Приют изгоев - Кублицкая Инна (первая книга txt) 📗
– Действительно большие деревья, – произнесла Гомейза, равнодушно жуя яблоко. – У нас на Краю сосны красивее. Они так изящно изгибаются – всю бы жизнь смотрела…
Эйли присела и подобрала маленькую круглую шишку, растопырившую свои чешуйки.
– Зачем она тебе? – удивилась Гомейза.
Эйли посмотрела на шишку и, вздохнув, бросила ее подальше. Нет, эти имперцы совершенно ничего не понимают. Она провела рукой по стволу и печально пошла к карете. На обочине дороги солнца попадало больше, и здесь было немного зелени. Гомейза немедленно нарвала каких-то цветочков, но их пришлось выбросить, потому что госпожа Шаула увидала, как с их стеблей капает густой млечный сок. Эйли тоже досталось – она, оказывается, вымазала руки в смоле. Пока их оттирали платком, смоченным в одеколоне, карета, набирая ход, помчалась по лесной дороге дальше.
Столица возникла внезапно: вдруг по обе стороны кареты замелькали огороды, домики, ремесленные слободы, потом начался огромный парк – и было видно, что это парк, а не лес, потому что по аллеям в открытых колясках катались разодетые дамы, а блестящие кавалеры сопровождали их верхом на тонконогих нервных лошадях. Затем карета покатилась по мощеным городским улицам, и дома вокруг были уже другие: многоэтажные, из камня, с могучими фигурами, поддерживающими портики и балконы, с окнами в две сажени высотой, с затейливо извитыми литыми оградами.
Карета проехала по мосту, перекинутому через широкую спокойную реку, одетую в камень набережных, и покатила дальше, по другому парку, не столь многолюдному, но более тщательно ухоженному. Здесь ехали медленно, иногда на секунду-другую останавливались, пока вдруг не въехали в высокую арку ворот и оказались во внутреннем дворе огромного здания, построенного в виде вытянутой подковы.
Он был широк – ярдов пятьдесят – и тянулся, вероятно, на добрых полмили между боковыми крыльями дворца. В некоторых местах двор пересекали высоко поднятые на тонких столбах ажурные галереи, соединяющие противоположные части дворца. Двор был замощен мрамором, часть – выложена мозаикой, в других местах были разбиты газоны; а в глубине Эйли заметила пруд, в котором плавали черные лебеди – такие же, как в Таласе на Сладких лагунах.
На площадке перед высокой дверью их ожидала, сложив руки на кружевном переднике, высокая женщина весьма достойного вида, но, похоже, отнюдь не самого высокого ранга. Ее взгляд лишь едва скользнул по госпоже Шауле, но отметил вниманием всех трех девушек. Эйли словно увидела их всех глазами этой женщины: уставшие, помятые с дороги, пропыленные, в этих жутких дорожных платьях…
Она выступила вперед, слегка поклонилась:
– Я – княжна Сухейль Делено и прибыла сюда по Высочайшему приказу.
Женщина ответно поклонилась ей:
– Добро пожаловать, ваше высочество.
Эйли надменно продолжила:
– Дамы, которые меня сопровождают, это госпожа Шаула, вдова Феркада Мезартима из Шедара, девица Адхафера, дочь Альфарга Хорта графа Менкалинина, и девица Гомейза, дочь полковника Мерака с Края. С нами слуги…
– Не беспокойтесь, ваше высочество, все будут устроены согласно их рангу и положению. Извольте войти во дворец и проследовать в ваши покои. – Женщина приглашающе отошла в сторону, пропустила Эйли вперед и пошла за ней, идя чуть сбоку и отставая на шаг. Остальные последовали за ними.
Так они поднялись по широкой мраморной лестнице, прошли по коридору, потом женщина отворила перед Эйли дверь и они вошли в анфиладу просторных комнат.
– Будет ли удобно вашему высочеству в этой спальне?
– Да, вполне, – вежливо ответила Эйли. – Благодарю вас, любезная дама…
– Я не дама, – улыбнулась женщина. – Мое имя Минтака, я управительница этой четверти Великого Дворца.
– Благодарю вас, госпожа Минтака, – сказала Эйли, тоже улыбнувшись. – Я бы хотела, чтобы дамы, прибывшие со мной, были размещены поблизости.
– Будет исполнено, т– чуть поклонилась госпожа Минтака. – Еще что-нибудь?
– Я бы хотела принять ванну, – пожелала Эйли.
– Уже приготовлено, ваше высочество.
– И… послушайте… – Эйли чуть замялась, но разве она не имеет на это право? – Нельзя ли приготовить к ужину жареную рыбу?
Минтака улыбнулась:
– Желаете речную рыбу или морскую?
– Конечно, морскую!
И вдруг оказалось, что вся спешка по приказу Императора – скорей, скорей, скорей! – закончилась. Мало того – что она была не очень-то и нужна. Император, кажется, вовсе не горел желанием побыстрее увидеть свою внебрачную дочь, которую не видел двенадцать лет и, похоже, мог не видеть еще столько же.
День или два Эйли позволили отдохнуть после дороги, а потом для Дочери Императора и прибывших с ней провинциальных дам началась настоящая, если так можно выразиться, муштра. Добро бы их обучали чему-нибудь действительно полезному, а то… Минтака, например, не выпускала их из отведенных комнат до тех пор, пока они не научились по платью распознавать, какое человек занимает положение при дворе и как надлежит его приветствовать. С одной стороны, легче всех было Адхафере – мать обучила ее всем этим правилам с раннего детства, а с другой стороны, Эйли была «вашим высочеством», и это значило, что число вельмож, которых она должна была приветствовать как старших по рангу или равных, было сравнительно невелико. Так что уже через несколько дней Эйли и Адхафера смогли прогуливаться по двору и парку в сопровождении фрейлины-наставницы, в то время как Шаула и Гомейза продолжали зубрежку. При этом, прогуливаясь, надлежало глазками по сторонам не стрелять, держать их скромно опущенными, левой рукой придерживать висящую на поясе сумочку, а правой, согнутой под определенным углом, обмахиваться полураскрытым веером; целая наука была, как этот веер держать. Тут многим тонкостям могла их обучить госпожа Шаула, но она не знала последних модных знаков, и их приходилось постигать самим, потому как фрейлина-наставница делала вид, что никаких таких знаков и вовсе не существует.
– Я же дворец хочу посмотреть, – цедила сквозь приклеенную улыбку Эйли. – Много ли я увижу, если глаза не велено от земли поднимать?..
– Любопытство не украшает благородную девицу, – заметила фрейлина.
Эйли отвернулась и украдкой показала язык стоявшему на часах алебардисту. Тот не окаменел еще окончательно от придворной жизни – у него дрогнули ресницы и чуть напряглись губы под тоненькими щегольскими усами.
Адхафере, видно, на роду было написано стать придворной красавицей: все правила этикета, о которых толковала фрейлина-наставница, были будто специально для нее писаны. Она применяла их так, словно надевала точно по руке скроенную перчатку, и так же как перчатки, они ей подходили. Эйли же подчинялась правилам только по необходимости; нельзя, в самом деле, чтобы эти имперцы думали, будто таласская княжна – дикарка.
Вечерами Эйли часто оставалась одна: обе девицы и госпожа Шаула уходили на балы, которые происходили то в одном, то в другом крыле дворца. Эйли, хотя вовсе не стремилась к этому, не могла попасть туда по той причине, что не была ещё представлена Императрице-Матери: представить ее могла только Жена Императора, а та не торопилась возвращаться из своих любимых поместий на реке ЛуДерамин. Как ни странно, но Адхаферу и Шаулу Императрице-Матери представили, словно забыв то обстоятельство, что они состоят в свите княжны Сухейль. Оказалось совершенно достаточным, чтобы кто-то из Хортов представил своих родственниц как просто прибывших ко двору. А Гомейзе и вовсе никакого представления не понадобилось – простое, неименитое дворянство веселилось вроде бы и на том же балу, но не в залах, а во дворе или верандах. Эйли такое положение дел совершенно не устраивало. Не потому, что она так стремилась участвовать в дворцовых увеселениях – к тому же оказалось, что ей, по малолетству, на балах разрешат находиться не более получаса, после чего будут отправлять спать, – просто не привыкла она сидеть взаперти.
Однако таласарка всюду найдет себе развлечение; в одном из сундуков у Эйли лежала хорошая шелковая веревка, да и с любимым костюмом она расставаться не собиралась, поэтому стоило ее спутницам вечером исчезнуть, как она быстро переодевалась в короткие темно-синие штаны, вышитую шерстью рубаху и отправлялась гулять по стенам, крышам и башенкам Великого Дворца, стараясь никому не попадаться на глаза, что чаше всего ей удавалось: кто же будет смотреть на стены и крыши, кроме охраны, в мирное время чисто формальной.
