Время серебра - Раткевич Элеонора Генриховна (читать книги без сокращений txt) 📗
Особым знатоком придворного этикета за годы жизни бок о бок с людьми Шарц заделаться так и не успел — но ведь даже самому тупому гному из числа тех, что только тачки возить и способны, ясно, что сэр Хьюго Одделл должен был остаться в королевской опочивальне… ну за тем хотя бы, чтоб соболезнования выразить, что ли…
Должен был, что и говорить. Но Шарц не остался, а вышел вон, неслышно притворив за собой двери, и не потому, что не сумел унять слезы, так и катившиеся по жесткой щетине, выстелившей щеки за минувшие сутки, а потому что не смел дать этим слезам волю, глянув в сухое бесслезное лицо лорда-канцлера… или все-таки Роберта де Бофорта? Это день назад Роберт де Бофорт был вправе сдерживать слезы ужаса — а сэру Хью некогда было горевать: он сражался. Но теперь, после безнадежно проигранной битвы Шарц вправе предаться горю… Шарц, но не Бофорт — ведь его сражение только-только начинается. Тяжкое сражение — и впервые Его Величество Джеральд Первый Олбарийский не встанет рядом со своим лордом-канцлером.
При мысли о Джеральде Шарц едва не замычал от горя. Что ему, гному, человечий король? Ну вы и спросили! Когда бы не Джеральд Олбарийский… ну сложно сказать, что бы осталось от Олбарии, но от гномов не осталось бы и вовсе ничего. Это Шарц знал твердо — ведь не кто-нибудь, а он вместе с Джеральдом и Робертом занимался тем, что лорд-канцлер сухо назвал «разрешение Петрийского кризиса». Не таким и долгим было его близкое знакомство с королем — но душу гномьего лазутчика Олбарийский король покорил так же безоговорочно и окончательно, как воинство Маэлсехнайли сорок лет тому назад. Джеральд де Райнор был из тех людей, что ударяют сердце подобно инструменту чеканщика — и оставляют на нем свой отпечаток навсегда. Навсегда, на всю жизнь… жизнь, которая будет продолжаться, хотя в ней нет больше навеки ушедшего… и сердце Шарца ныло там, где его коснулся образ олбарийского короля, от дуновения пустоты. Как же пусто… целый кусок жизни ушел вместе с Джеральдом и его королевой… кусок жизни Шарца — или Одделла?.. ушел, рухнул, будто надежный крепкий берег обвалился в одночасье… только Роберт де Бофорт и остался от тех времен… Роберт де Бофорт, лорд-канцлер… Шарц помнил, как Джеральд сказал однажды: «Мне страшно повезло с лордом-канцлером. Если королю уже под пятьдесят, когда наследному принцу двадцать сравнялось, лорд-канцлер тридцати шести лет — это больше, чем удача, это господне благословение. Самый расцвет зрелой силы — и королю лучшего не найти, и юный наследник к нему прислушается: как-никак, не старикан, из ума выживший, а человек еще молодой… такой лорд-канцлер — это непрерывность замысла для двух царствований, мост меж двумя берегами». Да, так он тогда и сказал… а теперь один из берегов рухнул — а мост обрушиться следом не вправе, мост должен устоять, хоть бы и об одном берегу, а — устоять… Нет, Шарц не мог позволить себе дать волю слезам в присутствии лорда-канцлера.
А вот лекарь придворный сбежал из королевском опочивальни совсем по другой причине.
Нет, он не боялся лишиться головы за свой промах. Не такой человек лорд-канцлер… да и его будущее королевское величество Джеральд Второй Олбарийский — тоже… ну не станут они голову рубить не за вину, а за оплошность. А вот на следствие этой самой оплошности, убившей не одну только королеву! а и короля разом с нею, смотреть — вот это и вправду страшно. А еще страшней взглянуть на сэра Хью Одделла. Вот уж для кого, а для гномьего норова никаких оплошек не существует — этот марлецийский лекарь спрашивать ведь не станет, а просто-напросто в землю вколотит. Нет уж, лучше подхватиться, да и уехать из Лоумпиана, куда глаза глядят, все равно куда, лишь бы подальше — и от вины своей, и от гнома кошмарного…
Что ж — кого господин лекарь опасался, на того и нарвался.
Шарцу казалось, что скорбь его достигла предела, но когда он увидел идущего к воротам гнедого, на спине у которого мешком восседал, нервно сжимая поводья, господин придворный лекарь, то понял, как жестоко ошибся. Вот он, виновник этой скорби — безвинный виновник… убить бы его, дурака, — да не за что, не за дурость же… дурость, недосмотр, врачебная ошибка… просто ошибка, не дурной умысел, не злая воля — ошибка, оплошность… и ведь Джеральд был уже немолод… да, Шарц получше других знает, что король был совершенно здоров, здоров не по годам, что мог бы еще лет десять, а то и двадцать протянуть с легкостью — знает, он ведь врач… что пользы от того, что он врач? Разве он сумел спасти Джеральда и его королеву?
Шарц стоял перед распахнутыми воротами и глядел на неуклюжего всадника в упор. Под этим взглядом лекарь побледнел и ссыпался из седла наземь — а больше он ничего сделать не успел. Может, он рухнул бы на колени, моля о пощаде, а может, и вовсе в обморок грянулся, останься страшный сэр Хьюго Одделл недвижим. Но при виде лекаря скорбь Шарца переплавилась в ярость — и ярость эта нуждалась в выходе. Ну хоть в каком-нибудь — ведь не лекаря же придворного убивать, в самом деле! — выплеснуться, вырваться вон…
Шарц отвернулся от лекаря и захлопнул тяжеленные ворота, словно ветхую дверь какой-нибудь чахлой хижины — одним мощным ударом. А еще мгновением позже за его спиной раздался грохот: воротные створки его удар просто-напросто снес с петель, и они рухнули наземь, вздымая завесу пыли в опустевший проем.
Гнедой заржал и попятился. Шарц оказался рядом с ним в одно мгновение.
— Ну тише, тише, — бормотал он, успокаивая коня. Гнедой всхрапывал, косил на непрошеного утешителя зло и нервно, однако взять себя под уздцы позволил.
Лекарь смотрел на гнома, выпучив глаза. У него даже сил не было отойти от испуганного коня, чтоб не зашиб ненароком — ноги со страху отнялись. Шарц деловито и спокойно оглаживал коня, не обращая на его бывшего всадника совершенно никакого внимания.
Когда гнедой успокоился окончательно, Шарц ухватил лекаря за шиворот и безжалостно перегнул пополам. Лекарь и подивиться не успел — а гном, ступив ему на поясницу, уже садился в седло, даже стремян не подтянув.
— А ну полезай, — велел коротышка, властно дернув щетинистым подбородком.
— К.. куда? — еле выдавил лекарь.
— На коня полезай. — В голосе Одделла звучало что-то не просто безоговорочное, а окончательное, что-то такое, что не позволяло ослушаться приказа. — После другого прикупим, а покуда он и двоих свезет. Садись за мной, и поедем.
— К… куда поедем? — бормотнул несчастный лекарь. О да, он был согласен, что ему теперь только в ад и дорога — но вот ехать к чертям на расправу за спиной у жуткого гнома…
Лицо Шарца отяжелело.
— Со мной, — отрубил он. — В Олдвик. Годков пять у меня в подмастерьях походишь… авось научишься хотя бы простуду лечить.
В то мгновение, когда Бет вскрикнула еле слышно, а Хью Одделл рванул рубашку на Джеральде, время остановилось. Все, что делал после этого лорд-канцлер Роберт де Бофорт, было сделано вне времени. Утро? вечер? день? — безвременье. Именно в этом безвременье Роберт держал в ладонях лицо Джерри — теперь и навсегда уже Джеральда Второго, — когда тот сотрясался в беззвучных и бесслезных рыданиях. Джерри не плакал — ладони Роберта так и оставались сухими — и только плечи его мучительно содрогались… долго, очень долго — или несколько мгновений?.. в безвременье не поймешь… и только когда первая слеза коснулась руки Роберта, лорд-канцлер позволил себе отнять ладони… всего лишь отнять ладони — но не заплакать самому, ведь ему нельзя, ему пока еще нельзя — пока длится безвременье, он не может, не должен…
В том же безвременье Роберт отдавал распоряжения и участвовал в приготовлениях, утешал и ободрял — до той минуты, пока не остался в опустевшей опочивальне совсем один. Уже неяркий предвечерний солнечный луч уткнулся в зеркало, которое за горестной суматохой позабыли занавесить, и оно откликнулось быстрым радостным блеском. Роберт шагнул к зеркалу, чтобы завесить его — и безвременье окончилось.
Потому что в зеркале не было ни отраженной опочивальни, ни самого Роберта де Бофорта. Из зеркала на потрясенного Роберта смотрело совсем другое лицо.
