Луд-Туманный - Миррлиз Хоуп (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT) 📗
Но в тот день даже его любимая эпитафия о старом булочнике Эбенизере Спайке, на протяжении шестидесяти лет снабжавшем жителей Луда-Туманного свежим вкусным хлебом, не могла успокоить мастера Натаниэля.
Меланхолия так крепко держала его в своих объятиях, что даже увидев дверь своей фамильной часовни слегка приоткрытой, он только на минуту удивился.
Часовня Шантиклеров принадлежала к числу самых красивых на Полях Греммери. Она была построена из розового мрамора, с изящными колоннами, украшенными рельефными изображениями цветов, листьев и охваченных паникой бегущих людей – типичным орнаментом для древнего искусства Доримара. Часовня скорее походила на изысканный летний домик, и первым ее хозяином, как гласила молва, был не кто иной, как герцог Обри. Конечно же, согласно легенде, он устраивал свои оргии на кладбище.
Никто и никогда не входил туда, кроме мастера Натаниэля и его домашних, возлагавших цветы в годовщину смерти родителей. Но, тем не менее, дверь была приоткрыта.
Единственное объяснение, которое он нашел для самого себя, – это предположение, что благочестивая Конопелька побывала там сегодня в честь какой-то забытой родственниками годовщины в жизни старого хозяина или хозяйки и, уходя, забыла запереть дверь.
Мрачный как туча, он брел к Западной стене и глядел вниз, на Луд-Туманный. Он так глубоко погрузился в свое отчаяние, что не отдавал себе отчета в том, что видел.
Подобно тому, как иногда течение реки отражается на стволах берез, растущих по ее берегам, и это напоминает то ли воду, то ли свет, струящийся бесконечным потоком, так и предметы, по которым он скользил взглядом, отражались в его воспаленном мозгу причудливыми фантасмагориями и еще больше усиливали боль своей отчужденностью и равнодушием к его страданиям. Домики под красной черепицей на склонах холма как будто спешили беспорядочной толпой к гавани, желая превратиться в корабли и уплыть, – стайка неуклюжих уток, попавших на лебединое озеро; домики над гаванью, казалось, прихорашивались, готовясь позировать для картины. Печные трубы отбрасывали бархатистые тени на высокие крутые кровли. Казалось, что звонницы стоят за домиками на цыпочках, словно мальчики-слуги, без ведома своих господ втиснувшиеся в семейную фотографию.
Дома напоминали также стаю домашних птиц разных пород и размеров, толпой спешащих на зов хозяйки: «Цып! цып! цып!», чтобы их накормили на закате.
Но несмотря на невинный вид, они хранили самые темные тайны Луда. Дома были «Молчальниками». У стен есть уши, но нет языка; дома, деревья, мертвые ничего не рассказывают.
Взгляд Натаниэля Шантиклера скользил по городу, по окрестным деревням, отдыхал на полях, покрытых золотой стерней, задерживался на вьющейся в небе струйке дыма над отдаленной фермой. Он смотрел на голубую гигантскую ленту Дола, тянущуюся с севера, и узкую ленту Пестрой с истоком на западе. В нескольких милях от Луда-Туманного они, казалось, текли параллельно, и их неожиданное слияние поражало, словно некое геометрическое чудо.
Он снова почувствовал, как безмолвные предметы вливают в его душу бальзам, и взгляд, брошенный на этот спокойный неподвижный ландшафт, был обращен в будущее, но уже без Натаниэля Шантиклера.
И все же… Ведь было еще это мрачное древнее поверье о рабстве, существовавшем в Стране Фей.
Нет, нет. Старый булочник Эбенизер Спайк не мог быть рабом в Стране Фей.
Прежнее безысходное отчаяние сменилось легким меланхолическим настроением, в котором он и ушел с Полей Греммери.
Дома он застал госпожу Златораду в гостиной. Она сидела тихо и молча, совершенно подавленная, и ее руки безжизненно лежали на коленях. В камине горел огонь.
На бледном, без единой кровинки, лице госпожи Златорады выделялись глубокие, почти фиолетовые тени под глазами.
Стоя в дверях, мастер Натаниэль несколько секунд молча глядел на нее.
Память подсказала несколько строчек из старой песни Доримара:
И тут внезапно он увидел в сидящей измученной женщине средоточие женских чар, которые сводили его с ума в те давно забытые времена, когда он за ней ухаживал.
– Златорада, – тихо позвал он.
Ее губы исказились в презрительной улыбке.
– Ну что, Нат, ты ходил любоваться на Луну или гонялся за собственной тенью?
– Златорада! – он подошел и обнял ее за плечи.
Она вздрогнула и резко отстранилась.
– Извини! Но ты же знаешь: я терпеть не могу, когда прикасаются к моей шее! Ох, Нат, ну откуда в тебе такая сентиментальность?
И опять все началось сначала – знакомые жалобы, скрытые упреки. Желание причинить ему боль боролось с сочувствием, появившимся с годами.
Семейное горе вызывало у нее почти физическое отвращение, причиной которого стало чувство неприятия и горечи от несправедливого наказания, выпавшего на долю их семьи.
Иногда она переставала дрожать и отпускала замечания, вроде:
– О Господи! Я ничего не могу с собой поделать, мне так хочется, чтобы эта старая Примроза тоже ушла с ними; хочу увидеть, как она прыгает под их скрипку и орет, словно мартовская кошка.
Наконец мастер Натаниэль не выдержал. Он вскочил и яростно воскликнул:
– Златорада, ты доводишь меня до бешенства! Ты… ты не женщина. Мне кажется, что тебе самой нужно поесть этих фруктов. Я достану их и силой затолкаю тебе в глотку!
Слова еще не успели слететь с его губ, как он уже был готов отдать сто фунтов, только бы их вовсе не произносить. Как это его угораздило!
Он не мог больше оставаться в гостиной и выдерживать ее холодный, полный отвращения взгляд. Виновато пробормотав какие-то извинения, он вышел из комнаты.
Куда пойти? Только не в курительную. Он сейчас не может быть один. Он поднялся наверх и постучался в комнату Конопельки.
Как бы сильно человек не любил свою кормилицу в детстве, редко бывает, чтобы, повзрослев, он не скучал в ее обществе. Когда отношения становятся формальными и основываются скорее на чувстве долга, чем на естественной привязанности, то всегда возникает неловкость.
А для кормилицы особенно горько, когда ее великодушный враг – жена ее «мальчика» – напоминает ему о долге.
Госпоже Златораде нередко приходилось обращаться к мужу:
– Нат, ты давно заходил к Конопельке?
– Нат, Конопелька потеряла одного из братьев. Сходи к ней и вырази свои соболезнования.
Итак, очутившись в веселой комнатке кормилицы, мастер Натаниэль не знал, как начать разговор, и был слишком удручен, чтобы прибегнуть к помощи шутки, привычной в его общении со старухой.
Она штопала носки и с негодованием показала ему большую дырку, восклицая при этом:
– Где это видано, чтобы так дурно обращались со своими носками, мастер Нат! Мне бы очень хотелось перед смертью выяснить, что же ты с ними делаешь! Мастер Ранульф, к сожалению, весь в тебя.
– Знаешь, Конопелька, я всегда тебе говорил, что ты не имеешь права ругать меня за дырки на носках, ведь ты же сама их вяжешь, – машинально отпарировал мастер Натаниэль.
Так он отвечал всегда, потому что Конопелька годами бранилась по поводу его носков. Но сейчас, после всех этих кошмарных дней, знакомая тема принесла облегчение. Ворчание старой кормилицы неопровержимо свидетельствовало: в мире все еще достаточно здравомыслящих людей, которые сердятся по поводу дыры в паре изношенных носков.
Конопелька и в самом деле восприняла новость о Цветочках Крабьяблонс на редкость спокойно. Правда, она никогда особенно не заботилась о Черносливке, считая ее «повторением своей матери». Но все же Черносливка была дочерью мастера Натаниэля и сестрой Ранульфа, а посему имела право на определенную заботу со стороны Конопельки. Тем не менее она категорически отказалась предаваться плачу и хранила по поводу происшествия довольно мрачное молчание.
Глаза мастера Натаниэля беспокойно блуждали по знакомой комнатке, несомненно, очень уютной и аккуратной.
