Наследие. Трилогия (ЛП) - Джемисин Нора Кейта (читать книги .TXT) 📗
Однако ее раздражение послужило мне неплохим предупреждением. Ее явно не интересовало, что еще я имею сказать насчет Ахада. Она собиралась составить о нем представление без чьей-либо помощи. Я не мог ее за это винить: мое мнение трудно было назвать беспристрастным.
Я совсем не ощущал усталости, но Ликуя определенно притомилась. Я снова отвернулся к окну. Пусть спит. Постепенно ее дыхание стало ровным и медленным, задавая успокаивающий ритм моим размышлениям. Гуляки в общей комнате наконец-то заткнулись, и я словно остался с ночным городом наедине.
Если не считать Нахадота, чье отражение беззвучно возникло в оконном стекле рядом с моим.
Я не удивился его появлению и улыбнулся бледному мерцанию его лица, не торопясь оборачиваться.
– Давненько не виделись, – сказал я.
Его выражение едва заметно изменилось: тонкие и безупречно очерченные брови чуть сдвинулись к переносице. Я хихикнул, угадав его мысли. «Давненько» в нашем случае означало два года. Едва заметный промежуток времени для бога. Я когда-то мог проспать дольше.
– Каждый проходящий момент укорачивает срок моей жизни, Наха. Конечно, теперь я это ощущаю острее.
– Да.
И он вновь замолчал, думая свои непостижимые думы. Мне показалось, что выглядит он действительно не очень. Только это не имело никакого отношения к его внешнему облику, как всегда величественному и великолепному. Облик этот был лишь маской. И под этой маской, едва заметной для меня, он был… странным каким-то. Далеким. Точно буря, чьи ветра споткнулись в полете, натолкнувшись на холодные и неподвижные воздушные массы. Он был несчастен. Очень и очень несчастен.
– Когда увидишь Итемпаса, – сказал он наконец, – попроси его тебе помочь.
Тут я развернулся на подоконнике и нахмурился:
– Ты что, шутишь?
– Йейнэ не может ничего предпринять, чтобы отменить твою смертность. Я не способен ни исцелить тебя, ни уберечь. И я совсем не шутил, Сиэй, когда говорил, что я не хочу тебя терять.
– Он ничего не сможет поделать, Наха. Магии у него еще меньше, чем у меня.
– Мы с Йейнэ говорили об этом. Если он согласится тебе помочь, мы даруем ему помилование сроком на один день.
У меня отвисла челюсть. Я даже заговорить с первой попытки не смог.
– Да он едва столетие в смертной шкуре провел! Ты всерьез думаешь, что ему можно доверять?
– Если он надумает сбежать или напасть на нас, я убью его демоницу.
Я вздрогнул и поежился:
– Ликую?
И посмотрел на нее. Она так и заснула в кресле, склонив голову к плечу. Она либо обладала очень крепким сном, либо здорово притворялась. А может, это Наха не позволял ей проснуться. Скорее всего, последнее. Особенно если учесть предмет нашего разговора.
А ведь она пыталась помочь мне…
– Мы что, заделались Арамери? – спросил я. Мой голос резко прозвучал в потемках, он вообще был теперь низким и грубым. Я до сих пор как-то забывал, что у меня уже не голос ребенка. – Хотим извратить саму любовь, чтобы добиться желаемого?
– Да, – прозвучало в ответ, и я понял, что он совершенно серьезен, ибо температура в комнате разом упала градусов на десять. – У Арамери есть своя мудрость, Сиэй: они полностью беспощадны к врагам. И я не собираюсь рисковать, снова выпуская в мир безумие Итемпаса. Он и жив-то лишь потому, что без него не может существовать смертное царство. И еще потому, что Йейнэ просила оставить ему жизнь. И именно ради такой цели я позволил ему оставить дочь. Она демоница, она им любима. Она – оружие, и я намерен использовать ее.
Я тряхнул головой, не веря своим ушам:
– Ты ведь сожалел о том, что сотворил тогда с демонами, Наха. Неужто забыл? Ты говорил, они тоже наши дети.
Он придвинулся и потянулся к моему лицу:
– Ты – единственное дитя, которое теперь имеет для меня значение.
Я отшатнулся и отбросил его руку. Его глаза округлились от изумления.
– Во имя всех преисподних, что же ты за отец такой? Вечно говоришь подобные вещи, обращаешься с одними из нас лучше, чем с другими… Боги благие, Наха! В чем дело?
Повисла тишина, и в этой тишине моя душа обратилась в сухой лист. Нет, не от страха. Я просто понял – а может, и всегда отчетливо понимал, – почему он не всех своих детей любил одинаково. Тяга к переменам, способность оценить уникальное составляли часть его существа. И дети у него были все разные, то есть различались и чувства. Он всех нас любил, но очень по-разному. И именно благодаря тому, что он так поступал, что не притворялся, будто в любви существуют равенство и справедливость, смертные могут сходиться на один вечер, а могут – и на всю жизнь. Матери способны различать своих близняшек или тройняшек. Дети отчаянно влюбляются и перерастают эти чувства, а старики хранят верность супругам, чья красота давно ушла в прошлое. Сердца смертных так переменчивы, и все благодаря Нахе. Из-за того что он – это он, смертные свободны в любви и инстинкты с традициями не правят ими безраздельно.
Когда-то я это понял. Как и прочие боги.
Моя рука упала на колени, она дрожала.
– Прости меня, – прошептал я.
Он тоже опустил руку и долго молчал, и в нашем молчании была боль.
– Ты не можешь оставаться в смертной плоти еще сколько-нибудь долго, – проговорил он наконец. – Она меняет тебя.
Я опустил голову и кивнул. Он мой отец. Кому знать, как не ему. Я ошибался, отказываясь слушать его.
Вздохнув, точно ночной ветер, Нахадот отвернулся. Его плотский облик начал таять, сливаясь с потемками комнаты. Тут меня охватила внезапная и необъяснимая паника. Я взвился на ноги, горло перехватил спазм боли и ужаса.
– Наха, пожалуйста. Прошу тебя…
Смертный, смертный, я был теперь всего лишь смертный. Да, я оставался его любимцем, а он – моим темным отцом. Его любовь переменчива, а я почти до неузнаваемости изменился.
– Пожалуйста, не уходи, побудь еще…
Он обернулся и устремился ко мне – все это одним слитным мощным движением. Меня подхватила мягкая темнота, я оказался в колыбели его сокровеннейшей сущности, и незримые руки гладили меня по волосам.
– Ты всегда будешь моим, Сиэй. – Его голос шел отовсюду. Он никого и никогда не допускал в свою глубину, только брата с сестрой и меня. Здесь было самое его сердце, чистое, беззащитное. – Даже если вновь полюбишь его. Даже если состаришься. Я не весь соткан из тьмы, и Итемпас – не сплошной свет. Во мне есть такое, что никогда не изменится, даже если рухнут стены Вихря…
А потом он исчез. Я лежал на пестром ковре и дрожал, наблюдая, как мое дыхание завивается серебристым паром: комната только начинала нагреваться после ухода отца. Я стал слишком взрослым для слез. Взамен я попытался вспомнить колыбельную, что Нахадот пел мне когда-то, полагая, что если спою ее сам себе, то, может, засну. Однако слова так и не пришли. Память покидала меня.
Когда я проснулся поутру, надо мной стояла Ликуя, и смущение у нее на лице мешалось с презрением. Тем не менее она протянула мне руку и помогла подняться с пола.
Младшенькая сестричка… И кстати, Ахад тоже был родственником, почти новорожденным. Я молча дал обет постараться стать лучшим братом им обоим.
Процессию Декарты заметили на окраинах города незадолго до полудня. При той скорости, с какой она следовала по извилистыми улицами (проходя, кстати, непосредственно через Южный Корень, так что родители Гимн точно подзаработают денежек), ей предстояло доползти до проспекта Благородных где-то к вечерним сумеркам.
Благоприятное время, подумалось мне. Следуя за Ликуей, я вышел из гостиницы, и мы смешались с толпой, чтобы попытаться сохранить жизнь Шахар и Декарты еще на несколько жалких лет.
15
Солдаты маршируют
топ топ топ
Катапульты мечут ядра
бух бух бух
Лошади рысят
цок цок цок
И падают враги
шлеп шлеп шлеп!
Ступени Зала впечатляли сами по себе: широкие, беломраморные, обрамленные колоннадой, они изящно опоясывали здание. Однако их внушительность явно не удовлетворяла вкусы Арамери, и ступени украсили. По сторонам, точно крылья, воздетые для полета, безо всякой опоры вздымались еще две громадные лестницы. Изваянные из день-камня, они слегка мерцали собственным светом. Выстроить подобное могли только писцы. Лестницы смотрелись величественно даже на фоне гигантского ствола Древа, который обычно вполне успешно сводил на нет все потуги смертных создать нечто великое. Казалось даже, будто две лестницы нисходят с самого Древа, намекая на божественные связи людей, имеющих право по ним сойти. Возможно, ради этого огород и городили.
