Пасифик (СИ) - "reinmaster" (читать книги полностью .TXT) 📗
— Не знаю, — сказал Хаген. — Растерял буквы. Извини. Суматошный выдался день…
Он вжался в стену, но это не помогло. От жгучей пощёчины голова мотнулась как шарик на пружинке. Бамм! В виске чугунно загудело, а уголки глаз предательски повлажнели.
— Сволочь! — бросил он, еле сдерживая слёзы.
— Не думаю, что это твоё настоящее имя, — весело возразил Франц. — Но мы же только начали. Такой простой вопрос и уже заминка! Что же будет дальше? Как ты полагаешь?
Хаген сказал, как он полагает. Мориц, наполовину вылезший из своих ящиков, хрюкнул и отвернулся, когда бешеный взгляд Франца упёрся ему в переносицу.
— Проблемы взаимопонимания, — сказал Франц, даря собравшихся многозначительной улыбкой. Мало-помалу он начинал терять самообладание. — Нам твердят про командный дух. Я начинаю сомневаться. Кажется, нам всё-таки подсунули героя. Или того хуже — второго Морица. Ай-яй-яй, грязный рот, грязные мысли!
Затянутые в чёрную кожу пальцы строго постучали по губам Хагена. Потом скользнули к мочке уха, остановились ниже, считая пульс. Звуки прерывистого дыхания напоминали скрежет виниловой пластинки, терзаемой тупой иглой. «Неужели это я?» — подумал Хаген. Чёрные пальцы пощекотали шею, обхватили, сжали стальными клещами, и он забился, выгибаясь и хрипя, суча ногами по полу…
— Довольно! — приказал Ульрих. — Хальт! Отставить! Отойди от него.
До этого момента он занимал позицию у окна, но его внимание уже давно было приковано к разворачивающейся сцене. Ленц, стоящий за его широкой спиной, по-гусиному вытягивал шею, стараясь заглянуть через плечо.
— Нет-нет, — возразил Франц, с изумлением оглядываясь на группенлейтера. — Не мешай нам! Он почти дозрел. Уже почти готов к усвоению нового материала. Нельзя ли сохранять тишину, пока идёт урок? Ведь совершенно невозможно сосредоточиться!
— Отойди от него! — размеренно повторил Ульрих. В его голосе зазвенела бронза. — Ты забылся. Это Территория, а не кафешантан! И не твой личный Центр Обучения! Нам пора выходить, у Ленца заканчивается время записи. Кроме того, нас заметили.
— Я ничего не вижу.
— Когда увидишь, будет поздно. Мы выходим, и он с нами. А ты остаёшься. Ты, Хайнрих и Эберт будете держать периметр. Это не предложение. Это приказ.
Живительный воздух смазывал глотку как холодное масло. Хаген завалился на бок. Рёбра насквозь пропороли кишечник, в теле прорастали ножи, но всё это была ерунда по сравнению с возможностью сделать вдох. Кожаные пальцы рассеянно взъерошили его волосы, прощально побарабанили по плечу.
— Так-так, — выдохнул Франц, рывком поднимаясь на ноги. — Кажется, это ты забылся, Ульрих? У меня есть задание. Он — моё задание.
— У меня есть специальные указания на этот счёт.
«Специальные указания, — повторил про себя Хаген в забытьи. — Специи. Соль и перец… гвоздика… шафран… больно, сволочь, как больно…» Из глазницы выкатилась слеза, горячим камешком на пол. И не стыдно. Ни капельки. Стыднее было бы, если бы он обмочился. Но промежность осталась сухой, спасибо и на том.
Ульрих подошёл и склонился над ним:
— Вы можете встать? Пойдёте сами, не создавая нам проблем? Или…
— Пойду сам, — поспешно сказал Хаген, с трудом шевеля разбитыми в кровь губами. — Никаких… проблем… Только развяжите руки.
— Дурила, — шепнул Мориц, снимая с его запястий пластиковые стяжки и помогая подняться. — Берсерк. Идиот. Больно?
— Нет, — сказал Хаген, обвисая на руках у бензинового Краузе, баюкающего его точно нянька. — Мне не больно.
— Я должен его защищать, — сказал Франц, сдаваясь и мертвея лицом. — Ульрих, пожалуйста, ведь я же должен…
— Верю, ты справишься, — кивнул Ульрих. — Защити его от себя. Это будет непросто, но ты же профи?
И он в первый раз улыбнулся, пасмурной длинной улыбкой. И сразу стало ясно, что нужно торопиться.
— Я пойду сам, — повторил Хаген. — Краузе, убери руки!
Он сделал шаг и упал навзничь.
***
«Развитие шагает дальше. Развитие означает рост, изменение, преумножение, распространение… Оно не знает остановки. Жизнь отдельной особи полностью растворена в ходе развития всего вида, и мы, конечно же, не можем рассчитывать на то, чтобы на примере нашего собственного, такого короткого, земного существования увидеть это развитие…»[1]
— Да-да-да…
Он вслепую потянулся выключить этот бубнёж, каждое слово которого уже въелось в подкорку, но пальцы наткнулись на стену, голую холодную стену, шершавую на стыках кирпичных рядов. Голос стал отдаляться. Да и не было никакого голоса. Освещённый мерцающей лампочкой коридор просматривался на сотни шагов вперёд, и ничего хорошего впереди не ожидало — такие же коридоры, глухие тупики, братские могилы, закупоренные, словно пробками, герметичными люками, сейфовыми дверями, отсекающими от воздуха и солнечного света. Воздуха! Он вскинулся, схватился за горло, задышал часто-часто, по-собачьи…
Кто-то положил руку ему на плечо.
— Всё хорошо, — сказал Рогге. — Успокойтесь. Это скоро закончится.
Хочу быть как солнце. Прозрачным световым пятном. Солнечным зайчиком на рельсах.
— Я умираю, — тихо сказал Хаген.
Его грудь тяжело вздымалась, ресницы склеились от влаги. Он понял, что плачет. Синий глубоководный Рогге силился что-то сказать, медленно шевелил плавниками.
— Крысиный лаз, — с отвращением произнёс Мориц. — Сдохнешь — сразу не поймёшь. Ленц, куда ты нас завёл? Выводи наружу. Там тоже дерьмово, но по крайней мере, есть, чем дышать, а в этих катакомбах того и гляди вляпаешься в рудничный газ и взлетишь ракетой.
— Это не я, — отозвался Ленц. — Я вообще первый раз такое вижу. Что такое «L»? На каждом повороте этот знак.
— Первая буква твоего имени, нет? Лево. Лаборатория. Лагерь… Любовь?
— Жизнь, — сказал Хаген. — «L» — это жизнь!
— Так вот с кем мы танцуем! — прошипел Мориц. — То-то я чувствую… Ах, чёрт, как ненавижу эти колодцы, всю эту подземную срань! Краузе, выруби его как-нибудь понежнее, он нас сейчас закопает!
Он встряхнулся, забренчав всем своим жестяным скарбом, нахохлился и вдруг резко поворотил назад, вбуравливаясь, распихивая всех локтями как обезумевший гном. Ульрих схватил его за шиворот:
— Стоять! Куда?
— Наружу! Отпусти меня, да чёрт же, чёрт, я задыхаюсь! Они сейчас дадут газ!
— Так открой подсумок, истерик. Нет тут никакого газа. Ленц, ты ведёшь?
— Не знаю! — отчаянно прозвенел Ленц. — Не понимаю. Кажется, не я. Не моё. Нет!
Вороньи тени метались по стенам и потолку. Гигантская фигура Ульриха тянулась ввысь и вширь, размахивая тряпичными полотнами. Свет лампочки тускнел, и где-то вдали уже заворчал, заскрежетал механизм, отвечающий за опускающийся потолок, кривые углы, рябь и помехи, прорывающиеся в эфир сквозь гул ежевечерней радиопередачи:
«Каким образом природа руководит этими процессами? Если идти по жизни с открытыми глазами, нельзя не увидеть, что повсюду в мире царит жесточайшая борьба. Борьба за право быть, борьба против участи не быть…»
— Кто ведёт? — в лязгающем бронзовом призыве Ульриха прозвучали жалобные нотки. — Группа — кто?
— Я, — сказал Хаген.
Словно во сне, плывущей лунной походкой, он направился назад, в скопление самых густых теней, и группа расступилась перед ним, и, пропустив, сомкнулась, потянулась следом.
***
Этого места никогда не существовало. И оно, в свою очередь, было непригодно для существования. И только дикая боль в правом подреберье расставляла всё по местам, доказывая, что ощущения первичны и составляют истинную, сотканную из суровых ниток, ткань реальности.
— Ну вот, — сказал Мориц. — У Кальта новый солдатик. Лучше прежнего.
— Селяви, — откликнулся Краузе. — Кажется, так говорят в этом вашем Дендермонде? Что за дурацкое название — Дендермонде!
— Дурила, я же не оттуда. Я там даже и не бывал никогда, там воевал мой дед. Я из…
— Ну?
— Не помню, — сказал Мориц удивлённо. Его востроносое лицо исказилось напряженной гримасой. — О чём мы вообще говорим? Ты осёл, Краузе! Осёл, крытый другим ослом. Что за чушь ты несёшь?
