Чаща - Новик Наоми (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗
У мэра Ольшанки хватило смелости потребовать, чтобы Дракон показал рану городскому лекарю; тот неохотно повиновался, закатал рукав и предъявил тоненький белый шрам — все, что осталось от раны; и даже велел лекарю взять у него кровь из кончика пальца: кровь брызнула ярко-красная. А еще селяне привели старика-священника в длинной фиолетовой рясе произнести над ним благословение, что Дракона взбесило до крайности.
— Ну и на черта ты маешься этой дурью? — заявил он священнику, которого, по-видимому, немного знал. — Я тебе позволил отпустить грехи десятку порченых душ — и что, хоть кто-нибудь из них зацвел алой розой или заявил вдруг, что спасен и очищен? Чем, по-твоему, помогло бы мне это твое благословение, если бы я и впрямь был затронут порчей?
— Стало быть, с тобой все в порядке, — сухо откликнулся священник. Только тогда все наконец-то позволили себе поверить в лучшее, и мэр с превеликим облегчением вернул огнь-сердце.
Разумеется, моим братьям и отцу пойти не разрешили; равно как и никому из моих односельчан — им больно было бы отдавать меня огню. А те, что явились — они таращились на меня: я стояла рядом с Драконом и не знала, каким словом описать то, что читалось в их лицах. Я уже снова переоделась в удобное простое платье, но они все равно, уходя, глядели на меня во все глаза — не враждебно, нет, но не так, как смотрели бы на дочку дровосека из Дверника. Примерно так я взирала поначалу на принца Марека. Они глядели на меня, словно видели перед собою героя легенды: если такой проедет мимо, его долго провожают глазами, но в их повседневной жизни такому места нет. Я поежилась под этими взглядами — и была только рада вернуться в башню.
В тот самый день я отнесла в библиотеку книжицу Яги и потребовала, чтобы Дракон бросил притворяться, будто у меня больше способностей к целительству, нежели к любому другому чародейству, и позволил мне изучать ту магию, к которой я способна. Я не пыталась написать письмо, хотя, наверное, Дракон позволил бы мне его отправить. Но что бы я сказала родным? Я побывала дома, я даже спасла свой дом, но он перестал быть моим; для меня теперь было немыслимо пойти потанцевать на деревенской площади вместе с подружками — точно так же, как шесть месяцев назад я и помыслить не могла, чтобы войти как ни в чем не бывало в Драконову библиотеку и усесться за его стол.
Однако стоило мне увидеть лицо Венсы сквозь библиотечное окно — и все подобные мысли разом вылетели у меня из головы. Я бросила недоконченные чары висеть в воздухе — Дракон частенько наказывал мне никогда так не делать — и опрометью кинулась вниз по лестнице. Он что-то крикнул мне вслед, но я не вслушалась: ведь Венса не явилась бы, если бы могла приехать Кася. Я одним прыжком перескочила через последние несколько ступенек, влетела в большой зал, лишь на мгновение замешкавшись у врат.
— Ирронар, ирронар! — прокричала я. Это был всего-то-навсего заговор для развязывания узлов на спутанных веревках и нитках, и вдобавок еще и невразумительно произнесенный, но я вложила в него невесть сколько магии, как будто вознамерилась прорубиться сквозь чащу с топором вместо того, чтобы искать обходные пути. Створки изумленно вздрогнули — и распахнулись передо мною.
Колени мои внезапно подогнулись, и я рухнула в проем: не зря Дракон с язвительным наслаждением повторял мне вновь и вновь — самые могучие заклинания являются также и самыми сложными отнюдь не просто так. Я пошатнулась, но устояла и схватила Венсу за руки: она как раз потянулась постучать в ворота. Лицо ее сморщилось от плача, волосы разметались по спине и пучками выбивались из длинной заплетенной косы, одежда вся изодралась и запачкалась грязью; на ней была ночная сорочка и наброшенный сверху халат.
— Нешка! — воскликнула она, до боли сжав мои руки, стискивая их до онемения, ногтями впиваясь в кожу. — Нешка, я не могла не прийти.
— Рассказывай, — потребовала я.
— Они забрали ее нынче утром, когда она пошла за водой, — рассказала Венса. — Трое. Три ходульника, — голос ее срывался.
Недоброй весной считалась та, когда из Чащи выходил хотя бы один ходульник и выхватывал людей из леса, точно плоды срывал с дерева. Я однажды видела одного такого: издалека, за деревьями. Похожий на гигантское насекомое, составленное из палочек — такого почти невозможно разглядеть среди подлеска, весь из неестественно жутких сочленений. Он задвигался, и я отпрянула назад, с трудом сдерживая тошноту. У ходульников ноги и лапы точно ветки, с длинными и разветвленными пальцами-стебельками; они крались сквозь лес, затаивались в укромном месте у тропы, или у воды, или у поляны — и безмолвно ждали. Если кто-то приближался к ним на расстояние вытянутой руки, то, считай, был обречен, если только поблизости не окажется толпы мужчин с топорами и огнем. Мне было двенадцать, когда одного такого поймали в полумиле от Заточека, крохотной деревушки близ самой Чащи. Ходульник сцапал ребенка, совсем мелкого мальчишку: тот нес ведро с водой матери для стирки; она увидела, как малыша схватили, и подняла крик. Рядом случилось достаточно женщин, чтобы поднять тревогу и не дать ходульнику сбежать. Наконец его удалось остановить с помощью огня, но целый день ушел на то, чтобы разрубить тварь на куски. Ходульник сломал ребенку руку и обе ноги, там, где схватил его, да так и не выпустил, пока ствол его тела не рассекли напополам и не отделили ветки-лапы. И даже тогда понадобилось трое сильных мужчин, чтобы оторвать зеленые пальцы от тела мальчика. На руках и ногах у бедняги так и остались шрамы, рисунчатые, как кора дуба.
Тем, кого ходульники утаскивали в Чащу, везло меньше. Мы не знали, что с ними происходило, но иногда они возвращались, затронутые порчей так страшно, как никто другой: улыбчивые, веселые, целые-невредимые. Те, кто не знал их близко, ничего особенного в них не замечали; с таким вернувшимся можно было проговорить полдня и так и не заподозрить ничего дурного — до тех пор, пока ты вдруг не хватал нож и не отрубал себе руку, и не выкалывал глаза, и не отрезал язык, а они все болтали как ни в чем не бывало и этак жутковато улыбались. А потом они забирали нож и шли в твой дом, к твоим детям, а ты лежал снаружи, слепой, задыхающийся, не в силах даже закричать. Если ходульники забирали кого-то, кто был нам дорог, единственное, на что нам оставалось для него надеяться — это смерть, но надежда оставалась только надеждой. Никто не знал наверняка, пока похищенный не возвращался, доказывая, что не умер, и тогда на него устраивали загонную охоту.
— Только не Кася, — прошептала я. — Только не Кася.
Венса опустила голову. Она рыдала, уткнувшись в мои руки и по-прежнему сжимая их железной хваткой.
— Нешка, пожалуйста! Ну пожалуйста! — Венса говорила хрипло, без тени надежды. Я знала: она никогда не пришла бы просить о помощи Дракона; она прекрасно понимала, что все бесполезно. Но ко мне она пришла.
Рыдания все не утихали. Я ввела Венсу в башню, в небольшую прихожую. Дракон нетерпеливо вошел в комнату и протянул ей чашку с каким-то настоем. Венса отпрянула и спрятала лицо в ладонях. Я передала ей чашку из своих рук. Едва отхлебнув, Венса тяжело обмякла, лицо ее разгладилось. Она позволила мне отвести ее наверх в мою комнатушку и тихонько прилегла на кровать, не закрывая глаз.
Дракон стоял в дверях и наблюдал за нами. Я взялась за медальон на Венсиной шее.
— У нее есть прядь Касиных волос. — Я знала, что Венса срезала локон с дочкиной головы в ночь накануне церемонии выбора, думая, что у нее ничего не останется от Каси на память. — Если я использую лойталал…
Дракон покачал головой:
— И что, по-твоему, ты надеешься найти, кроме улыбающегося трупа? Девушки больше нет. — Дракон дернул подбородком в сторону Венсы; веки ее постепенно смыкались. — Она поспит и чуть успокоится. Скажи возчику, чтобы приехал за ней утром.
Дракон развернулся и вышел, и хуже всего было то, как буднично он это произнес. Он не накричал на меня, не выбранил дурой; не заявил, что Чаща, того гляди, заберет и меня и добавит к своему воинству, и жизнь деревенской девчонки не стоит такого риска. Он не сказал мне, что я опьяненная успехом идиотка, которая только оттого, что расшвыривается зельями и выращивает цветы из воздуха, теперь забрала себе в голову, будто может спасти того, кого забрала Чаща.
