Лучше подавать холодным - Аберкромби Джо (книги онлайн .txt) 📗
– Сударыня! Какая радость видеть вас снова! – Он захлопал глазами. – Вы нынче без мужа?
– Брата. – Монца сглотнула вставший в горле комок. – Да, он… не придет больше. Сегодня у меня для вас задача потруднее…
Порог переступил Трясучка, таращась по сторонам испуганно, как овца в загоне. Цирюльник не дал Монце договорить:
– Думаю, я понял, в чем дело, – и проворно обошел вокруг северянина. – Чу́дно, чу́дно. Снимаем все?
– Что? – хмуро спросил Трясучка.
– Все, – сказала Монца, беря цирюльника за локоть и вкладывая ему в руку четвертак. – Только действуйте осторожно. Боюсь, он не привык к этому и может испугаться. – Она вдруг сообразила, что говорит о северянине, как о лошади. Потому, возможно, что начала ему доверять?..
– Конечно.
Цирюльник повернулся к Трясучке и тихо охнул. Тот успел уже снять новую рубаху и расстегивал, светясь белым мускулистым телом, пояс.
– Дурачок, мы про волосы, – сказала Монца, – не про одежду.
– А. Я и подумал, что странно как-то… но у южан свои обычаи.
Он принялся натягивать рубаху обратно. По груди его от плеча тянулся розовый, кривой шрам. В былые времена Монца сочла бы это уродством, но теперь ее мнение о шрамах изменилось. Как и о многом другом.
Трясучка опустился в кресло.
– Всю жизнь проходил с этими волосами.
– Считайте, от их душных объятий вы уже избавлены. Голову вперед, пожалуйста. – Цирюльник взмахнул ножницами.
Трясучка в мгновение ока скатился с кресла.
– Ты думаешь, я подпущу к себе человека с чем-то острым, которого знать не знаю?
– Протестую! Я приводил в порядок головы самых утонченных вельмож Вестпорта!
– Ты… – Монца схватила попятившегося цирюльника за плечо. – Заткнись и стриги. – Сунула в карман его фартука еще четвертак, вперила взгляд в Трясучку. – А ты – заткнись и сиди смирно.
Северянин с опаской снова взгромоздился в кресло и вцепился в подлокотники с такой силой, что на руках вздулись жилы.
– Глаз с тебя не спущу, – прорычал цирюльнику.
Тот испустил долгий вздох, поджал губы и приступил к работе.
Монца, прислушиваясь к щелканью ножниц, прогуливалась по комнате. Остановилась возле полки с разноцветными бутылочками, перенюхала, вынимая пробки, все душистые масла. Мельком глянула на себя в зеркало. Жесткое лицо, однако. Худее, тоньше и резче, чем было прежде. Глаза запавшие – от грызущей боли в ногах, от грызущего желания покурить, чтобы прогнать боль.
«Сегодня ты прекрасна как никогда, Монца…»
Мысль о курении застряла в голове, как кость в горле. С каждым днем желание подкрадывалось все раньше. Все чаще приходилось отсчитывать тяжелые, мучительные, бесконечные минуты до того мгновения, когда она могла забиться, наконец, в тихий угол с трубкой и снова погрузиться в мягкое и теплое ничто. И сейчас у нее даже кончики пальцев закололо, и язык голодно загулял по пересохшему рту.
– Всегда ходил с длинными волосами. Всегда.
Она повернулась к Трясучке. Тот морщился, словно его пытали, глядя, как падают на полированный пол вокруг кресла клочья срезанных волос. Некоторые люди, когда нервничают, молчат. Другие трещат без умолку. Трясучка, похоже, принадлежал к последним.
– У брата были длинные волосы, вот и я отрастил. Во всем ему подражал. Хотел быть, как он. Младшие братья – они всегда так. А ваш брат, он какой был?
Монце вспомнилось улыбающееся лицо Бенны, свое – в зеркале. Задергалась щека.
– Он был хороший человек. Его все любили.
– И мой был хороший. Гораздо лучше меня. Так, во всяком случае, отец считал. И мне говорил при всяком случае. Я к чему это… там, откуда я приехал, длинные волосы обычное дело. По мне, так, когда воюешь, народу есть что резать, кроме волос. Черный Доу надо мной насмехался, бывало, потому как свои он подрубал, чтобы в бою не мешали. Но он, Черный Доу, вообще всех с дерьмом смешивал. Злой язык. Злой человек. Хуже его был только Девять Смертей. Думается мне…
– Для человека, неважно знающего стирийский, болтаешь ты многовато. Знаешь, что мне думается?
– Что?
– Много говорит тот, кому нечего сказать.
Трясучка тяжело вздохнул.
– Стараюсь просто… чтоб завтра было малость лучше, чем сегодня. Я из этих… как оно по-вашему будет?..
– Идиотов?
Он покосился на нее.
– Вообще-то я другое имел в виду.
– Оптимистов?
– Точно. Оптимист я.
– И как, помогает?
– Не очень. Но я все равно надеюсь.
– Как все оптимисты. Ничему вы не учитесь, ублюдки. – Монца всмотрелась в его лицо, не завешенное больше сальными волосами. Скуластое, остроносое, со шрамом на одной брови. Красивое… будь ей это интересно. Оказалось, впрочем, что это ей интересней, чем она думала. – Ты ведь был воином? Как их на Севере называют… карлом?
– Я был Названный. – В голосе его она услышала гордость.
– Молодец. И людьми командовал?
– Кое-кто ко мне прислушивался. Отец мой был известным человеком, брат тоже. Может, это малость сказалось.
– Почему же ты все бросил? И приехал сюда, чтобы стать никем?
Вокруг лица Трясучки порхали ножницы, и он взглянул на ее отражение в зеркале.
– Морвир сказал, вы сами были воином. Прославленным.
– Не таким уж и прославленным, – приврала Монца. Ибо правдой было бы сказать «прославленным печально».
– Это странное занятие для женщины – там, откуда я родом.
Она пожала плечами:
– Легче, чем пахать землю.
– Стало быть, вы знаете, что такое война.
– Да.
– В сражениях были. Видели убитых людей.
– Да.
– Значит, и остальное знаете – марши, ожидание, усталость. Люди насилуют, грабят, калечат и разоряют тех, кто ничего не сделал, чтобы это заслужить.
Монца вспомнила собственное поле, сожженное много лет назад.
– Кто сильней – тот и прав.
– Одно убийство тянет за собой другое. Сведение одного счета открывает новый. От войны человека может только тошнить, если он не сумасшедший. И все сильнее со временем.
Возразить ей было нечего.
– Думаю, теперь вы понимаете, почему я это все бросил. Вместо того, чтобы только разрушать, хочу построить что-то. Чем гордиться можно. И стать… хорошим человеком, наверно.
Щелк, щелк. Волосы все падали на пол, собирались грудами.
– Хорошим человеком?
– Ну да.
– А ты сам-то видел мертвых людей?
– Навидался.
– Сразу много видел? – спросила она. – Когда они кучами лежат, умершие от чумы, которая следует за войной?
– Случалось.
– Ты замечал, чтобы некоторые трупы светились? Или благоухали, как розы весенним утром?
Он нахмурился.
– Нет.
– Значит, хорошие и плохие люди не отличаются друг от друга? Для меня, признаюсь, никогда не отличались. – На этот раз промолчать пришлось Трясучке. – Допустим, ты хороший человек, всегда стараешься поступать правильно, строишь то, чем можно гордиться. И вот однажды приходят выродки, в единый миг все уничтожают, и ты смотришь и говоришь «спасибо», когда из тебя вырывают душу… Думаешь, после этого, когда ты сдохнешь и тебя закопают, ты станешь золотом?
– Чем?
– Или вонючим дерьмом, как все остальные?
Он медленно кивнул.
– Дерьмом, это верно. Но, может, после меня останется что-то хорошее.
Она холодно рассмеялась.
– Что остается после нас, кроме того, что мы так и не сделали, не сказали, не закончили? Кроме пустых костюмов, пустых домов, пустоты в душах тех, кто нас знал? Кроме неисправленных ошибок и истлевших надежд?
– Может, подаренные надежды. Добрые слова. Счастливые воспоминания, думается.
– И что, улыбки мертвецов, которые ты бережешь в своем сердце, согревали тебя, когда мы встретились? Кормили, когда ты был голоден? Утешали, когда отчаивался?
Трясучка надул щеки.
– Черт, только вы мне и блеснули, как солнце. Но, может, от них было что-то хорошее.
– Лучше, чем карман, полный серебра?
Он отвел взгляд.
– Может, и нет. Но я все равно буду стараться думать по-своему, как и раньше.
