Призрак - Армстронг Келли (лучшие книги txt) 📗
— Простите, простите, простите.
Теперь слова доносились громче, и говорила, несомненно, женщина. Оправдания прерывали приступы рыданий. Я заглянула в пустые камеры по соседству. Голос был слышен в обеих, но раздавался он из средней каморки.
— Радуйся, Мария, благодати полная, радуйся… — Всхлип. — Я не… не помню. Радуйся, Мария…
— Эй! — Я вернулась в каморку. — Не бойся, я тебя не обижу.
Ответом было тихое пощелкивание. Мне припомнился шарик в кармане.
— Радуйся, Мария, — шепнул голос. — Радуйся, Мария, благодати полная.
Бусины четок, так щелкают бусины четок. Вдали хлопнула дверь. Плачущая испуганно вздохнула, и молитва оборвалась на полуслове. В коридоре раздались шаги, топот тяжелых сапог. Я выглянула наружу. Никого. И все же шаги совершенно отчетливо приближались.
Из каморки донеслось приглушенное завывание. Я огляделась по сторонам, и тут раздался, появился новый звук, мерный, но куда тише, чем шаги. Шаги приближались, и звук все учащался. Стук перепуганного сердца.
— Святая Мария, матерь Божья.
Молитва, тихая, как вздох, раздавалась вокруг меня, едва различимая сквозь стук колотящегося сердца. Шаги замерли за дверью. Зазвенели ключи. Женский всхлип раздался у меня из-под ног. В замке повернулся ключ.
— Нет, нет, нет, нет.
Скрипнули дверные петли, послышался звук открываемой двери, но в реальном мире она оставалась закрытой. Женщина вскрикнула так громко, что я чуть не взлетела до потолка. Кругом никого. Заскрипели половицы, как будто кто-то пытался пробежать по полу и забиться в самый дальний угол.
— Радуйся Мария, благодати…
Молитву заглушил смех. Хлопнула дверь. Женщина закричала. В комнате прозвучал удар, такой звонкий, что я пошатнулась, хотя били не меня. И еще один крик, от которого кровь застыла в жилах. Крик ярости и боли.
Все стихло.
Я огляделась по сторонам, напряженно ожидая новых призрачных звуков, но расслышана только тихое царапанье крысиных коготков.
Я осторожно вышла из камеры. Мальчик ждал за дверью. Я вздрогнула, выругалась. Он погрозил мне пальцем, потом этим же пальцем поманил за собой и рванул с места.
Я помедлила, собралась с духом и двинулась следом.
15
Мальчик провел меня через еще одну заколоченную дверь в другую комнату, пропахшую затхлостью и гнилью. Там, между штабелями прогнивших деревянных ящиков, он хранил свои сокровища: пригоршню шариков, несколько разноцветных камешков, перышки, голубую жестяную кружку. Еще там был сшитый вручную игрушечный зверек, то ли собака, толи слон.
— Мне кажется, ты что-то потерял, — сказала я, присев на корточки рядом с кучей сокровищ, и вытащила из кармана зеленый шарик. Мальчик восторженно защебетал и обнял меня. Я смутилась от удивления и обняла его в ответ.
— Как тебя зовут? — спросила я.
Он взглянул на меня, улыбнулся и кивнул.
— Ева. Я Ева, — указала я на себя. — А ты…
Малыш просветлел еще на несколько ватт, но снова ответил лишь кивком.
— Я хочу помочь тебе выбраться отсюда. Отвести тебя в красивое место. Хочешь?
Он кивнул, все еще улыбаясь, хотя, подозреваю, предложи я ему прогулку на собаках по Сибири, он бы точно так же улыбнулся и радостно кивнул, совершенно не представляя, о чем я.
— Мы скоро уйдем отсюда, солнышко. Но мне надо кое-что сделать, найти здесь кое-кого. Ты мне не поможешь?
Он отчаянно закивал, видно, на сей раз, понял, о чем речь. Я описала Аманду Салливан, но на лице мальчика отразилось разочарование, и он медленно покачал головой. Он понял идею искать кого-то, но сравнить словесное описание с виденными им людьми было выше его сил.
Я сосредоточилась, представила статью с фотографией Салливан и попыталась материализовать ее. Ничего не произошло. Ну ладно. Здесь моя магия почти бессильна, но в нашем измерении я способна на многое. Пообещав вернуться, я заскочила в призрачный мир, создала фотографию и вернулась в мир живых.
— Вот кого я ищу.
Мальчик тоненько вскрикнул и юркнул за меня, обхватил мне ноги, уткнувшись в них лицом. Я опустилась на колени, и он спрятал лицом у меня на плече. Худое тельце испуганно вздрагивало, и я мысленно отругала себя. Он знал — или чувствовал — что совершила Салливан. Обняв его и гладя по спине, я нашептывала ему слова утешения. Когда он перестал дрожать, я спрятала фотографию в карман.
— Забудь о ней. Лучше пойдем…
Он схватил меня за руку и потянул за собой. На залитом слезами лице читалась решимость. Я не стронулась с места, но он выпустил мою руку и припустил вперед. Я помчалась вдогонку.
Вслед за мальчиком я прошла вдоль ряда подземных камер, вылезла через люк, пересекла верхний тюремный блок, еще несколько комнат, миновала очередной охранный пункт и бронированные двери, и очутилась во втором блоке, поменьше. Все камеры были заняты. Зона особо строгого режима. Малыш подвел меня к последней камере, в которой на кровати лежала Аманда Салливан, читая «Женский домашний журнал».
Я обернулась к мальчику. Он спрятался за стену камеры, чтобы Салливан его не заметила.
— Не бойся, она тебя не тронет. Обещаю.
Он улыбнулся и кивнул. Бросился ко мне и крепко обнял, а потом рванулся прочь и скрылся в конце коридора.
— Нет! — крикнула я, пытаясь догнать его. — Стой…
Меня схватили за руку.
Трсайель.
— Этот мальчик призрак!
— Джордж.
— Ты его знаешь?
— Его мать была заключенной. Он здесь родился и умер пять лет спустя. Оспа.
— Он жил здесь?
— Когда Джордж появился на свет, тюремный врач был дома. Решил не утруждать себя работой. Джордж родился с пуповиной, обмотанной вокруг шеи. Соседка его матери откачала его, но мозг успел пострадать.
— Значит, он был никому не нужен, — прошептала я.
— Ему позволили остаться здесь, с матерью, — кивнул Трсайель.
— Почему он до сих пор здесь? Разве не стоило бы…
— Вытащить его отсюда? Мы пытались, но он все время возвращался сюда, как голубь в родную голубятню.
— Потому что ничего другого он не знает. А здесь ему хорошо. — Я припомнила, как мальчик изображал, будто открывает двери. — Он не понимает, что умер.
— И ты думаешь, что ему надо открыть глаза? Я медленно покачала головой.
— Пожалуй, нет.
— Все это, — Трсайель обвел вокруг рукой, — не простоит вечно. Когда тюрьму снесут или забросят, мы заберем ребенка и, вероятно, позволим ему переродиться. В таких обстоятельствах это лучшее, что можно сделать.
— А тем временем гуманнее всего оставить его здесь. — Я выбросила из головы мысли о ребенке и повернулась к Аманде Салливан. — Это кандидат номер один.
Трсайель посмотрел на нее, и глаза у него вспыхнули. Он сжал правую руку, будто нащупывал что-то… например, рукоять меча.
— Прекрасный выбор.
— Ты уже все увидел?
— Да, достаточно для того, чтобы понять, что выбор правильный. Для большего надо сосредоточиться. — Он бросил на меня взгляд. — Давай, я сам посмотрю.
— Нет, это моя работа. Приступим.
Замелькали смутные образы, да так быстро, что я видела только размытые цветные пятна. Потом беспорядочное мельтешение сменилось… тьмой. Я ждала, нетерпеливо, как зритель в театре ждет, когда же поднимут занавес.
— Я хочу, чтобы он из-за меня мучился, — раздался голос, — точно так же, как я из-за него.
Эту фразу можно сказать по-разному, эмоции способны придать словам любой оттенок — ярость, бешеную страсть, о которой потом сожалеешь, холодную ненависть. Здесь же слышалось нытье избалованного ребенка, выросшего в избалованного взрослого, так и не понявшего, что никто не обещал ему легкой жизни.
Ответил другой голос, шепот, делавшийся то тише, то громче, убаюкивающий, как лодка на волнах.
— И что ты для этого сделаешь?
— Я… я не знаю, — недовольным тоном требовательного дитяти, — подскажи мне.
— Нет… это ты скажи.
— Я хочу причинить ему боль. Пусть расплатится. — Пауза. — Он меня разлюбил. Он сам так сказал.
