Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес" (читать книги регистрация TXT) 📗
Я хорошо умею командовать ратниками, бабами и даже лошадьми: стоило мне приказать — всего лишь на человеческий голос, без малейшей степени колдовства или магии — остановилась колдунья как вкопанная, быть может, даже сама не понимая — как это она так послушалась вражеского окрика?
— Что же это мы расстаемся на гнилом ветру, сердитая красавица? Ты хоть скажи, какая погода к вечеру-то будет, видишь, весь трактир тебя слушает, затаив дыханье?
Весь трактир — это я, трактирщица Кавотя Пышка, да трое ее слуг, из которых двое, как я понял — то ли внуки, то ли внучатые племянники. Не знаю, какой там она была жрицей, пока из-за проступков своих силы не лишилась, но чутье у нее и посейчас отменное: один волосок ей оставалось преступить, чтобы навлечь себе погибель по моей немилости, но она вовремя остановилась, голос мой услышав и правильно разобрав то, что в нем содержалось. Были у красотки Малины губы фиолетовые, а стали иссиня белые, подхватила она невидящей рукою мешок, который ей Кавотя приготовила, деревянным башмаком ткнула в деревянную же дверь и вышла, бормоча про себя нечто такое… сердитое… А может даже и злобное, я решил не прислушиваться — мало ли, осерчаю вдогонку на ее слова, да и того… лишу окрестных баб единственной врачевательницы…
— А что, Кавотя, всегда она такая, со всеми?
— Да почти что так, господин Зиэль: не со всеми, а, извиняюсь, с мужиками, к мужчинам она крепко осерчавши.
— Приодеть, умыть, довесела напоить и замуж выдать! И сразу все ее «серчание» пройдет, как рукой снимет. Впрочем, я ей не жених, не сват и не сводня. Пойду, прогуляюсь. Есть какие-нибудь лодки на озере? На острова хочу сплавать — ох, давненько я не предавался созерцанию. Воин, называется…
— Есть, как не быть? Там этих лодок-то — от каждого нашего дома, почитай, по две имеются… Любую свободную можно взять, только потом возвернуть на прежнее место желательно. А я уж потом-то расплачусь, господин Зиэль, не сомневайтесь.
— Не сомневаюсь. На обед — все по твоему усмотрению, но чтобы рыба тоже была, и зелени, зелени разной побольше. И всяких там соусов, подливок, погуще и поострее.
— Будет исполнено, господин Зиэль!
И снова я на озере Поднебесном. В этот раз никто не покушался на мою безмятежность, ничто не мешало мне оставаться наедине с собой, почти как когда-то, в очень древнюю пору, еще не знавшую людского делания и присутствия. Вспомнил я, залез в воспоминания и словно бы наяву увидел: в те далекие-предалекие времена не строил я плот и не наколдовывал лодку — зачем, когда некому на меня смотреть, когда лодок-то не было? Я просто шел по озерной глади, аки посуху, а оно, послушное воле моей, умеряло даже мелкие волны под ногами, дабы не спотыкался я о водяные гребешки, но скользил по ним, или бежал без помех… И я бежал, стараясь обогнать круги по воде, вызванные этим же бегом моим, и нагнав — отнюдь не спотыкался, ибо круги сии были невысокими и очень пологими, и тоже очень мягкими и послушными… Сам я также не напоминал человека обликом своим и нимало не грустил по этому поводу… Но, по-моему, и тогда у меня было две ноги… или лапы?.. Не важно, пусть будут две задние лапы. И несколько передних. Предположим — также две, лень сызнова лезть в воспоминания и уточнять.
Нынче, когда белый свет сплошь заселен царствами-государствами, демонами, зверьем и людишками, сейчас, в данный миг — тоже никто из людей, богов и демонов на меня не смотрит (зверей я не считаю: они не проболтаются), но я благонравно и скромно, как простой смертный, бреду вдоль берега, то и дело забираюсь в камыши, в поисках подходящей лодки, нахожу ее и… Нет, выгребать на простор пока еще рановато — воду надобно вычерпать со дна лодки, что я и делаю с помощью привязанного к борту берестяного ковша… Зачем, не проще ли повелеть маленькой воде самой покинуть лодку и выпрыгнуть в объятия большой воды, сиречь озера? А вот вздумалось мне! Да, захотел, и самодурство здесь ни при чем: раз уж я человек, то я просто обязан держаться по-человечески…
— Угу! По-человечески он держится! Сейчас рыбы от смеха полопаются! Ты же только и делаешь, что чуть ли не по каждому поводу вылезаешь из человеческой шкуры и машешь во все стороны колдовской и демонической мощью, а то и пуще того…
— Я, что ли?
— Ты что ли! Кто богинь напугал? Кто им сознание затуманил, кто их игрою в кости надурил?
— Они первые начали.
— Какая разница — кто первый начал? Речь идет о тебе и о твоей способности соблюдать собственные уверения и клятвы.
— Я очень даже способен, глаза протри и уши прочисть, бурчала! Я уже много тысяч лет ничего такого себе не позволяю… почти ничего.
— А пайзы себе кто наколдовывал? А кто над Пригорьями летал? А беднягу Камихая кто едва до смерти не забил?..
Вот так всегда… Я не знаю, что такое совесть, потому что все известные мне людишки, включая бывшего богохульника и грешника, а ныне самого светломудрого и праведного отшельника Санги Бо, так и не сумели мне этого объяснить, но, похоже, отсутствие угрызений совести мне вполне заменяют постоянные перебранки, которые я веду сам с собой…
Да, нечем крыть: очень часто я совершенно доказательно объясняю самому себе — зачем и для чего я веду человеческий образ жизни, но еще чаще, по самым разным поводам, бывает, что и ничтожным, выпрыгиваю за границы этого самого образа… Как совместить противоречия сии? А запросто: уверен, что разума моего все-таки хватит, чтобы соблюсти необходимую меру того и другого. В чем, в каких считаемых величинах эта необходимость выражается? И опять нет ничего проще: пусть мне будет всегда удобно и любопытно, а жизнь в облике человеческом пусть всегда будет привлекательна и не проста! Вот и вся пропорция. Судей же надо мною нет, чтобы определить, правильную ли я меру сочетания выбрал, или накренился в ту или иную сторону, я сам себе судья — и уж себя в обиду не дам.
В лодке было предусмотрено всего лишь одно весло, но мне и его хватило, чтобы запросто управляться с этим суденышком, слепленным — не сказать иначе — из прочных и тонких кусков коры. Знаю местности, жители которых также пользуются корою, для строительства пловучих средств, только не склеивают, а сшивают их плотно шнурочками, свитыми из тонких жил, но способ, употребляемый в деревне Краюшке мне нравится больше: клей очень надежен, вода в таким способом построенную лодку вовсе не проникает и рыбаки, уходя на берег, нарочно заливают в нее из озера ковшей с десяток, ибо иначе легчайшая лодочка просто потеряет остойчивость, перевернется от любого ветерка, стоит лишь ему дунуть в корму чуть посильнее обычного. Всю воду я вычерпал, а остатки тряпкою подобрал (каюсь, «нашел» ее в кармане и вынул), а потом, не выжимая, за борт выкинул — уже какие-то мелкие хищные дряни требушат ее под водой… Нет, ошибся, все же-таки это не океан, а мирное озеро: глупые мальки беззубыми носиками в тряпку тычутся, за съедобную тину принимают.
И вот стою на одном колене, выставив перед собой другое, макаю весло поочередно вправо и влево, мчится моя лодочка бесшумно и беспечно, словно бы радуясь вместе со мною мягкому серому дню, тихим неярким просторам вокруг, Безголовой, которая тысячи и тысячи лет смотрит в свое озерное отражение и не может налюбоваться.
Мне, что ли, зеркало себе тоже завести? Сугубо для созерцания… но не для простого, а… как бы это поточнее сказать… самопознавательного…
Плыл я к одному островку — его я еще с берега наметил, но вдруг все перерешил и причалил совсем к другому, которого несколько мгновений назад и на свете-то не было… Вот, и еще один терновый шип мне в задницу: зачем я его создавал, ежели сплошь и рядом всех уверяю, что я простой человек? А затем… Озеро — это озеро, простое и понятное, часть природы. А островок, на котором я сейчас стою — это… Это кусочек особого мира, которого нигде нет, который я только что создал, чтобы в нем уединиться… вернее, отстраниться от всего сущего в мире и остаться один на один с той, с которой мне вздумалось побыть бок о бок некоторое время. Я всегда представляю ее женщиной, хотя это вряд ли имеет хоть малейшее отношение к действительности… Если бы я ее… его мужчиной обозвал — сие было бы точно такой же равновесной чушью.
