Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
С трудом преодолев пороги, хорошо, что на низком берегу реки был устроен волок, он в конечном счете прибыл в Словенск и вырвался на просторы Ильмерского моря. Но, устремившись к Русе, уже завидев воды многоветвистой Ловати, Осколод понял, что до холодов ему в желанный Киев не поспеть. Люди тоже роптали.
Местный князь Вельмуд находился в отлучке – говорили, что призвали на совет союзных племен, куда он повез и долю Русы на нужды общей казны.
Зимовка выдалась тяжелой, Тур приболел, припасы были на исходе, а топоры у русов были не менее остры, чем клинки Осколодовой дружины. На чужаков косились зло, и быть бы сече. Но тут пришло известие, что Гостомысл отправился к Велесу, а на смертном одре завещал престол старшему из своих внуков, сыну Годлава-Табемысла и Умилы, Рюрику, будь он неладен. Воли умершего никто ослушаться не посмел.
Когда уже запахло близкой кровью, Осколод сказался пасынком нового князя. Мол, пытает он пути к Киеву, а дальше – в земли ромеев. Разумеется, с ведома Рюрика и по его приказу. Чинить препятствий после таких признаний ему было никак не можно. Знали уж, что Вельмуд сам обещал почившему королю служить по чести и правде его внуку.
Послы Гостомысла, должно быть, еще не прибыли в Великоград, когда весной, пополнив ряды сторонников такими же сорвиголовами из местной руси, Осколод продолжил путь.
Где волоками, где мелкими речушками, где вплавь, где впешь, еще не отгорели сухие травы на древних курганах, сотни Осколода расправили паруса лодий над многоводным Днепром. Оставив по борту земли кривичей, они устремились на юг и вскоре уж завидели киевские горы.
Жизнь улыбалась молодому вождю…
Удача оставила Добрю, едва тот миновал ворота княжеского двора. И, будучи уже тертым калачом, Добродей сразу это понял.
Справа от княжеского терема чернело два общих дома и конюшня. Близ домов уже толпился народ – воины примеряли оружие, готовились к шутейным поединкам. Рядом – стайка отроков, человек пятнадцать, не больше. На негнущихся ногах Добря преодолел отделявшее расстояние.
Воеводу узнал сразу. В отличие от рюриковского, этот был поджарым, с темно-русыми волосами и острым, как копейное острие, взглядом. Сразу заприметил мальчика, махнул рукой, подзывая:
– Это ты, что ли, тот самый? Князь про тебя сказал. Вон, иди к остальным, они объяснят, что к чему.
«Остальные» уже поджидали, и от их вида становилось не по себе. Но хуже другое – все отроки по виду младше, каждый на две головы ниже Добродея.
– О… смотрите, кто к нам пришел! – протянул чернявый мальчишка.
По тону и нахальному виду Добря сразу определил – предводитель. Неприятный морозец выхолодил спину, вспомнилось, как сам был первым из первых, как каждый день утверждал это право, нещадно лупил и «стареньких», и «новеньких». Вторых не жаловал особо. Впрочем, их никто не жаловал.
– Как звать? – еще нахальнее спросил чернявый.
Добря набрал в грудь побольше воздуха, расправил плечи, подбородок вздернул. Ответить постарался уверенно, хотя душа сползла в пятки, а сердце от страха билось о ребра.
– Добродеем кличут.
Предводитель отроков скривился, бормотал, словно имя на вкус пробовал:
– Добро… дей… Добря. Добрятко… О! – наконец воскликнул он. – Так ты у нас добренький?! Парни, вы слышали? Добренький!
– Добродей, Добродей… победитель мух и вшей… – тихонько пропел другой, белобрысый.
Мальчишки захихикали, а Добря покраснел до кончиков ушей. Но смолчал.
Тем же вечером случилась первая драка. Набросились скопом, повалили. Добря отбивался, кусался, но взвыть от боли или заплакать не посмел. И почти сразу понял – хоть мальчишки и младше, а дерутся куда лучше него, взрослого. А когда все вместе, так и вовсе непобедимы.
Следующий день тоже закончился дракой, но теперь напали только трое. Тут Добря сражался куда успешнее, но все равно остался лежать в пыли, за общинным домом.
В третий день сходились уже один на один. Чернявый малолетка сперва приложил Добродея по носу, после сделал хитрую подножку, прыгнул сверху и поколотил уже как следует. Добря пытался уклоняться от ударов, сбросить наглого отрока, но тот вцепился, словно клещ. Под общий гогот поверженного Добродея отволокли к выгребной яме… и макнули бы, если б не дружинник, у которого прихватило живот. Кажется, даже что-то кричал сорванцам, пытался защитить новичка, но Добря уже не разбирал слов.
Жизнь превратилась в вереницу несчастий. Каждый день стал неотличим от предыдущего: споры, драки, обиды. Добрю заставляли драить пол в общей избе, чистить конюшню и сафьяновые сапоги воинов. По уму, все это отроки должны делать сообща, по очереди, но по уставу не получалось.
Под присмотром воеводы и старших воинов отроки учились владению оружием и правилам боя. Но и тут Добря чувствовал себя лишним. Не успевал за всеми.
Мальчишки с самого начала были куда искуснее – ведь с пеленок обращались с оружием, слушали рассказы бывалых воинов, видели и шутейные, и настоящие поединки. Добря же не знал и половины из ведомого им. А еще и уставал много больше других, от драк и чрезмерной работы.
Однажды представился случай сказать князю… Осколод выезжал на полюдье – всю зиму и начало весны намереваясь провести вдали от Киева. Заметив в толпе отроков Добродея, чуть склонил голову, спросил:
– Ну, и как тебе поживается в Киеве, словен?
Чего тогда стоило сжать зубы и натянуть на лицо широкую улыбку – даже боги не знают.
Отцу Добродей тоже не жаловался. А про синяки и ссадины врал, мол, удары разучивал или еще чего. Впрочем, Вяч не особо и спрашивал, изнуренный непрестанной работой. Зато Корсак, заслышав подобные рассказы Добри, смотрел пристально и недоверчиво, задумчиво поглаживал пальцем перебитый нос.
В непроглядной, чернющей жизни мальчишки было только одно светлое пятнышко. Изредка близ конюшни появлялась княгиня Дира, которая, по всему видать, любила памятную по первой их встрече лошадку столь же горячо, как и мужа. Статная, с горделивой осанкой, укутанная в заморские шелка, обсыпанная золотом. Но было в ее облике и нечто другое, куда более важное, чем все яхонты мира…
Добря очень редко удостаивался взгляда княгини, но, если Дира дарила этот взгляд, он был полон ласки и тепла. В таких случаях мальчик непременно кланялся и при первой же возможности мчался прочь, пока никто не успел заметить малиновую краску на щеках.
Весна выдалась ранней. Едва отзвенели первые капели, в город вернулся Осколод с дружинами. Добря рассматривал потрепанных воинов и удивлялся – совсем не такой представлялась ему воинская доблесть. После вспомнил о собственных злоключениях при княжеском дворе, но ведь могучих воинов Осколода побить труднее, чем щуплого мальчишку.
Зато Дира с возвращением князя расцвела, или это весна дала о себе знать? Ее щеки налились румянцем, глаза блестели ярче дюжины солнц. Добря едва удержался, чтоб не зажмуриться, когда увидел.
По двору поползли назойливые слухи, дескать, Осколод задумал великий поход. Об этом шептались все. Даже отроки, и те собирались в тесную стайку и шушукались.
И только теперь Добре стало действительно жаль, что его до сих пор не приняли в ребячью ватагу. Приходилось сидеть в стороне, навострив уши, и пытаться разобрать, о чем разговор. А мальчишки, будто нарочно, обсуждали события тихо-тихо, хотя некоторые слова все-таки долетали: Царьград, поход, добыча.
При первой же встрече с отцом Добря сразу спросил про Царьград. Отец ничего не знал о намерениях князя, зато рассказал: Царьград – великий город, очень богатый. Еще поведал, что Осколод однажды уже наведывался в те края прежде, чем сел на престол Киева.
– Видел одежды Диры? Те, что золотом расшиты? Поговаривают, это оттуда, из Царьграда. Осколод тогда с большой добычей пришел и многое из тех богатств к ее ногам бросил.
– Знатное вéно [10], – пробормотал Добря в ответ, а Вяч растянул рот в улыбке:
