Трудная профессия: Смерть (СИ) - "Mirash" (полная версия книги .TXT) 📗
Шла последняя неделя перед сессией, время получения допусков до зачетов и экзаменов — с чем у меня были очевидные проблемы. Предстоял очередной тяжелый день, два практических занятия, лекция и семинар. Первое занятие вела Топотова. Она уже приняла у меня значительную часть работ, неизменно морщась при виде результатов, но отмечая «прогресс».
— Это никуда не годится, — вернулся бланк к четвертому упражнению. — Это… ладно, не так плохо, зачтено. Третью работу ты не доделала, перечитай еще раз задание и доведи, наконец, до конца. Садись, работай.
К концу занятия мне удалось сдать третью работу, четвертая все никак не давалась. Топотова махнула рукой и с любимой фразой про необходимость последовательности в действиях принялась мне помогать. В конце занятия я получила допуск до экзамена. Следующую пару вела Стеклова, с работами по этой дисциплине у меня было лучше, чем по всем остальным, — именно в этой области мы работали с Некруевым над моей курсовой и заодно прорабатывали практические задания. Впервые за все время моего обучения у преподавателя не было ко мне претензий — работы были слабые, но вполне зачетные. Еще один допуск в копилку, пусть и без энтузиазма поставленный.
Далее следовала лекция Некруева, завершающая цикл. Вересная получила от него список вопросов для размножения. Меня, разумеется, никому не пришло в голову спросить, нужна ли копия — зачем бы? Однокурсники устали со мной ссориться, а я перестала нарываться, но в целом отношения не изменились, никто из них не верил в мою учебу, считая все потуги лишь попыткой прикрыть безделье. А значит и вопросы мне не нужны. Ничего, список Виктор Андреевич положит на стол, улучу момент и перепишу, если сам к тому времени не даст.
После лекции — короткий набег за кофе в лабораторию и смазанные поздравления для Набоковой — у нее юбилей. После большой перемены — семинар у Подбельской. На семинарах я в принципе всегда молчала, но у Подбельской молчание становилось клиническим, я ничего не могла поделать. Могла выучить ответ наизусть, но все равно не способна была выдавить из себя хотя бы слово. Конечно, Лариса Степановна злилась и ставила мне бесконечные минусы в таблице успеваемости.
— Мягкова, выйди перед аудиторией.
Ненавижу это, но с деланным безразличием встаю напротив своей подгруппы. Звучит вопрос, я молчу, хотя примерно помню ответ.
— Мягкова, отвечай! Ты что-нибудь учила?
Сегодня я не могу даже покивать головой. Картина ухудшается, в начале семестра кивки мне отлично удавались.
— Ты вообще сама считаешь, что это нормально? Вот я хочу, что бы ты понимала, я против твоего обучения. Ты просто бессовестная лентяйка!
Подбельская говорит медленно и очень эмоционально, призывая аудиторию в свидетели. Ей будто доставляет удовольствие мучить меня при всех, но я знаю, что это не так. Она искренне возмущена и действительно пытается достучаться до моей совести. Пожалуй, она хочет мне добра, но это не мешает мне на нее злиться, сжимать кулаки и смотреть исподлобья.
— Не смей на меня так смотреть, бесстыжая! Садись на свое место!
Я иду к своему месту в углу, по дороге нечаянно сшибая со стола книгу однокурсника.
— Мягкова, блин, аккуратнее нельзя?! Извините, Лариса Степановна, вырвалось.
У меня тоже, наконец, вырывается фраза, но это не ответ на вопрос преподавателя. Подбельская багровеет:
— Вон отсюда! Я сегодня же напишу докладную!
Я выскочила из аудитории, забыв тетрадь и ручку, и направилась в лабораторию, надеясь отдышаться, но где там! В лаборатории шло празднование юбилея Набоковой, дым стоял коромыслом, толпа народу и накрытый стол. Некоторых я видела впервые, но большинство гостей составляли сотрудники и преподаватели. Некруева почему-то не было, зато была его жена. В первую минуту Набокова растерялась, затем вежливо пригласила меня к столу. Мне приветливо помахала рукой Ольга Валерьевна, я ей вяло кивнула, взяла стакан сока, бутерброд и спряталась в углу. На меня скоро перестали обращать внимание.
Духота и вроде негромкая музыка оглушают, окончательно путают мысли. Перед глазами проносятся плохо сдерживаемые сознанием сцены. Дежурство со всеми его ужасами, драка с Джуремией и реакция наставницы, лица преподавателей и сокурсников, только что пережитое унижение от Подбельской, тело Арины на полу съемной квартиры за сотни километров отсюда… Я устала, мне так плохо…
— Ксюша, у тебя все в порядке? — тихо спрашивает Некруева, подошедшая ко мне.
— Да.
— Точно?
— Да.
Она пожимает плечами и отходит в сторону.
— Девушка, а у вас есть? — задает вопрос веселый мужчина средних лет.
Я не сразу понимаю, о чем он, на автомате беру протянутую рюмку. Звучит тост, я вместе со всеми выпиваю содержимое своей рюмки, постеснявшись вернуть ее на стол — ничего, тут совсем немного. Водка обжигает горло, по телу разливается приятное тепло. Становится чуть легче, чуть проще, чуть спокойнее. Мне нужно еще совсем чуть-чуть…
Через какое-то время, подошедший Некруев вывел меня в подсобку под взглядами окружающих. Меня сильно тошнило, было тяжело идти, ноги заплетались — должно быть, это от духоты. «Не ври хоть себе, духота тут не причем» — вылезает в голове злая мысль.
В подсобку вошла Ольга Валерьевна, вопросительно поглядела на мужа.
— Я ее тете позвонил, скоро приедет.
— Вить, она пришла такая издерганная…. У нее что-то случилось?
— Оль, у нее все время что-то случается. Конкретно сегодня опять с Подбельской разругалась.
— Знаешь, сама она взяла сок. Это ей потом уже Верещагин рюмку дал.
— Могла отказаться, никто ее пить заставлял. Давай-ка я окно открою, проветрю. Может, хоть немного в себя придет.
Он открыл окно, Некруева намочила полотенце холодной водой и положила мне на лоб. У меня перед глазами все плыло, хотелось заснуть и не просыпаться…
— В чем у нее руки перепачканы, в соусе, что ли?
— Ну да, тарелку на себя опрокинула. Давай немного ее в порядок приведу.
Ольга Валерьевна взяла второе полотенце. Я смотрела за ее действиями, слабо понимая, что происходит. Рукава свитера тоже были запачканы, она подвернула один.
— Боже мой, Витя! Ты посмотри, что у нее с руками!
Некруев подошел и они вместе внимательно осмотрели обе мои руки.
— Ничего себе… Живого места нет.
Мне стало хуже, они переключились на другие проблемы. Вскоре приехала наставница и увезла меня домой. Она отправила меня в кровать, открыв окно в комнате и оставив разбор полетов на утро — видимо, осознав бессмысленность любых выговоров, пока я в таком состоянии. Немного придя в себя через пару часов, я, не успев протрезветь, трусливо сбежала из дома, перенеся себя в парк. Я давно здесь не появлялась, в последний раз еще до истории с Ариной, но раньше была частым гостем. Сначала добралась до банкомата и сняла немного денег, затем до хорошо знакомого ларька.
Какие-то остатки здравого смысла включились в голове, я сломала банковскую карту, так как понимала, что иначе скоро сниму с нее все деньги. Я бродила по парку, пока держали ноги, задремала на лавочке. Проснулась от холода, сделала заход к ларьку, побрела по речной набережной. Ночь провела в каком-то подвале, ранним утром продолжила пить и бесцельно бродить по улицам. Днем угодила под машину, полетев от удара на грязный асфальт и разбив ладони. От водителя отмахнулась, хромая, продолжила свой бессмысленный путь.
Я очнулась от удара по ногам, было светло.
— А ну пошла вон отсюда! — дворник опять замахнулся метлой, я испуганно отползла, задевая мусорные контейнеры, у которых отключилась. Где я вообще?! Сколько прошло дней? Я помнила два, но может, их было больше? Денег в кармане не было, только обломки карты и ключи. Безумно хотелось пить, а лучше выпить, но было уже не на что. Сильно болела нога, по которой пришелся удар машины. Я не могла понять, в какой части города нахожусь. Было так же плохо, как в предыдущий раз, — только теперь я еще была одна, потерявшаяся на улице и без денег.
