Пасифик (СИ) - "reinmaster" (читать книги полностью .TXT) 📗
По необъятно синему, чисто вымытому небу медленно двигались, растекаясь и соприкасаясь волокнами, лёгкие облачные перья. Проволочные шпаги излучателей дрожали и изгибались, подчиняясь оптическим законам. До неба было рукой подать. У Хагена закружилась голова. Он пошатнулся.
— Тишина, — сказал Эберт. — Вы слышите? Прямо звенит!
Тишина обнимала площадь, отражалась от зеркальных окон, полированных гранитных плашек, хромированных винтовочных стволов. Она была везде, заполняла пространство, расширяла его, пропитывая каждый дюйм. Тишина проникала в мозг. И даже настойчивое «бу-бу-бу» низенького унтера не могло нарушить эту пронзительную синюю тишину.
Я помню? Нет, но если бы ещё немного…
— Тьфу ты! — сказал Мориц с досадой. — Я чуть не обгадился!
— Кретин!
Эберт махнул на него рукой — бессильно и обиженно. Его губы кривились в плаксивой гримасе, выталкивая безостановочно вместе с радужными пузырьками слюны:
— Кретин! Кретин! Чёртов, чёртов кретин!
Но от микроавтобуса, пошатываясь и смущенно улыбаясь, уже шёл Ленц, в своём блестящем капюшоне похожий на кольчужного рыцаря, и его тощая остроугольная тень настойчиво указывала прямо на условный юг. «Будет жарко», — подумал Хаген. Солнечные зайчики, перепрыгнувшие с кольчуги Ленца, жалили не хуже ос.
Патрульные машины медленно разворачивались и уезжали, а за ними тянулся фургончик медслужбы, изредка подавая сигналы, означавшие «Пора собираться». «Прощай, моя любимая, прощай, прощай, прощай…» Кто там — Гретхен, Лизхен или Труди? Хенни, Анхен, Кете, Хельги… Лидия… Или Марта?
Или Тоте?
На плечо легла тяжёлая рука.
— Потанцуем? — предложил Франц. В глубине его глаз мерцала мрачная синяя радость.
— Я пропущу, — ответил Хаген, сбрасывая руку.
Франц усмехнулся.
— Танцуют все, — скомандовал Ульрих. — Группа, стройся!
Время вышло.
Они вышли вслед за временем.
***
«Что мы будем пить семь дней? Что мы будем…» — хрипло напевал Мориц.
Подошвы глухо стучали по каменным плитам. Каждый старался идти в ногу — так получалось громче. Громче значит лучше. Каждый пытался произвести столько шума, сколько мог.
— «Хватит на всех. Катится бочка. Мы пьём вместе, не в одиночку…»
— Фальшивишь, — заметил Краузе.
— Пой сам, — огрызнулся Мориц. — Тоже нашёлся меломан. Всякое мне говно…
Он осёкся. Из-под упавших на бледный лоб, заострившихся на концах сальных прядей затравленно глядели тёмные, с полуночной искоркой, глаза.
— Вместе, — сказал Краузе, не обижаясь. — Там сказано «вместе». А ты горланишь, будто последний человек на земле.
— Мы последние, — откликнулся Эберт некстати. Он шёл, опустив голову и волоча ноги, отчего казался смертельно усталым. Его высокие ботинки посерели от пыли. — Я последний, ты последний…
— Эй, не спать! — предупредил Ульрих.
Не спать. Но разве я сплю? Разве мы спим?
Без вести пропавшие оловянные солдатики.
— Куда мы идём?
Широкая спина Ульриха отлично защищала от ветра. И вообще за такой спиной было приятно находиться. Даже если идти предстояло вечность.
Бодрым, чеканным шагом они миновали квартал аккуратных каменных домов, затем квартал аккуратных фахверковых домов с эркерами и башенками, с красной черепичной крышей, напомнившей Хагену сказки о заблудившихся детях и людоедах. Он крутил головой, пытаясь разобраться в своих ощущениях, которые разделились на два лагеря и озвучились двумя внутренними голосами. «Декорация», — бубнил один голос, тошнотворно правильный учительский басок. Без труда можно было представить его обладателя — в вельветовом пиджачке, в проволочных очочках с изогнутыми дужками, с прилипшей к покрасневшему лбу редкой поседевшей чёлочкой. «Декорация и бутафория. Жульнический номер. Следует проверить опытом». Второй голос даже не возражал. Он был еле слышим и с идиотской настойчивостью повторял одно лишь слово, которого Хаген не мог и не хотел разобрать. «Замолчите», — подумал он с бессильной яростью, и голоса послушались, в воцарившемся молчании опять был только звук шагов и пульсовые толчки, а больше ничего.
— Это как нырять в море, — лицо Рогге блестело от пота. — Перепады давления. Нужно привыкнуть, а то разорвёт. Попросту не выдержит сердце.
— Э, — моментально откликнулся Мориц. — У кого тут есть сердце?
— У всех, кроме тебя, — сказал тот, с хрящеватыми ушами, чьего имени Хаген не помнил. — Мы — заводные машинки с клёпаными сердцами. Клик-клак. Клик-клак…
Маленький отряд продвигался вперёд, нестройно бренча амуницией. Во всем этом присутствовала какая-то логика, пока недоступная Хагену. Он посмотрел направо — там был Краузе, невозмутимо озирающий окрестности, перепоясанный ремнями, толстый, серый, шершавый как камень в своей брезентовой робе. При каждом его движении в воздухе распространялся въедливый душок бензина и чеснока.
«Я могу видеть всех, — подумал Хаген. — Кроме одного».
Он обернулся и чуть не запутался в ногах.
— Спокойно, — сказал Франц.
Ствол его винтовки был направлен вниз и влево. В сторону Морица.
***
Всё это не могло кончиться добром. И не кончилось.
За чередой благополучных домиков обнаружилась брешь, которую предвещал назойливый внутренний голос. Хаген оторопело взирал на обуглившиеся балки, ободранные стены с торчащими прутьями, обрушившиеся перекрытия. На покосившемся фонаре висел моток провода. Вокруг громоздились кучи щебня и битого кирпича, валялись доски, размозжённые в щепы, потемневшие от ночной сырости. Хаген увидел кусок стены, крыльцо и лестницу, которая никуда не вела. Её ступени были густо засыпаны угольной пылью и съёжившимися листами бумаги — письмами или документами.
Некоторые дома сохранились лучше. Ветер играл обрывками рваной ткани, обматывая их вокруг уцелевших костяков оконных рам.
— Что здесь произошло?
Ульрих пожал плечами. Лицо его оставалось спокойным, даже туповатым, но когда он все же ответил, в голосе прозвучало напряжение:
— Не знаю. Этого раньше не было.
— Было, — возразил Мориц. — Именно так и было. Ты просто не помнишь.
Они прошли мимо стадиона. На бетонных плитах ограждения белой краской были выведены цифры — двойка и ноль. Последняя цифра оказалась заклеена афишей с силуэтным изображением господина в цилиндре и с тросточкой, балансирующего на шаре. Хаген отвёл взгляд. «Началось», — подумал он с легким чувством гадливости.
Его тревога усилилась. Возможно, это было связано с Территорией: пусть медленно, пусть окольным путем, но отряд мало-помалу приближался к пункту назначения. «Что-то в воздухе, что-то в земле, что-то в воде», — так выразился Ульрих по время последнего инструктажа, но смысл этой реплики Хаген понял только сейчас. Что-то. Прилипшее с обратной стороны глазных яблок. Периферическим зрением он постоянно улавливал какое-то движение, словно яркая картинка впереди имела подложку из тёмной переводной бумаги, и теперь высунувшийся краешек отвлекал внимание на себя.
Идущий по левую сторону Рогге участливо тронул его за рукав:
— Тяжело?
От него не приходилось ожидать глумливых реплик. Хаген наклонился к нему и спросил вполголоса:
— А где же нейтралы? Я думал, они обитают прямо на Границе.
— Всё верно, — сказал Рогге, поощрительно кивая — точь-в-точь гид, встретивший заинтересованного клиента. — Вы только посмотрите на эти развалины. Видите, до чего довели? Свинство, неряшливость и запустение.
— Но я никого не вижу.
— С каждым днём их всё меньше. Это хорошо.
— О чём вы? — полюбопытствовал Эберт. — Я заметил одного на перекрёстке. А может, это была женщина. Не разберёшь.
— Женщина! — фыркнул Мориц. От его сгорбленной непропорциональной фигуры исходили волны недовольства. Тяжелые баллоны больно стукали по лопаткам, оттягивали плечи. Он один издавал шума больше, чем вся группа, и раздражение его только возрастало.
— Скажи ещё «королева», чего уж. Помойная слизь. Я выжег бы эту мерзоту напалмом, чисто и просто. Пф-ф, и вся зараза превращается в дым и пепел. Дым и пепел, друг. Держись старого доброго огня, он очищает лучше воды.
