Голоса - Ле Гуин Урсула Кребер (книги бесплатно .TXT) 📗
Оррек молча ему поклонился, но Иддора было не остановить.
— И все-таки, где ты слышал наши песни и сказания? И откуда тебе известно «Сказание о Даредаре»?
— Я немало странствовал по северному Асудару, ганд Иддор. И повсюду люди дарили мне свои песни и легенды, рассказывали истории, делились со мной не только пищей, но и духовным богатством. Они не просили платы за хлеб и кров, не просили отдать им львенка, им не нужно было от меня даже медной монетки — они хотели одного: чтобы я спел им какую-нибудь новую песню или рассказал какую-нибудь старинную историю. Самые бедные люди пустыни оказывались и самыми великодушными, и самыми щедрыми — но главным их богатством было знание родного языка.
— Верно, верно, — покивал ганд Иораттх.
— Ты что же, читал наши сказания в книгах? Или сам их туда записывал? — Слова «читал», «книги», «записывал» в устах Иддора звучали как плевки; он выплевывал их, словно какую-то мерзость, случайно попавшую ему в рот.
— Принц, находясь среди народа, поклоняющегося великому Аттху, я обычно живу по тем законам, которые Аттхом и установлены. — Оррек произнес это не только с достоинством, но и со сдержанным гневом, как человек, чья честь была задета и он был просто вынужден ответить на брошенный ему вызов.
Иддор отвернулся; его, казалось, смутил прямой ответ Оррека. А может, и гневный взгляд отца. И все же он негромко сказал одному из своих компаньонов:
— Разве мужчина может играть на какой-то скрипке! Я всегда считал, что на таких инструментах только женщины играют!
У альдов действительно на струнных музыкальных инструментах играют только женщины; а мужчинам полагается играть на флейтах, рожках и трубах. Так впоследствии объяснила мне Грай. Но в ту минуту я поняла лишь, что этим как бы невзначай брошенным замечанием Иддор хотел оскорбить Оррека или посмеяться над своим отцом. Впрочем, оскорбляя Оррека, он и ганду выказывал свое пренебрежение.
— Итак, поэт, теперь ты немного передохни и подкрепи свои силы, а затем мы хотели бы послушать стихи твоего собственного сочинения, — сказал Иораттх. — А также, ты уж прости нам наше невежество, хорошо было бы, если б ты немного просветил нас относительно прочих западных поэтов.
Меня удивило, что ганд говорит с Орреком так учтиво, даже изысканно. Ведь он, без сомнения, был настоящим старым воякой и все же взвешивал каждое свое слово, старался говорить красиво, даже, пожалуй, чересчур цветисто, употребляя множество старинных слов и оборотов. Слушать его было одно удовольствие. Он говорил так, как и должен, наверное, говорить представитель такого народа, который не признает письменности и все свои знания и умения вкладывает в устную речь. Впрочем, до этого дня я, пожалуй, ни разу не слышала, чтобы хоть один альд произнес какую-нибудь достаточно длинную и связную фразу. Обычно они только орали на местных жителей да кратко оповещали население Ансула об очередных приказах ганда.
Оррек, надо сказать, был отличным соперником и в словесной дуэли, и в изысканно вежливом состязании в красноречии. Я заметила, что он, декламируя отрывки из «Сказания о Даредаре», словно позабыл о своем северном выговоре, и голос его звучал как у настоящего альда — оглушая и довольно невнятно произнося согласные и растягивая гласные. Да и теперь, отвечая ганду, он придерживался того же произношения.
— Я последний и наименее значимый в бесконечной череде наших поэтов, ганд Иораттх, — сказал Оррек, — и даже претендовать не смею на то место, которое по праву принадлежит поистине великим творцам. А потому не позволит ли мне высокочтимая аудитория прочесть не свои стихи, а одно из стихотворений Дениоса, самого любимого моего поэта, уроженца Урдайла?
Ганд благосклонно кивнул, и Оррек, закончив настраивать свою лютню, пояснил, что эти стихи не поют, однако голос инструмента служит для того, чтобы отделить созданные поэтом слова от всех тех, что были сказаны до этого и будут сказаны после, а также чтобы сказать то, чего никакими словами не выразишь. Он склонил голову и ударил по струнам. Чистые протяжные звуки этой музыки были исполнены страсти. Наконец затих финальный аккорд, и Оррек произнес первые слова из первой песни «Превращений».
И до самого конца никто из слушателей не шелохнулся. Да и потом альды долго молчали — в точности как молчала тогда толпа на рыночной площади. А когда они наконец собрались в знак похвалы захлопать в ладоши, ганд вдруг поднял руку и сказал:
— Нет. Еще раз, поэт! Прошу тебя, повтори нам это чудо еще раз с самого начала!
Оррека явно несколько озадачила подобная просьба, но он все же с улыбкой вновь склонил голову к своей лютне.
Но не успел он коснуться струн, как послышался чей-то громкий голос. Но оказалось, что это не Иддор, а один из жрецов, что стояли с ним рядом, — в черно-красном одеянии и красном головном уборе, подобно шлему укрывавшем его голову, спускаясь от высокой тульи до самых плеч, так что видимым оставалось только лицо. Борода у него была опалена огнем — похоже, специально, — и лишь на подбородке мелко курчавился оставшийся клочок волос. В одной руке он держал высокий и тяжелый черный посох, а в другой — короткий меч.
— Сын Солнца, — промолвил он, — разве одного раза тебе недостаточно? Мы и так слишком долго слушали это богохульство!
— Жрец, — шепнула мне Грай, но я и так это поняла, хотя жрецов нам доводилось видеть нечасто. Красные Шапки — так их с ненавистью называли в Ансуле. Альдских жрецов горожане особенно сильно боялись и старались с ними вообще не встречаться, ибо если кого-то из жителей города до смерти забивали камнями или живьем топили в жидкой грязи, то это почти всегда делалось по приказанию жрецов.
Иораттх повернулся и надменно посмотрел на жреца. Собственно, повернул он только голову, в точности как ястреб, и так же быстро глянул и нахмурился, словно говоря: «Как ты посмел?!» Но голос его звучал мягко, даже как-то вкрадчиво, когда он сказал:
— О Благословеннейший! Уши мои, должно быть, плохо слышат, ибо я не услышал в этих стихах никакого богохульства. Прошу тебя, открой мне, в чем оно заключается?
И человек в красном головном уборе весьма уверенно заявил:
— Все это слова безбожника, ганд Иораттх! В них нет ни понимания Аттха, ни веры в откровения его святых толкователей, а есть лишь слепое поклонение злокозненным демонам и лживым богам да болтовня о первоочередности земных деяний и восхваление женщин.
— Да, да, — закивал согласно Иораттх, даже не думая возражать жрецу, однако было видно, что его задели все эти нелепые обвинения. — Что правда, то правда: эти языческие поэты ничего не знают ни об Аттхе, ни о об Опаленных Его Пламенем. Они вообще многое воспринимают неправильно, ошибочно, но все же не стоит считать, что они так уж безнадежно слепы. На них еще вполне может снизойти огонь откровения. А кстати: неужели ты против того, чтобы мы, вынужденные много лет назад разлучиться с нашими женами и возлюбленными, услышали хотя бы несколько слов, посвященных женщинам? Я понимаю, Благословенный, ты был опален священным огнем и, разумеется, выше всякой грязи и порочных снов, но мы-то всего лишь обыкновенные грубые солдаты. Услышать — не значит обладать, однако же и услышанные слова дают все же хоть какое-то утешение. — Ганд говорил совершенно спокойно, даже, пожалуй, торжественно, но кое-кто из его соратников не сумел сдержать улыбку.
Жрец в красном головном уборе начал было отвечать, но ганд внезапно встал и грозно промолвил:
— Из уважения к священной чистоте Опаленных я не стану просить ни тебя, о Благословенный, ни кого-либо из твоих братьев остаться здесь и слушать то, что оскорбляет ваш слух. Могут также уйти и все те, кто не желает больше слушать песни этого языческого поэта. Но поскольку, как говорится, проклят лишь тот, кто слышит проклятья, те из вас, у кого столь же слабые уши, как и у меня, могут спокойно, ничего не опасаясь, остаться и слушать дальше. Ты уж извини нас, поэт, за эти неожиданно возникшие разногласия и проявленную по отношению к тебе неучтивость.
