору ему пришлась… уши только натирает.
И опять Хвак спохватился, когда уже поздно было сожалеть о содеянном: сначала он все тела и все вещи в воду побросал, а потом уже смекнул, что следовало обыскать мешки, пояса и карманы! Придется немного погодить с мечтой о сапогах, но зато он теперь знает, чего ему хочется. Хвак потрогал десницею грудь, почесал пониже. Как-то так нехорошо ему… Он эдак не хочет… Что-то неправильное в нем, от чего надобно избавиться безо всякого промедления. Поморщился Хвак, вновь взялся растирать брюхо и грудь. В животе громко заурчало… А-а! Хвак шлепнул себя ладонью в живот и покаянно вздохнул: все понятно, ведь он уже скоро третьи сутки натощак живет! Есть хочется, почти как после пахотного дня! Что ж, надо идти куда-нибудь, на пропитание добывать. И на сапоги, и на кушак, а лучше на пояс! И станет тогда Хваку сытно и хорошо, и начнется счастливая жизнь, не хуже той, что раньше в деревне была.
ГЛАВА 2
Верти не верти — а непонятно!
Хвак хватил себя по лбу шуйцей, стиснутой в потный кулачище, и аж застонал, но не от боли — от обиды горькой, от негодования на собственную глупость: он денежку себе нашел, крупную, белого железа, то есть — серебряную но, вот, сколько в ней силы — не знает!
На серебряной монете четкими рунами выбито: кругель!.. Да только неграмотен Хвак, и до сего дня столь внушительных денег руками не щупывал.
«Вернее всего — кругель», — подумал Хвак и аж задохнулся от столь дерзкого предположения! Он знал про злато и серебро, даже видел… Злато собственными глазами наблюдал, когда Хавроша в кошель кругляши укладывала. При свете факелов трудно было различить, чем злато от серебра и меди отличается, вроде — потемнее того и другого, но он слышал, как они там ругались на пристани, подозревая друг друга в фальши и подменах… Золото обсуждали. Этот кругляш — явно серебряный, серебро Хвак встречал, и не раз: та же и Кыска в приданом сережки серебряные имела, когда замуж за него пошла… Вот бы это был кругель! У них в деревне на кругель что хочешь можно купить. Сам-то Хвак не участвовал в столь высокой торговле, но любил слушать байки да сказки, в которых постоянно речь шла о злате, о серебре, о каменьях волшебных и каменьях самоцветных… А в сплетнях — Кыска большая была охотница до деревенских сплетен — о злате и серебре… Чаще о серебре.
Видимо кто-то, во время лихих событий на пристани, сию монету обронил, а Хвак, вот, ее нашел…
? — Эх, — в который уже раз подумал Хвак, — надо было сперва обыскать все пояса и карманы, не только сапоги с шапками смотреть, а потом уже в воду сбрасывать! Деньги — это такая штука, что лучше любых шапок, за деньги все что угодно купить можно — все люди так говорят, и Кыска, и соседка Туфа, и тиун, и этот… — Хваку вспомнился кузнец Клещ и он с досады так притопнул пяткой в землю, что ушибся — по камню попал. Ну не хочет он его помнить, а мысли сами… Хватит ли кругеля в этих краях, чтобы купить сапоги? Наверное хватит, в деревне бы точно хватило, да и не на одну пару… и еще осталось бы… А поесть? Парочку бы сушеных ящериц… хлеба побольше… похлебку… овсяную… с жирком чтобы…
Хвак улыбнулся своим мыслям, сглотнул. Кошель, Хаврошин подарок, она же и отняла, а своего у него отродясь не было, в карманах порток ненадежно ценности держать, протерлись карманы… Придется в кулаке. А остатки — за пазуху, в карманец, но это потом. А еще потом — собственный кошель заимеет.
— Сапоги тебе? Гм… — сапожник Шмель острым взглядом обстучал с головы до ног толстяка, вошедшего к нему в лавку… Здоровенный малый, а вроде как чего-то боится, ишь как пыхтит, глазками мургает, смирный… Может, кругель фальшивый?
— Позволь на денежку взглянуть?
Монета правильная, без фальши, без изъянов. Ну, так оно и главное для успешной торговли, а откуда взядена — это большого чужого ума дела, пусть стражи ищут и думают, если им надобно, это им по службе положено.
— Тебе одну пару?
— Угу.
— Или две, все-таки?
— Одну. — Лоб и затылок Хвака покрылись счастливым потом, он стал озираться, небрежно шарить взглядом по стенам и полкам, забитым всяческой рухлядью, только чтобы ненароком не выдать охватившей его радости. Выяснилось важное: именно кругель ему достался, и он теперь при деньгах. Одну пару он купит и ее же наденет, а на остальное поест как следует. Опять брюхо заурчало — нечего потерпит, уже недолго.
Тем временем, сапожник отпихнул ногою насиженную за утро табуретку, чтобы не мешала бегать по крохотному пространству избы, очистил верстак от одних предметов и уставил другими. Все это под воркотню, с помощью которой он привык за долгие годы сводить знакомство с новыми заказчиками… Не молча же им сидеть! А так, глядишь — он язык почесал, ему что-то новое поведали… И прибыток, и не скучно.
— Тебе попроще, или как у сударей?
— Чего?
— Ну… выходная обувка, или так, грязь месить?
— Да чтобы по дороге не босиком. Не надо мне никаких этаких, давай, чтобы прочные были и дешевые.
— Понятно. Ладно, твою ногу я видел, и одну, и другую, заготовки у меня есть, шило вот оно, дратва — вот она… и гвоздики на подметки… Голенища помягче, аль поплотнее?
Хвак затруднился с ответом и просто кивнул, в надежде, что сапожник сам поймет кивок лучшим образом.
Тесна была конурка ремесленника, толком и не повернуться. А живет, судя по его словам, почему-то в другом месте, не здесь. Ну, так ведь и Хвак не в горнице у себя урожай выращивал…
Пахло мертвыми кожами, почему-то дегтем… Все пространство лавки — она же и мастерская — было сплошь завалено предметами, большинству из которых он, Хвак, и названий-то не ведал. Темновато здесь… и дыханию вроде как тесно. То ли дело у него на пашне: воздух, простор… Нет. Никогда больше не вернется он к пахоте, коли обещал. А кому он этакое обещал? — Да самому себе! И разве есть клятва прочнее!?
