Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" (лучшие книги без регистрации txt) 📗
Мастерам кия и на земле вятичей почтение особое. Каждый род имел своего оружейника. Хоть и редко, но все же встречались даже мастера не менее умелые, чем знаменитый киянин Людота. Старшего из вятичей, уже известного Ругивладу, звали Творилой.
Особо любила сего искусника детвора, ибо не было такой диковины, такой чудной игрушки, что не сварганил бы добрый мастер, начиная от деревянного меча или детского лука и заканчивая вертушками да жужжалками.
— Вот так клинок у тебя, словен! — не скрывал восхищения Творило, любовно разглядывая металл.
Управляться с полуторником точно с простым мечом мог разве очень высокий воин. Ругивлад, к счастью, не мог пожаловаться ни на рост, ни на крепость длинных рук.
— Да, особенный! — подтвердил он. — Сколько уж крови выпил, сколько вражины порубил — а ни одной зазубрины. Что тут скажешь.
— Нет, Ругивлад, такого кузнеца, чтоб на творение рук своих не поставил бы клейма! Знатный меч особливо знаки любит. Клейма я тут не вижу. Выходит, не человек его справил, а могучий бог!
— Вот и я так думаю, — грустно вымолвил словен.
Издревле вятичи ведали тайны металла. Видно, достались им секреты от самого небесного Творца — Сварога. Чтили и Сварожича за неделю до конца Грудня, а еще пару дней в Большие Овсени, когда обновляли пламень в печах во славу Огнебога.
И рек древний Станимир, поучая малышей, да не худо бы и всем послушать:
— … Сварога — Деда богов, что ожидает нас, восхваляем. Сварог — старший бог Рода божьего и Роду всему — вечно бьющий родник. Как умрешь, ко Сварожьим лугам отойдешь, ибо он есть Творец, а прочие — суть сыны Его. Потому и молим Сварога со Сварожичем средь огней наших и хлябей наших и просим Его, ибо он — источник хлеба нашего и есть бог Света, Бог Прави и Яви, — вещал старец.
И рассказывал мудрец, как поймал раз сей Кузнец Черного Змия, да прищемил ему язык клещами огненными, да стал охаживать Гада кулаком, что кувалдою киевой. И делили они с Ящером [26] Землю Матушку. Справа Навь легла, слева Явь простерлась. Так прошла межа великая, а по ней бежит ныне река Смородина. Кто воды мертвые переплыл — назад не вернулся. Но и нечисти из-за той реки нет пути на Белый Свет. Так-то оно было!
Ругивладу удалось без особых хлопот собрать десятка два искусников. На помощь жупана он не уповал, но работу скоро наладил, как должно.
Волах дал всем строгий наказ слушаться чужеземца, точно его самого. Поведал словен воеводе про разные хитрости да придумки, вот и смекнул старый вояка — польза будет городу великая. Так двор Ругивлада превратился в настоящие мастерские.
Наследники Сварога знали свое дело к несказанной досаде Медведихи — красивой дородной бабы, которую воевода подвязал заведовать нехитрым хозяйством чужеземца. В минувший год она потеряла сына — увел проклятый кочевник, да муж ее сгинул где-то в Муромских лесах несколько весен назад. По дурости нанялся вятич охотником, да не простым, а за головами человечьими.
Пусть и за татями гонялся Медведихин муж, а пословицу древнюю забыл: не рой яму другому — сам в нее попадешь!
Словом, была баба ныне не у дел, и работа, с легкой руки Волаха, пришлась как раз по ее стати. Женщина мигом показала мастеровитым мужикам, кто здесь хозяйствует, и те слушались ее во всем, окромя своего кузнечного дела. Медведиха баловала умельцев квашеной капустой да кислой морошкой, а иной раз блинчиками с медком. Но чужестранец, хоть и был моложе самого юного кузнеца на десяток лет, как слыл нелюдимым, таким им и остался. Ругивлад строго-настрого запретил бабе прибираться в верхних покоях, где даже ночами, при лучине, что-то себе колдовал, но в хозяйские дела не лез и по вопросам «куда чего нести» да «где что разложить» всех отправлял к ней. Медведиха слушалась молодого волхва, особенно после того, как словен отдал ей «на обзаведение» половину серебра, некогда выигранного котом в таврели. Баба гордилась ученым пришельцем, хотя в волховании ничего не смыслила. Она же готовила еду и самому волхву, который оказался на редкость неприхотлив: житного чужеземец почти не ел, брезговал и мясом, хотя позволял себе рыбу и яйца. Чаще всего чужак вкушал сочиво — отварную пшеницу и ячмень с медом, но без масла. Поговаривали, то ли в шутку, а может и всерьез, оно уходило на свечи, кои жег пришелец в немеряных количествах. Но то были враки — для таких целей у словена имелся пчелиный воск, что раздобыл он у бортников на пасеке. К слову, и мед у них выдался в этот год знатный, вкусный да пряный, на радость детишкам.
Нередко бортни устанавливали на деревьях — чтоб грузному лесному хозяину не полакомиться дармовым медком. Бортник ловко поднимался по дереву и, прикрепив себя сыромятными ремешками к стволу, выдалбливал полость, называемую бортней. Ульи же обычно делались из деревянных колод, что нередко поднимали под самую крону, и не одну штуку, а сразу несколько.
Как-то за работой Кулиш, сынок Манилы, располосовал себе бок. Медведиха никак не могла остановить кровь — повязка тут же намокала снова. Хотели было нести отрока к Станимиру, но, на счастье Кулиша, словен как раз вернулся от воеводы и сумел заговорить рану не хуже иного знахаря, посыпав ее измельченными листьями мяты да подорожника:
«На море да на Окияне, на острове да на Буяне Седовлас стоит, рудой крови велит: „Ты, кровь-руда, стой — кладу запрет на тебя с листвой! Ты, руда-кровь, запекись — с раны не растекись!“»
С тех пор местные зауважали иноземца, благодарил и Манило. Станимир, осмотрев шрам Кулиша, похвалил словена. После памятного случая с Домовым это была вторая похвала старика за осень. Удостоиться такой чести доселе не мог никто.
Целебную траву, понятно, собирал не словен, ведь гостил в Домагоще недавно. Выручила Ольга, что знала и цветок, и корешок. Зато гость сам готовил отвары и пользовал ими себя как изнутри, так и снаружи. Черные одежды и нелюдимость прочно закрепили за молодым волхвом прозвище «Черниг». Так именовали темных кудесников, осевших в дремучих Черниговских лесах, где искали они покоя от сует обыденной жизни. Впрочем, естества своего волхвы не сторонились, и коль приходила к ним, бывало, женщина, пораженная бесплодием, но желавшая иметь дитя, никто не смел ей отказать в этом чуде, иначе гнев Черного бога непременно бы настиг такого служителя.
А с запада и юга слетались вести одна хуже другой. Разведчики сообщали о необычном оживлении в стане печенегов да о посольстве к ним киевского воеводы Бермяты. И вспоминали ратные мужи, как ярились пожарищами светлые летние ночи, как вспыхивали факелами деревни, сгорая дотла одна за другой. Но даже старики сходились во мнении: никогда еще Домагощу не угрожала столь серьезная опасность.
— Будет дело мечам! — поговаривали они. — Ждите кочевника летом! Непременно нападет!
Налетят степняки — пожгут слободы да поселки, повытопчут поля. По осени-то им уже не добраться, разве только, а зимою — верная смерть. И лишь только просохнут тропы да дороги после вешних гроз — вот тогда и явится незваный гость из степей задонских.
Несмотря на запрет отца, Ольга собралась за стены городища — сказала, что к бабке-ведунье.
— И не боишься, глупая, в такую пору по лесу бродить, — молвил Ругивлад, встретив ее на обратном пути.
— Вот еще! — возмутилась девушка. — Да я теперь и не одна! Разве не так?
Словен ощутил дрожь, опрометью пробежавшую по спине.
— Каррр! Карр! — раздалось с верхушек елей.
— Плохая примета! Ворон, хоть и живет триста лет, — это навья птица. Дурное накликает! Уйдем скорей отсюда!
— Ты иди, а я мигом догоню, — отозвался Ругивлад.
Дернув плечиками, Ольга двинулась по тропе, что вела к Домагощу. Стены уж обозначились средь паутины ветвей.
Волхв зашептал, проникая колдовским взором в лесную темень. Точно вняв его мольбе, стремительно набежавший ветерок предательски разворошил густую хвою. Но чернец и не думал улетать. Блеснул металлом клюв. Самоцветами сверкнули зоркие вороновы очи. Ругивладу почудилось, что это все те же чародейские глаза Седовласа.
