Первый отряд. Истина - Старобинец Анна Альфредовна (список книг txt) 📗
…То, что приносит хозяйка и ставит передо мной на прозрачный, со стеклянной столешницей, стол, больше напоминает снотворное, чем еду. Пузырек с большими красными капсулами. На этикетке изображен рыцарь в доспехах.
— Риттер-ягд, — говорит она, вытряхивая на ладонь капсулу. — Одна капсула заменяет завтрак, обед и ужин.
— Спасибо, но в этом смысле мне больше нравятся чипсы.
— Вы меня обижаете, — говорит она таким тоном, будто запекла целого поросенка специально в мою честь, а я теперь заявляю, что решила стать вегетарианкой. — Вы обязательно должны это попробовать.
Красная капсула выглядит как пластмассовая пулька для игрушечного пистолета. Мне не хочется, чтобы она оказалась в моем животе. Но еще мне не хочется отвлекаться, и я говорю:
— Ладно, давайте.
Я говорю:
— Кажется, я не дорассказала вам про «Первый отряд». Так вот, девочка по имени Надя Русланова должна помочь Шестому отделу победить барона фон Вольффа. Он, понимаете, давно умер, но «Аненербе» нашло способ использовать его в борьбе против русских. Поэтому Надя отправляется в царство мертвых, чтобы попросить о помощи своих погибших друзей, которых зовут…
— Я смотрела этот мультфильм.
Вот теперь она говорит правду.
— Правда? И как он вам?
— Красиво сделан. Но слабо придуман. Хромает в драматургическом плане. Сюжетная конструкция не доработана. Персонажи плохо раскрыты.
А она придирчивый зритель…
— …В хорошем искусстве не должно быть героев и негодяев, в нем, как и в жизни, все гораздо сложнее. А в этом «Первом отряде» персонажи все плоские, однозначные. Я бы сказала — нежизненные. Отсюда фальшь. А я не терплю фальши…
Она не терпит фальши. Пчелы против мед а, как любил шутить Рыжий. Забавный факт: она говорит искренне.
— …Но главный минус… Главный минус этой картины в другом. Она непочтительна. Такой легкий жанр недопустим, когда дело касается Второй мировой. Какие-то оккультные бредни… Какие-то воскресшие пионеры… Какая может быть мистика, если мы говорим о реальной войне, с ее реальной кровью и болью?! Священная война — не повод для спекуляций и шуток. И кроме того — все это рисовали японцы. Да вы хоть знаете, милочка, на чьей стороне воевали японцы?.. Непочтительность. Чудовищная непочтительность к нам, ветеранам.
— Но… лично к вам непочтительности вроде бы нет? Вас вывели в весьма положительной роли…
— Меня? Милочка моя, я здесь ни при чем. Случайное совпадение имен, не стоит обманываться на этот счет.
Обманываться не стоит. Да я и не умею обманываться. Зато я умею терпеть. Терпеть и не подавать виду…
— Ника, милая! С вами все хорошо?
Обожаю этот вопрос. В американских фильмах его задают неподвижно сидящим спиной к камере трупам, полицейским с шестью пулями в животе или безнадежным больным с покрытым испариной лбом.
В рамках этой классификации я отношусь скорее к последним. За восемнадцать лет я научилась терпеть свою боль. Если за миг до удара расслабить мышцы, тогда не так больно. Я научилась предчувствовать боль. Я знаю, когда ее ждать. Я знаю правила боя.
Но ее вранье — это бои без правил. Каждый удар каким-то образом наносится с удвоенной силой. И как после сильного удара в живот чувствуешь вкус железа во рту — так я чувствую вкус ее лжи. Ее ложь — точно азиатский деликатес. Перегнившая, скользкая, вязкая, с запахом щелочи. Как утиные «черные яйца», пролежавшие в соли и извести шестьдесят дней.
— …С вами все хорошо, милочка?
— Я в порядке, — так, кажется, принято отвечать на это вопрос, если ты еще можешь ответить.
— Вы неважно выглядите.
— У меня критические дни. А вы врете. Совпадение имен не случайно. Я читала ваше личное дело.
— Мое?..
— Ваше. Вы же Надежда Русланова?
— Да… — отвечает она как-то рассеянно. И опять врет.
И тогда я понимаю, в чем дело. Откуда эта черная гниль. Двойная неправда во всем, что она говорит.
Она фальшивка, подменыш.
И ей очень страшно.
— Кто ты? — спрашивает она меня. — Где ты взяла мое дело?
— А вы кто?
Невежливо отвечать вопросом на вопрос, но иногда вежливый вариант просто не приходит на ум.
— В каком смысле? — ее удивление почти искренне.
— Вы не Надежда Русланова.
На какие-то пару секунд на ее лице появляется выражение… облегчения, что ли. Выражение человека, которому снился кошмар и которого разбудили. Потом оно пропадает, снова сменившись страхом. Как будто она поняла, что будивший — персонаж все того же сна.
— И кто я, по-твоему?
— Я не знаю.
И вновь облегчение. Она прощупала почву, и ей понравился результат. Свежайшая глина. Такая мягкая — лепи все, что хочешь.
Она тут же лепит:
— С чего ты взяла, что я не Надежда Русланова? А-а, кажется, я понимаю! Ты думаешь, что я — не она, потому что мне вроде бы не известны события, происходящие в этом дурацком мультфильме…
В вопросах этикета я бываю порой весьма щепетильна. Возможно, это связано с тем, что я провела детство пусть и в хорошем, но все же в казенном доме. От тех, кто растит тебя в этом доме, ты никогда не добьешься любви. И потому каждая кроха их уважения — ценность. Мне восемнадцать. Теоретически это дает пожилым людям право обращаться ко мне на «ты». Практически же я не люблю, когда мне тыкают незнакомые люди. И мне не важно, сколько лет они до этого прожили.
При иных обстоятельствах я бы попросила ее незамедлительно заменить «ты» на «вы». Но сейчас меня куда больше волнуют другие местоимения.
Как следователю-криминалисту, опирающемуся в запутанном деле исключительно на интуицию и идущему по следу вслепую, приятно обнаружить реальные отпечатки пальцев убийцы в квартире убитого, так и мне всегда чертовски приятно обнаруживать в речи лжеца формальные индикаторы лжи. Основывать свое мнение не на спазмах в районе желудка, а на зримых уликах, как это делают все остальные.
— …что я — это не она.
— Прости, милочка?
— Вы сказали: «ты думаешь, что я — не она».
— Ну да, ты решила так, потому что…
— Если бы вы приняли меня за другую, я бы сказала: «Вы думаете, что я — это не я». В моей речи не было бы дистанции между той, кем вы меня не считаете, и той, кем я на самом деле являюсь. А вы говорите так, будто вы и она — два разных человека…
— Шестьдесят три, — говорит она.
— Что?
— Шестьдесят три года я живу в этой стране. Здесь говорят по-немецки. Мой муж говорит по-немецки. Не кажется ли вам закономерным, уважаемая корреспондент, что я делаю в моем русском некоторые небольшие ошибки?
Она невозмутима. Она немного утомлена. Но в этот момент я вижу, как напряжены ее руки. Наверняка она когда-то неплохо играла в теннис. Отбив мой мяч, она рефлекторно сжимает невидимую ракетку.
Улика недействительна, господин следователь. У подозреваемого есть железное алиби.
Но от следователя с развитой интуицией я выгодно отличаюсь тем, что не нуждаюсь в стопроцентных уликах. Завести дело и выдвинуть обвинение я могу и без них. Это дается мне дорого. Но этого у меня не отнять.
Она говорит, а я слушаю.
Слушаю, как она месит правду и ложь.
— Хорошо, — говорит она. — В мультфильме многое — правда.
— Был Первый отряд, — говорит она, — и был этот чертов отдел. Он назывался Специальным. Мои товарищи… Леня, Зина, Марат и Валя… да, их убили. А я осталась одна.
— Некропортал, — говорит она. — У Спецотдела была эта штука. Они отправили меня на ту сторону. Туда, где мертвые. Да, я там была.
— Эти шпионы, — почти шепчет она. — Кто они такие, Миша Шприц, Леша Климов? Они не сценаристы, они шпионы, иначе как бы они узнали военную тайну…
Она говорит:
— Военная тайна. Поэтому я все отрицаю.
Она говорит:
— Все совершенно секретно. Поэтому я не в праве давать интервью.
Она говорит:
