Ведьма - Зарубина Дарья (книга регистрации TXT) 📗
Нет, не тяжела. И лучше бы ей с этим не торопиться, повременить с материнством. Не убьет отец, так погубит сын. А хороша была княжна: стройна, величава, бела как январский снег. В молодые годы Болюсь знал толк в женской прелести. И прелести этой дала княжне Землица полной горстью.
Видел на базаре старик молодую бяломястовну — лебедью белой плыла, глаз не оторвать. Так нет же, сосватал батюшка лебедушку черному ястребу. Да так торопится, что стыдоба. И не боится брать в зятья самого кровавого Владека, Черного князя…
Болеслав не то чтобы не любил Владислава, нет. Что греха таить, побаивался, а порой и завидовал. Крепка была рука у кровопийцы, порядок в землях — диво дивное. Сама радужная топь опасалась хозяина Черны, обходила стороной границы его владений. Сколько раз пытался Болек увидеть будущее князя Владислава. Но силен был князь, словно и не человек. Так заклятьем свое грядущее укрыл, простому словнику не пробиться — высший маг колдовал. Умел ветров сын свое от чужих глаз прятать. Видно, было что хоронить.
Только однажды, на малое мгновение, вспыхнуло в туманной круговерти заговоренной княжьей судьбы бледное девичье личико, прядка рыжая, а следом за ним — семицветные глаза, небесный плащ. Цыкнула Безносая на любопытного старика: не лезь, песий хвост, куда не велено.
С тех самых пор опасался Болеслав думать о Черном князе. Не проведала бы Погибель…
Задумавшись, Болюсь вышел из пустого темного шатра. И едва не столкнулся лицом к лицу с самим многомудрым князем Казимежем. Старый словник торопливо склонил голову, выставив на обозрение владыке круглую блестящую плешь.
— Эк, хорош, — с удовольствием крякнул Казимеж. — С тебя бы, батюшка, на стенах картины писать. И благообразен, и кроток. Знать, в былое время грешил много?
— Как есть грешен, — скромно ответил Болюсь. — Несу за свои грехи повинность добровольной бедности и нищенствования. Не подарите ли грошиком во искупление прегрешений?
— А грошиков по числу грехов? — засмеялся Казимеж. — Так, чай, у меня в казне столько не наберется. Уж больно благостен у тебя вид.
Веселость давалась князю с трудом. Под глазами правителя залегли глубокие тени, кожа казалась желтоватой и тусклой — видно, рано начал праздновать дочернюю свадьбу бяломястовский господин. Однако держался истинным хозяином, головы не клонил, смотрел прямо, с усмешкой.
— Ты, говорят, батюшка, грядущему под подол заглядывать прыток? — спросил он, испытующе посмотрел в глаза старому пройдохе.
— Коли и погляжу, так вреда не будет, — с притворной кротостью ответствовал Болеслав. — Какой от меня вред в такие-то годы. Один погляд. И Безносая в постелю не берет, даже ей, костлявой, помоложе надобно.
Князь слушал старикову болтовню рассеянно, но терпеливо, а Болеслав болтал да поглядывал на господина. Знать, не по базару погулять вышел Казимеж, по делу забрел в линялый шатер. Вот и заливался соловьем Болюсь, набивал себе цену.
— Раз уж ты такой глазастый, глянь и для меня, — вполголоса проговорил Казимеж.
Видно, трудно далась князю просьба. Не позволяли гордость и осторожность господам словничьим ясновидением пользоваться. Будущее — ткань непрочная, ткни — и уж прореха на прорехе, увиделось одно, а случилось другое. Да и приврет вольный словник, недорого возьмет. А как не приврать, если будущее увидишь такое, что расстегивай ворот под острый топор. Это тебе, князь, не «к сердцу прижмет»… Может, и сказал бы Болюсь о том, что видел в княжне Эльжбете, но побоялся. Переменится грядущее, треснет как копейное древко, да тебе же, старая плутня, щепкой в глаз угодит.
— Далеко ли смотреть? — шепнул Болюсь.
— Недалече, — ответил Казимеж. — Знаешь, о чем спросить желаю. Свадьба сегодня…
Казимеж замолчал, нахмурил брови, тряхнул под полой монетами.
— Позволите ли в глазки заглянуть? — заворковал старый Болюсь. Глянул в черный расширенный зрачок князя в Князеву судьбу, и всего-то краешком, мельком, только вдруг поплыло все перед глазами, подкосились ноги — и ухнул старик в княжье грядущее вверх тормашками, вперед плешивой головой. Не в наступающий день, глубже и дальше. Помутилось в голове, пошло рябью…
— Жив ли, праведник? — раздался над головой обеспокоенный голос князя. И Болюсь понял, что уже не стоит — сидит, растопырившись, как пес, на земле, в самой дорожной пыли. И в руках дрожь, и в поджилках.
— Эк тебя прихватило, — пробормотал Казимеж сочувственно. — За такую работу тебе бы, старик, втрое брать. Видел ли что? Как свадьба пройдет, гладко? Или опасаться чего стоит?
Болюсь выдавил из себя улыбку. Поднялся, отряхнул пыль с широких штанов.
— Все гладко пройдет, — безмятежно щуря ласковые глаза, ответил он. — Княжна жениха не хочет, но противиться свадьбе не станет. Не опозорит батюшку перед народом. Умно ты поступил, княже, когда нашей лебедушке Черного Влада сосватал. Теперь ясно вижу — умно. Потому за свадьбу не беспокойся. Тот, кто мог помешать, далече — не объявится. Но после свадьбы посылай дочку с мужем восвояси. Загостится, беды не оберешься…
— Беды… — задумчиво повторил Казимеж, глядя вдаль, за спину словнику. — Элькина беда на двух ногах ходит, на лошадке едет. Один раз отведешь, в другой не уймется…
Нехорошее было у князя лицо, во взгляде промелькнула мука — словно беспокоил бяломястовского господина больной зуб, и верное бы дело — пойти к кузнецу, вырвать с корнем, с кровью. Но жалко, привык. И рвать так больно, что засомневаешься: может, перетерпеть, быть поосторожней да поумнее, заменить щипцы кузнеца на травки лекаря, заговорить больной зуб. Или, как всегда делал решительный и мудрый Казимеж, — легче вырвать зуб да новый вырастить, чем городить одно заклятье на другое, ведь, сколько ни лечи, то, что уже было разрушено, долго не протянет.
Сам разрушил князь то, к чему привязался. Когда сосватал Эльке хозяина богатой Черны, когда солгал — услал того, к кому душой привязался, подальше от дочернего греха…
Задумался Казимеж, позволил мыслям, тяжелым, вязким, нести себя. И вдруг опомнился. Тряхнул головой.
Понял Болюсь, что уж решение принято. Видел он это решение, видел, как от него вяжется узлами будущее Казимежа. Только сказать про то не торопился.
Едва князь двинулся дальше меж торговых рядов, а дружинник бросил в ладонь словника тяжелый приятно звякнувший кошель, Болюсь нырнул в заплатанный шатер и принялся торопливо собирать невеликий скарб, бормоча:
— Любит, к сердцу прижмет…
И часу не прошло, как на площади уже не было ни шатра, ни седобородого старца-прорицателя. А был спешащий по дороге прочь из города неприметный старик, суетливый, плешивый, напряженно и испуганно хмурящий низкие брови.
Глава 22
— Вот тебе и удача… Рано, видно, глупец, радовался милости князя Казимежа. Вот тебе и милость… — Между бровями залегла глубокая тревожная морщинка. — Ведь ясно как день, не так прост старый лис. Такому доверяться — глупее не придумаешь. Недаром сердце недоброе чуяло. Мальчишку жалко. Так в том наука: не будь ослом в волчьем логове.
Войцех отвернулся от стола, стараясь не смотреть на белую голубку; долбившую коротким красноватым клювом свое щедрое угощение. Умел Черный Влад доставить радостные вести. Заговоренная голубка летела скорее стрелы. Ах, если б не этот заговор, свернул бы Войцех посланнице белую шейку. Не радость принесла крылатая вестница в дом Войцеха, сбросила с белых перьев досаду, горечь, бессильный гнев.
Князь велел слугам унести прочь голубя, спрятал в рукав послание — приглашение на свадьбу князя Владислава Радомировича из Черны и княжны Эльжбеты из Бялого мяста. Насмехался ветров сын — знал, что не добраться к завтрему ни Войцеху, ни его наследнику, ни несчастному влюбленному Тадеку. Потому и звал Чернский правитель гостей не на венчание, на свадебный пир. В Черну, через седьмицу.
Сжались руки в кулаки от такой насмешки.
Да и как не насмехаться. Развесил уши Войцех, поверил, что отдает мальчишке старый Казик свою Эльку. Нет, не Черный Влад честь дальнегатчинского хозяина в грязь бросил, он лишь на брошенное сапогом ступил. И, видно, самому Казимежу встало это решение как кость в горле. Хорошо, не убил мальчишку — домой отослал. Только срам-то. Стыд. И против Черны не пойти — земля богаче, проклятый князь силен, как сама радуга. А как станет он мужем Эльки, так и до Бялого мяста рукой будет не достать.
