Наследие. Трилогия (ЛП) - Джемисин Нора Кейта (читать книги .TXT) 📗
И на самом его верху, резко выделяясь черными одеждами, стоял Декарта.
Поверх ризы писца он накинул толстый плащ, и тот красиво ниспадал с широких плеч юноши. Декарта стоял, расставив ноги и держась за передний поручень с таким видом, словно это было ярмо, направляющее движение мира. Он не смотрел рассеянным взглядом, скользящим поверх голов, а всматривался в толпу по ходу движения процессии, и его лицо хранило невозмутимое и даже вызывающее выражение. Когда паланкин остановился и носильщики опустили его, Декарта не стал ждать, пока тот коснется уличной мостовой. Он сошел с него сбоку и сразу двинулся вперед, уверенный и быстрый. Воины неуклюже расступились, охрана бросилась следом. Дека остановился у подножия ступеней. Там он откинул плащ и стал ждать, устремив взгляд на Мировое Древо – а может, на дворец, угнездившийся в самой нижней развилке ствола. В конце концов, он впервые за десять лет увидел собственный дом. Если, конечно, он по-прежнему считал Небо домом.
Толпа между тем положительно сходила с ума. Люди по обе стороны уличных заграждений выкрикивали приветствия, вопили на разные голоса и размахивали белоснежными флагами. Глазами одного из моих малолетних шпионов я увидел, как стайка хорошо одетых купеческих дочек, отчаянно визжа, показывает пальцами на Деку. Девушки хватались одна за другую, прыгали на месте и визжали, визжали… Тут я сообразил, что дело было не только в его внешней привлекательности. Действовало все сразу: его надменный вид, подчеркнуто вызывающая одежда и та уверенность, которую он излучал. Все знали историю его жизни и что он с рождения был в собственной семье вроде чужака – нелюбимый сын, который никогда не станет наследником. И сейчас это тоже работало на него. Он был ближе к горожанам, чем к истинным Арамери, но то, что он был изгоем, не ослабило его, а лишь придало сил. И народ определенно готов был любить его за это.
Но тут началось движение на другом конце проспекта. Из недр Зала вышли двое мужчин. Один был Рамина Арамери во всем великолепии белого мундира и с выделяющейся на лбу сигилой полного родства. Второго я не узнал. Это был хорошо одетый теманец, достаточно рослый для тамошнего уроженца. Длинные, по пояс, волосы удерживались серебряными перевязками, на которых сверкали, должно быть, бриллианты. Он тоже был одет в белое, хотя и не сплошь. Борт его мундира, такого же, как у Рамины, был отделан зеленой двойной тесьмой с золотыми краями. Это были цвета теманского протектората. Передо мной стоял Датеннэй Канру, будущий муж Шахар.
Они вышли на середину лестницы и остановились в ожидании. Их выход послужил своего рода предупреждением: сейчас начнется самое главное, не пропустите!
И действительно, на верхних площадках лестниц из день-камня что-то сверкнуло, и возникли две женщины. Справа – Ремат в обманчиво-незамысловатом атласное платье. Она держала предмет, от вида которого у меня кишки связались узлом, – стеклянный скипетр, увенчанный острым лезвием в форме лопатки. А слева…
Несмотря на все, что мне довелось пережить, и на твердокаменную решимость вести себя не как мальчик, а как мужчина, я вынужден был отказаться от чужого зрения, открыть глаза и лично посмотреть на нее. На Шахар.
Не подлежало сомнению, что Ремат желала сделать дочь центром внимания. Это было нетрудно, ибо Шахар, как и Декарта, лишь похорошела с годами. Фигура обрела формы, волосы отросли, черты лица набрали уже не девчоночью, а женскую красоту. Одеяние Шахар, казалось, витало отдельно от плоти. Его основу составляла полупрозрачная сорочка, позволявшая всей Тени любоваться белизной ее кожи. Но на груди и у бедер в невесомую ткань были вплетены серебряные лепестки; они вились, ниспадая свободными гирляндами в руку длиной. Когда Шахар двинулась вниз по ступенькам, они поплыли в воздухе, как серебряные облачка. Народ дружно ахнул. Все как-то разом поняли, что лепестки самые настоящие, взятые от цветков Мирового Древа. Причем, судя по размерам, эти цветки распустились на невероятной высоте, там, где Древо выходило за пределы этого мира. В такую безвоздушную высь не смог бы забраться ни один смертный сборщик цветов, а божественными невольниками Арамери больше не располагали. Кто же добыл для них эти прекрасные лепестки? Да какая разница! Главное, произведено нужное впечатление: Шахар выглядела смертной женщиной в божественном обрамлении.
Выражение лица Шахар (не в пример матери) полностью соответствовало тому, чего ждали от наследницы Арамери: гордое, самоуверенное, надменное. Но когда она повернулась к матери и они начали спускаться навстречу друг дружке, Шахар опустила глаза, изображая точно отмеренную степень покорности. Мир пока еще не принадлежал ей целиком и полностью. Мать и дочь встретились посередине, и Ремат правой рукой взяла левую руку Шахар. После чего – судя по естественной легкости и изяществу исполнения, они упражнялись в этом движении много десятков раз – женщины повернулись в сторону проспекта Благородных и приветственно вскинули руки навстречу Декарте.
Тот не выказал ни следа сдержанности и затаенной обиды, которые, как я подозревал, он испытывал. Стремительно взойдя по ступеням, он преклонил колено перед матерью и сестрой. Женщины нагнулись к нему и подали руки, и он взял их своими. Потом он встал, занял место слева от Ремат, и уже втроем они повернулись к ликующему народу, вскидывая сомкнутые руки, чтобы их единение мог видеть весь мир.
Толпа превратилась в цельное многоголовое существо, которое истошно визжало, вопило, топало ногами и выкрикивало приветствия. В воздухе носилось такое количество блестящих конфетти, что создавалось впечатление, будто на город обрушилась серебряная метель. Пока длилось недолгое высочайшее представление, я удвоил сосредоточенность и даже отлепился от стены, на которую все это время опирался в ленивой позе. Неподалеку я увидел Ликую. Она напряженно обшаривала глазами улицу, наверняка призвав на помощь особые чувства, присущие демонам. Я со всей определенностью понял: вот он, тот самый миг. Если Узейн Дарр, Каль или какой-нибудь честолюбивый Арамери планировали нанести удар, они сделают это сейчас.
Ну и конечно же, один из моих малолетних соглядатаев именно в тот момент кое-что заприметил.
Возможно, то была ничего не значащая чепуха. Уличный музыкант, которого я раньше видел у общественного колодца, перестал играть на старой и помятой медной ланле и на что-то уставился. Я бы и внимания не обратил, но картинка пришла от того умненького воришки, которому я самолично нарисовал глаз на ладони. Раз уж он так внезапно и пристально заинтересовался музыкантом, значит было в этом человеке нечто, заслуживавшее внимания…
Я присмотрелся к раскрытому чехлу от ланлы: музыкант выставил его перед собой, взывая таким способом к щедрости прохожих. Поверх слоя монеток, набросанных на потертый бархат чехла, виднелся положенный кем-то предмет покрупнее. Я увидел, как музыкант поднял его, озадаченно хмуря брови. Предмет был снабжен отверстиями для глаз, внутри лежали свернутые завязки. Музыкант вертел его, соображая, что же это такое.
Маска.
Я начал двигаться, еще не открыв глаз. Ликуя помчалась рядом, и мы с вынужденной грубостью проталкивались сквозь толпу. Она выхватила шарик для передачи сообщений, который сейчас полыхал красным вместо обычного белого, посылая какой-то беззвучный сигнал. У меня на мгновение заработали божественные органы чувств, и, пока это длилось, я успел засечь тонкие биения пространства: это мои родственники сворачивали и вновь разворачивали реальность, стекаясь к месту событий.
Глазами мальчика я видел, как неожиданно обмякло лицо музыканта: его точно поразил мозговой удар. Однако он не задергался и не рухнул замертво, а взялся за маску. Двигаясь точно лунатик, он наложил ее на лицо. Пока он возился с завязками на затылке, я успел заметить гладкий белый лак и резко обозначенные тени. Маска совершенно не походила на лицо музыканта: ее лик был неумолим, безмятежен… и страшен до ужаса. Понятия не имею, какой архетип она символизировала. Сквозь отверстия для глаз было видно, как музыкант заморгал, возвращаясь к обычному восприятию и явно не понимая, чего ради он эту срань демонскую напялил. Он потянулся к завязкам…
