Кембрия. Трилогия (СИ) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович (электронные книги бесплатно TXT) 📗
– Извольте, ваше святейшество, объяснить свое поведение.
Пирр, оказывается, целый патриарх Константинопольский, пусть и в бегах. Не самозванец: не узнай его базилисса, борода осталась бы целой. Сейчас Анастасия ходит вокруг тигрицей, цедит:
– Предатель. Изменник. Иуда!
Снова вострит когти.
– Ворот распахнется. Тут мужчины есть…
Зажала ворот рукой. Вот они, особенности аварского платья. Все лишь запахнуто, скромность защищает платье–рубаха, так и у него ворот нараспашку, на легкой шнуровке. Пирр ее, видимо, оттолкнуть пытался, порвал. Не придержишь – случится то же, что грозило местными ткачихам, пока сида не подсказала как делать пуговички. А в комнате мужчины есть, и взгляды нет–нет, да проскочат мимо девичьей груди… Интересно им!
Тут Немайн поняла: ей тоже интересно. Мужская память? Ничего, в отличие от мужчин у сиды интерес невинный, и удовлетворить его легко. Будет сестра–по–должности мыться – заглянуть, спинку потереть…
Анастасия краснеет – хорошо. Можно добавить для верности:
– Или ты все–таки подменыш с Родоса? А то и портовая кошка – вон как царапаешься!
– Я Анастасия Аршакуни, дочь великого Ираклия. Как и ты!
– Тогда прости недостойного служителя божия Пирра… – раздался голос «простого» священника, – как сестра твоя Августина! Прости малодушного наставника твоего…
Немайн покосилась на Пирра – уже не дрожит. Голову склонил, что в хитрых глазах прячется – не понять. Сейчас скрутит девочку словами… Сам хорош! Жил тут инкогнито, молчал. Августиной считает! Получай!
– Хорош воспитатель… ученицам за пазуху лезет, а потом, пока те растеряны, словесами добивает. Молчи, пока говорить не разрешу. Иначе…
Медленно сжала кулак. Проследила – дошло. Кивнул. Хорошо, теперь другая сторона.
– И ты, святая и вечная, успокойся и изложи: за что сей человек подлежит борододранию. Просто так драться нельзя: римский император не ограничен никакой властью, кроме божественной, но ограничен процедурой. Именно для того, чтобы, вырвав кому–нибудь сгоряча бороду, не пожалеть об этом после. Ну?
Следующие полчаса она слушала историю патриарха Пирра, человека весьма одаренного умом, но, увы, не храбростью. Говорили два голоса – обвиняющий и оправдывающийся, и Немайн получала истину, проводя между ними среднее.
Пирр стал патриархом Константинопольским после Сергия. Тот тоже был соратником императора Ираклия, тоже стремился примирить расколовшихся в вопросе о количестве природ Христа христиан… Император считал, что, когда с севера идут авары, с востока персы, а на юге растет зубастый зародыш Халифата – устраивать внутренние дрязги не стоит. Сергий и Пирр разработали учение, которое должно было всех примирить, но результатом стал раскол недавно единого учения уже на три части. Монофизиты все равно сочли мусульман ближе по духу, чем иных христиан, в Сирии и Египте били императорской армии в спину… Поражения свели в могилу сперва Сергия – так Пирр и стал патриархом, а затем и Ираклия. Император просил патриарха присмотреть за семьей… а тот не справился.
Видел кричащую толпу – и заготовленные слова застревали в горле, слова, которых было бы достаточно, чтобы успокоить, убедить, перетащить на свою сторону. Смотрел на вдову Ираклия, Мартину – но та тоже превращалась в изваяние.
Пирр все умел договариваться – в покоях и залах, пока угроза оставалась словами и не могла реализоваться немедленно и страшно – но каждый следующий договор становился все тяжелей. С самого начала из перечня соправителей исчезли дочери Ираклия, потом и Мартина из коронованной императрицы оказалась всего лишь матерью императоров, потом к ее сыновьям прибавился племянник. Пирр просчитал, что дальше. Узнал, кого прочат на опустевшую кафедру. Сначала хотел добраться до дворца, предупредить – но на улицах было уже неспокойно, и он не рискнул. Корабль унес патриарха в Африку, а императорская семья осталась на расправу.
Несколько юридических «подарков», оставленных в столице, поддержка Рима и Карфагена оказались достаточны, чтобы Пирра не смогли лишить сана. Теперь в Константинополе всего лишь местоблюститель, а патриарх Константинопольский стоит, повесив голову, на третьем этаже Жилой башни Кер–Сиди. Те, кого он бросил – кто жив – стоят перед ним. На деле – одна. Он считает, что две. Действительно рад, что может просить прощения у девочек, перед которыми кругом виноват…
Немайн подводит итог.
– Измены не было. Было малодушие… Дружинника следовало бы казнить. Формулировка: «за трусость перед лицом неприятеля».
– Так его! – кричит Анастасия.
Пирр понурился. Наверное, ждал, что ему все простят и на груди возрыдают? Нетушки.
– Ополченца ждал бы позор, барды беглеца бы на всю страну ославили… Вряд ли одного, в толпе. С этим живут.
Помолчала. Вздохнула – нарочно, для Анастасии.
– Только святейший Пирр – не дружинник и не ополченец, а малодушие, увы, и на апостолов накатывает. Петр от Спасителя три раза отрекся, чтобы шкуру спасти… А потом в Риме на крест взошел, и нынешние римские папы несут имя его наместников с гордостью. Переменился, выходит. А некто Пирр – переменился?
– Не верю!
Это Анастасия.
– Переменился. Приехал сюда из Африки… Наверное, это было… Как мне – из болот наружу выйти. Страшно!
Это Луковка.
Беглый патриарх поднял голову, смотрит на нее – с надеждой, но Нион молчит. Может сказать что–то еще? Не на людях?
Немайн стало интересно – и чуточку стыдно. Мгновение назад судьба человека была предрешена лишь оттого, что он из–за больных глаз и совести признал в ней базилиссу Августину. Теперь совесть заворочалась и в сердце сиды.
– Хорошо.
Сказала, словно чужим голосом. Хрип, не то карканье, не то рычание. Откашлялась – не помогло. Продолжила:
– Если ты переменился – не испугаешься, когда я расскажу людям, что место батюшки Адриана, что при Кер–Ниде поднял в атаку резервы – трус занял. Встретишь их, объяснишь, что к чему. А?
Пирр молчит. Что ему говорить? Но этого мало.
– Или – топай в порт. Африка, Рим… православный мир все еще велик, и есть множество мест, в которых тебе не придется смотреть в глаза тем, кого ты бросил. Времени тебе – до завтра, до исхода первой стражи. Республика не может опираться на гнилую подпорку!
– Я… – сказал Пирр. Заскорузлым, старческим жестом приподнял руку, дал ей упасть. Повернулся, поплелся к лифту – дряхлый, жалкий, ноги подгибаются.
– Играет, – отрезала Немайн. – Уплывет в Африку – таким и останется.
Немайн подразумевала – в ее памяти, в истории Республики. Камбрийцы, разумеется, услышали сглаз. Стали расходиться – один из рыцарей отчетливо пробормотал:
– Так жить… Я бы прилип к полу собора!
– Ты и так от врагов не бегаешь, сэр Берен, – пропел в ответ голос Луковки, – и просто не понимаешь трусов.
– Не понимаю, – согласился рыцарь, – и, даст Бог, никогда не пойму!
Излет дня. Рядом, в постели, громко дышит Анастасия, но под этот аккомпанемент работается даже лучше. Немайн трет лоб. Несколько процентов от текущих расходов удалось сэкономить на соборе, но где взять все эти деньги?! Наверное, впервые за столетия победитель, вернувшийся после победоносной кампании, не хвастает добычей. Новомодное гусиное перо скребет по трижды выскобленному пергаменту – хранительница правды республики Глентуи не настолько бедна, чтобы перейти на навощенную дощечку и острую палочку. Вдруг заметки случайно затрутся? Что до скобления, есть специальное устройство: вкладываешь туда кожаный листок, нажимаешь педаль – жесткая влажная щетка принимается за дело. Стоит в углу кабинета: не всякую ненужную грамотку сида Немайн может отдать на переработку чужому человеку. В задыхающейся от недостатка писчих принадлежностей республике скобление рукописей стало ремеслом, и весьма почетным. Члены новенькой, месяц от роду, гильдии скоблильщиков – люди честные, приносят присягу перед Богом, родным кланом и отечеством, что ни словечка не разгласят из полученных в обработку чужих писем, и читать никому не дадут, и сотрут все до буковки! Но чужое золото и родную халатность никто не отменял. Так что некоторые грамотки в скоблилку хранительница закладывает сама, и сама на педали нажимает. Развешивают влажную кожу сушиться другие.
