Имя богини - Угрюмова Виктория (полная версия книги TXT) 📗
Караван уже второй день находился в пути. Каэтана и трое ее спутников ехали во главе длинной вереницы всадников, сидящих на конях и верблюдах, вместе с Сайнаг-Алдаром – владельцем всего этого великолепия.
Сайнаг-Алдар был гораздо больше чем просто купец. Он был невероятно богат для человека, который каждый раз рискует имуществом и жизнью. Обычно караванщики, которым удавалось сколотить такое состояние, оседали в каком-нибудь большом городе и нанимали торговцев победнее, чтобы те выполняли за них всю тяжелую и опасную работу. Однако этот человек брался за дело не только ради денег: риск – вот что его привлекало.
Поджарый, сухой, черный, чем-то похожий на Джан-гарая, словно старший брат на младшего, Сайнаг-Алдар не мыслил себя без пыльных дорог, ночевок под открытым небом, без ржания лошадей и звона оружия. Он был воином, немного авантюристом, в чем-то – серьезным дельцом, а в чем-то – обычным разбойником, как и его предки-саракои, осевшие в Урукуре в незапамятные времена.
Когда-то его отец влюбился в красавицу кочевницу и увез ее из родного племени в ал-Ахкаф. Караванщик унаследовал от отца практическую сметку, решительный характер и твердость; а от матери – изысканную внешность, независимость нрава, удаль и горячность людей ее рода. Сочетание получилось на редкость удачным, и Сайнаг-Алдар в жизни своей покоя не знал, знать не хотел и не был уверен в том, что слово «покой» вообще имеет право на существование, если речь заходит о настоящих мужчинах. Естественно, его не пугала ни приближающаяся война, ни армия великого полководца Зу-Л-Карнайна, которая со дня на день могла встать у стен ал-Ахкафа. По слухам, один из братьев его матери занимал в армии императора немалый пост, и Сайнаг-Алдар смело глядел в будущее. Однако, как человек разумный и рассудительный, он хотел успеть в город до начала войны, чтобы вывезти самое ценное в приграничный Джед. С таким человеком и отправились в путешествие Каэтана и ее друзья.
С Джангараем и Бордонкаем она сдружилась совершенно незаметно и очень легко.
Ингевон фехтовал с ней на мечах каждое утро и каждый вечер, изнуряя себя до седьмого пота. Он был готов продолжать еще и еще, но Каэ обычно валилась на спину, широко раскинув руки, и молила:
– Пощади, великий воин, иначе завтра я буду спать в седле и не смогу слушать твои занимательные истории. А ты умрешь без слушателя гораздо скорее, чем без партнера по фехтованию.
Джангарай смеялся и помогал ей встать. Как-то само собой получилось, что за два дня путешествия он рассказал своим новым друзьям почти все о своей жизни – во всяком случае, больше, чем любому человеку за многие годы.
Бордонкай же никак не мог понять, на самом ли деле он стоит за справедливость, и эти сомнения не оставляли его подолгу, хотя сражаться пока ни с кем не пришлось. Удивительным образом подобное пребывание в сомнениях его не угнетало, а только заставляло задуматься. Бордонкай неожиданно для себя обнаружил, что задумываться ему нравится гораздо больше, чем воевать не рассуждая. Он часто и подолгу беседовал об этом то с альвом, то с Каэтаной. Оба они серьезно относились к его душевному состоянию, и это тоже было внове ДЛЯ гиганта. Он бы с радостью обсудил происходящее с ним и Джангараем, но побаивался, что острый на язык ингевон высмеет его, а быть осмеянным Бордонкай не хотел. Вот и выходило, что, хотя он знал Джангарая Несколько лет, а двух других своих спутников – всего несколько дней, тем не менее сдружился и сблизился с ними гораздо больше.
Альву, как ни странно, нравилось путешествие. Как-то, подъехав к Каэтане во время утреннего перехода, он упоенно оглядел окрестности и сказал:
– Красота-то какая! Я, знаете ли, всю жизнь мечтал получить должность библиотекаря у какого-нибудь вельможи. Они книгами мало интересуются, но друг от друга стараются не отстать и библиотеки при случае закупают целиком. Ведь в лесу я жить не могу, даром что сам ближе к духам, чем к людям. Только мне очень обидно, что создатель нас так обделил: духи, эльфы, лесной народ вроде альсеид, оборотней или сарвохов – у них магия есть, волшебство, и они бессмертны. Люди – у них цивилизация, да и сила на их стороне, куда ни глянь. А мы, альвы, ни то ни се – ни силы, ни волшебства, – только мех один. Нас ведь ингевоны раньше из-за меха отстреливали. Ты уж, Джангарай, не сердись за правду.
Ехавший следом за Воршудом воин ответил:
– Что же мне сердиться, Воршуд? Это тебе нужно сердиться. Что было, то было. – И, обращаясь к побледневшей Каэтане, сказал: – Действительно, была мода на плащи из меха альва. Их так шили, чтобы лапки завязывались на груди.
– Ужасно, – прошептала Каэ.
– И я говорю, что ужасно, – согласился Воршуд. – Всю жизнь мечтаю поселиться где-нибудь в столице или в замке, но недалеко от культурного центра, так, чтобы университет был поблизости. А лучше всего – при самом университете, – вздохнул он мечтательно. – Но сегодня я впервые понял, что и на природе – красота. Только мне здесь жить было бы все-таки страшно. А полюбуешься – на душе теплеет. Спасибо вам, что взяли меня в такое путешествие. Сам бы я никогда на подобное не решился.
Джангарай скрипел зубами и молчал, но, когда альв пришпорил коня и поскакал вперед, наслаждаясь быстрой ездой, обратился к Каэтане:
– Часто мне бывает стыдно, что я родился в это время, в этом месте, на этой земле. Я не приемлю почти ничего из творящегося вокруг. Я пытался бороться со злом и для этого хотел стать великим фехтовальщиком. Я грабил и убивал только тех, кто этого заслуживал, но зла вокруг меня не стало меньше. А потом появились вы, и стало ясно, что даже фехтовать я за свою жизнь как следует не выучился. Зачем я прожил тогда эти годы?
– Я могла бы тебе ответить пустыми словами, Джангарай. Так, как принято отвечать на подобные речи, смущаясь в душе, что человек говорит неприкрытую правду. Но я не стану этого делать. Мы отложим этот разговор на то время, когда я смогу ответить тебе не словами, а тем, что за ними стоит.
Джангарай ничего не ответил Каэтане, но вечером того же дня, когда они сидели у костра и пили темный тягучий напиток караванщиков из маленьких неглубоких чашек, спросил ее:
– Вы расскажете мне о том, что знаете о душе своих мечей?
– Как? – искренне удивилась Каэ.
– Вы станете учить меня?
– Учить не стану, а вот рассказать, что помню, могу. Если бы я знала, откуда это помню и кто учил меня... – печально вздохнула Каэ.
После ужина они с Джангараем отошли на несколько десятков метров от лагеря, чтобы не мешать остальным, и стали фехтовать.
– Не сражайся со мной! – кричала Каэ, в очередной, раз избегая прямого удара, в который Джангарай вкладывал недюжинную силу. – У тебя глаза от ярости ничего не видят. Не ищи во мне соперника – тогда заметишь, как легко станет на душе.
– У вас мечи Гоффаннона, – выдохнул Джангарай, которому только гордость мешала снизить темп боя.
– Если хочешь, возьми их. – Каэ протянула ему об клинка рукоятями вперед.
Джангарай сначала посмотрел на нее так, словно засомневался, в своем ли она уме. Потом отступил на шаг и сказал:
– Я не могу...
– Но я же могу...
– Этому я всегда удивлялся, дорогая Каэтана, но все же вы несколько иное существо, чем все мы. А я не могу. Это же...
– Знаю, знаю: великое сокровище, мечта и сон любого воина – мечи Гоффаннона. Ну и что? Они же сделаны для того, чтобы ими фехтовать.
Джангарай с великим сомнением приблизился к Каэ, явно не убежденный этим аргументом.
– Вы хоть знаете, кто их ковал?
– Ты уже несколько дней обещаешь рассказать мне эту историю, а мне неудобно признаться, что о мечах Гоффаннона я знаю столько же, сколько о Тешубе или о том, зачем я иду в ал-Ахкаф.
Ингевон заметно побледнел и опустился прямо на траву.
– Это серьезно?
– Абсолютно. Воршуд мало что мог мне объяснить. Может, хоть ты расскажешь?
Джангарай ошалело уставился на женщину, которая держала в руках бесценные клинки и понятия не имела, к чему прикасалась.
