Умри, ведьма! - Первушина Елена Владимировна (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Зато бедняжки придворные дамы, кочевавшие вместе с королем и армией, так обрадовались нежданному развлечению, что высыпали во двор и устроили игру в снежки. Навстречу прелестницам из-за тучки выглянуло солнышко, и засверкали на белом снегу алые, лазоревые, пурпурные и бирюзовые платья, заискрились сапфиры, изумруды и жемчуга на прическах и одежде, зазвенели юные голоса. Сайнем полюбовался на этот зимний цветничок, потом решил, что надо бы и делом заняться. Закрыл ставни, рухнул на пол, отжался на каждой руке по дюжине раз, затем достал кинжал и принялся украшать отметинами оконную раму. Времена теперь тяжелые, и забывать старую выучку совсем не след.
Но долго поиграть ему не удалось. Спустя короткое время слепленный чьей-то рукой снежок стукнул в тонкую слюдяную пластинку, закрывающую оконный проем. Сайнем снова глянул вниз, помрачнел, но во двор все же спустился.
У чужан было немало суеверий. В частности, они рассказывали Солнечному Магу о Пастухах.
Пастух у каждого свой. Внешне это обыкновенный человек, ничем от прочих не отличающийся и чаще всего ведать не ведающий о своем предназначении, но тем не менее неуклонно его исполняющий. А предназначение у Пастуха такое: он несколько раз в жизни меняет своему подопечному судьбу. Бросает на землю огрызок яблока, на котором подопечный поскальзывается и ломает ногу. Или срезает кошелек, который вышила подопечному его суженая. Или в последний момент уговаривает капитана не брать подопечного на борт. Поэтому разумный человек по меньшей мере трижды в году устраивает угощения для духа своего Пастуха, хотя мало кто знает своего Пастуха в лицо.
Все это, конечно, были бредни, противные Солнцу, но сейчас Сайнем почти не сомневался в том, что видит своего Пастуха. А видел он перед собой молодую женщину с прекрасным лицом и соразмерной фигурой, одетую в белое блио, платье из алой парчи, расшитое узорами из зеленых листьев и разноцветных птиц, и в зеленый же плащ с серебряной бахромой. Ее платье было скреплено на обоих плечах золотыми пряжками с диковинными ликами зверей. Ее волосы цвета летнего ириса или красного золота были покрыты ажурной золотой сеткой, снежинки таяли на них, и капли воды искрились в солнечных лучах, словно бриллианты. Белее снега были ее шея и лицо. Нежным румянцем светились ее щеки. Словно пурпурная наперстянка были ее губы, и словно колокольчики — глаза. Гордым был изгиб ее тонких бровей. От ее волос и кожи веяло ароматом фиалок. Высоки были ее нежные плечи и длинны белоснежные пальцы. О прочих ее достоинствах, а именно: о длинных, стройных, мягких и белых, будто пена волны, боках, теплых и нежных бедрах, маленьких и стройных голенях и гладких прекрасных пятках — Сайнем неоднократно слышал от придворных певцов. Это вовсе не означало, что придворные певцы сами, на опыте, убедились в истинности всех своих слов. Совсем напротив. Им оставалось лишь вздыхать: «Каждая хороша, пока не сравнишь с Исгерд. Каждая мила, пока не сравнишь с Исгерд». Но дальше вздохов дело не шло. У прелестей Исгерд был лишь один, и довольно суровый, хозяин.
Сайнем преклонил перед красавицей колено и поцеловал ее подол, совсем как в те славные времена, когда первые дамы столицы звали его не иначе как «обаяшкой».
— Грамерси, что навестили меня, матушка, — сказал он. — Со времени нашей последней встречи вы замечательно помолодели.
Глава 22
Почему-то почти у каждого человека с матерью связана какая-то история. Не был исключением и Сайнем. Более того, его история была всем историям история.
А дело обстояло так.
Тогда тоже был снежный вечер, прозрачный, самую чуточку морозный, и над крылечками домов покачивались разноцветные фонарики, а снежинки бесшумно и деликатно ложились на мостовые столицы, чтобы заскрипеть потом под сапогами трех молодых и слегка хмельных столичных щеголей. Шуршали три парчовых, подбитых мехом плаща — ярко-зеленый, синий с серебром и желтовато-бурый. И Глан (Глан или Глен?) говорил, что снег пахнет совсем как его подружка-белошвейка.
— Будем смотреть правде в глаза, прачка она, прачка, — фыркал Сайнем.
Синий плащ был его и придавал глазам хозяина слабое подобие той самой колокольчиковости, которую впоследствии с таким совершенством переняла Сайнемова матушка.
— Будем смотреть правде в глаза, у вас сегодня гости, — парировал Глан (Глен?).
— Разве? — удивился Сайнем. — Мы сегодня не принимаем.
— Да? А ты сам посмотри, — и Глан указал на возвышающийся в конце улицы дом Сайнемова отца. — Да не туда, выше, выше гляди, чье там окошко светится?
Сайнем глянул. И мостовая под ним тихонько качнулась и начала уплывать из-под ног. Молодой человек понял, что не просто хватил сегодня лишнего, а допился до зеленых ящериц. Вернее, до золотых змеев.
Окно в самом деле светилось. На третьем, самом верхнем этаже, у основания маленькой нарядной башенки — матушкины покои. И не просто светилось (кармин и лазурь витражей до сих пор словно отпечатаны у Сайнема на роговице, стоит закрыть глаза — и вот они), а было распахнуто, и к нему прямо из мутно-серых туч спускался золотой сверкающий змей. У Сайнема от этой красоты скрутило желудок. Да, болтали об этом во дворце, острили, за спиной шушукались, но чтобы своими глазами… Чтобы вот так тебя, как латной рукавицей в нос…
— Чудеса, да и только, — протянул Глан с усмешечкой. — Только, значит, законный муж за порог, как вокруг такие чудеса начинаются…
— Ничего, — пообещал Сайнем, проверяя, легко ли ходит в ножнах меч, — сейчас одним чудом станет меньше.
Дальше было все как по писаному. Он бежал, задыхаясь, по лестнице, врезался в дверь плечом, почти что выбил, но потом сообразил, что дверь открывается в другую сторону, распахнул, влетел с криком «Защищайся, скотина!». (Сдохнуть со смеху можно, как вспомнишь на трезвую голову.) И даже успел пару раз рубануть по упругому золотому телу (от каждого удара — искры фонтаном), а потом увидел нечто такое, чего не забудет никогда. Как его матушка, прикрывая наготу покрывалом да прядями тогда еще бледно-пепельных волос, поднимается со своего ложа и задувает горящий в изголовье кровати светильник. Сайнем, разумеется, тут же теряется, опускает меч и получает такой удар по шее, что голова едва не вылетает в окошко. Занавес. Конец «Песни о Сайнеме, защитившем честь семьи от золотого змия».
А дальше пошло еще смешнее.
Назавтра, за полдень, как только юный герой пробудился, его потребовал к себе батюшка. И с печалью в голосе поведал, что милорд сын вчера с пьяных глаз напал на одного из Духов-Хранителей столицы. (Где напал и почему, о том речи не было.) О происшедшем стало известно Солнечным Магам. И теперь они, опасаясь мести Духа, хотят забрать нарушителя к себе на Остров. Так сказать, умертвить его в одном обличье (юного героя передернуло) и возродить в другом (юного героя передернуло еще раз). Лодка с Острова придет за милордом сыном завтра поутру.
Юный герой от таких новостей, мягко говоря, обалдел. Придворная служба псу под хвост, беззаботная жизнь псу под хвост, вообще все будущее туда же. Вместо этого извольте умирать и возрождаться. За что?!!
Полным идиотом он себя тогда еще не считал, а потому использовал оставшуюся у него ночь по назначению, то есть сбежал.
Почти что полную седмицу юный герой мотался по столице от друзей к подружкам. Наверное, мог и совсем убежать, в то же Пришеламье, там о происхождении не спрашивали, но на такое он пока решиться не мог. А главное, он еще и болтал без умолку, рассказывал всем свою печальную историю и допытывался: как, отчего, почему. Друзья от расспросов мрачнели и осторожно выставляли юного героя за дверь. Разумеется, в конце концов Солнечные Маги его выследили.
Дальше был Остров. Бараки, дощатые лежаки, туники из грубой шерсти, постный суп. Подъем до рассвета, отбой за полночь. Ученики в два раза его моложе, а что касается происхождения… гм-гм! Обо все остальном рассказывать не полагается, но слухи, что ходят по столице, недалеки от истины.
