К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена (электронные книги без регистрации txt) 📗
Вот только мне же в моем мире не нужно указывать, как с душами поступать. Я осадил племянника взглядом. Лета отпустит ее – была бы жертва. Не кровавая – кровавых она не принимает принципиально.
– Проводишь к выходу. Она будет идти за вами, – и теперь Орфею, коротко и без разъяснений: – Обернешься – потеряешь ее навсегда.
Он исступленно закивал, наивно полагая, что я беру с него очень малую плату. Гермес покачал головой, будто знал, что эта жертва – непомерная.
Нет, он не дурак все-таки. Дурака аид не принял бы как душеводителя.
Потому что это человеческое свойство – оборачиваться.
Они смотрят в прошлое, когда смотреть давно бы пора туда, где брезжит свет – но они вглядываются, где потемнее, как будто могут вернуться, изменить, переделать… Они так часто забывают вечное ради сиюминутного, что, право же, мне столетия назад надоело удивляться этому. Свою семью ради мига наслаждения на ложе с любовницей, свою жизнь ради момента упоения боем, будущее – ради хмеля…А это их «увидеть раз – и умереть не жалко»? Я два века не мог поверить в такой идиотизм, пока Харон не подтвердил Танатовы рассказы.
«Обернешься… потеряешь… навсегда… потеряешь», – раскатило вещее эхо. Он не слышал его. Он как раз захлебывался опять, только теперь уже счастьем: благодарил меня, благодарил владычицу. Вертел головой – ждал, когда появится его Эвридика. В конце концов Гермес внял моему короткому знаку и вывел кифареда из чертога.
С опозданием Персефона сняла руку с моего предплечья. Так, будто могла обжечься.
– Ты жесток, – заговорила вполголоса. – Ты лучше других знаешь, как они нетерпеливы за миг до своего счастья, как они хотят получить все и сразу. Лучше бы ты приказал ему усмирить Цербера.
– Он уже усмирил его, – задумчивое вытье слышалось от самого входа, что он сделал-то с собакой, в самом деле? Нужно будет Гелло отослать, пусть проверит. – И Лета не принимает легких жертв.
Только такую ношу, чтобы – камнем на дно.
– Но почему ты дал ему именно это? Именно то, что кажется мелочью? Ты ведь знаешь, с какой легкостью они совершают подвиги и какой непомерной тяжестью для них оказываются мелочи…
Иногда мне кажется – она все-таки слышит меня. Иногда мне кажется – я говорю сам с собой.
Вот только я бы сказал не «мелочи», а «терпение».
Я молчал. Тому, кого на земле поминают не иначе как в связке с Танатом Жестокосердным, не пристало отвечать на упреки женщины.
– Пошлешь за ней? – спросила она наконец.
– К чему? Чтобы он увидел ее в двух шагах, когда обернется? Ты жестока.
Глаза вспыхнули упрямым зеленым блеском – трава под солнечными бликами, лицо на секунду потеряло маску величия и стало – просто прекрасным и просто упрямым.
– Пошли за ней, Аид. Все равно, что ты думаешь. Я буду верить, что им под силу даже мелочи.
Так-то оно так, да только эта мелочь подразумевает – доверие Владыке Аиду, пусть даже он и поклялся водами Стикса. И сколько героев, да и богов способны на такое?
Мне никого не нужно было посылать. Тень Эвридики, услышав немой приказ, отдавшийся от стен моего мира, уже была на пути к выходу, маячила за спиной своего героического кифареда. Тот, кажется, еще хотел ее обнять, да Гермесу пришлось растолковывать: мол, это лишь тень, давай-ка поторопимся и оглядываться не будем. Образец терпения, как же.
Музыки больше не было, и можно было отправляться по делам, но приемный зал замер в тишине и ожидании, словно вслушиваясь в далекие отголоски, словно играя в игру, заключая неслышимые споры: выйдет? обернется?
Я сидел тоже, опершись щекой на кулак. Жребий все-таки примолк, и я почти слышал, как с каждым шагом ворочаются предательские мысли в голове у певца. Шагов позади не слышно. Но ведь она же тень, так что и не должно? Он ведь клялся, что вернет мне ее. И он ведь бог. Но шагов позади не слышно…
Я поморщился, когда кифара у самого выхода взорвалась криком скорби. Он прошел Харона, надо же – я думал, столько не продержится. Наверное, сорвался в нескольких шагах у солнечного света.
«Гелло, – позвал я без слов. – Слетай к Харону, предупреди: второй раз перевезет кифареда сюда – я самолично буду присутствовать на его свадьбе с Медузой».
Гелло – его бесчувственное сердце происходящему немало порадовалось – весело хрюкнул и пропал.
Отзвуки жалобных вздохов кифары доносились во дворец от входа еще несколько дней и постепенно замолкли, слившись со стонами теней…
* * *
Куски. Плохо держащиеся друг за друга лоскуты памяти. Тронь – разлетятся стайкой летучих мышей, запорхают вокруг, замельтешат памятными оттенками тьмы. Черными дырками в полотне воспоминаний.
Что там было после Орфея?
Не умею я правильно вспоминать. Учителя-аэда у меня не было – вот и не умею. Глаза лавагета выхватывают основного противника из гущи воинов, глаза вора высматривают – самое ценное, глаза дурака обращаются к самому яркому.
Длинно, с красочными подробностями, от дня ко дню? Не мое.
Остро. Быстро. В цель.
Если бы не клятва – проскакал бы по основным вехам черной саранчой. Свалил память в воды Амсанкта, понаблюдал – как она тонет…
Так нет, сиди, кряхти: что там было, после Орфея-то?!
Было два года.
Обычных, ничем не примечательных, оттого вдвойне, втройне, в сотню раз более драгоценных – и потому я зажимаю их в кулак, как скряга – подобранные на дороге истертые оболы. Зажимаю, баюкаю на груди. Пригодится расплатиться с моим Хароном.
Зачем вспоминать два обычных года? Я кормил Цербера. Раз десять, наверное. Пес гонялся за лепешками, радостно повизгивая. В мир повалили кентавры – их прирезал тот самый сынок Посейдона, который, сам того не желая, достал жену для Диониса. Было много судов – это из-за того, что сыновья Гипноса наигрались с его чашей. Теперь жребий бросали – кому бы скинуть. Смертные местами спали, а на каких-то островах – не дожидались сна, и смертей от этого прибыло, и Гермес докладывал, что Зевс уже подумывает – не слишком ли я суровую кару наложил на своего посланца?!
Обнаглевший вконец Гипнос полагал, что не слишком.
Еще дважды спускалась Персефона. Как обычно. Прощалась тоже как обычно, получая от меня «До скорого свидания».
На поверхности Геракл, победитель смерти, исполнил какое-то очередное задание Эврисфея – Гермес расписывал, какое, я не особенно слушал. Героями и без того были полны разговоры – что в Среднем Мире, что в подземном.
Скольжу по гладкому, без единой зазубринки льду прошлого, пытаясь ухватиться за важное.
Зевс бы, наверное, возмутился: кажется, у меня кто-то съел два года, а я и не заметил. Семь сотен дней – и нет деяний ни на одну песню, все суды да подземная скучища, да обсуждения нового любовника Ламии и ссоры сестер-Горгон.
Дни золотоносным песком просеиваются сквозь пальцы. Сейчас оставят нужное: самородок. Точнее, даже два самородка. Не чета Орфею – скромному, хоть и звонкому, хрусталю.
А мне хочется жадно ловить песок, чтобы оставить его себе. Память о скучных днях рядом с женой, о прогулках по берегам Ахерона, ежегодном пире Эриний, визитах Гермеса… крошки со стола, обрывки дороги между городами, ничего не значащий с точки зрения аэдов прах – поймать, удержать и спрятать.
Только вот колесницу памяти не остановишь, и мысленно я уже пролетел эти два года: дни ворохом песчинок стекли с ладоней в черную воду, оставляя одно.
Важное.
– Тесей!
Слово звонко прокатилось по залу. Отпрыгнуло от одной бронзовой колонны, от другой. Раздробилось на сотни маленьких «Тесеев», старательно полезло в уши к присутствующим.
Гермес пылал щеками, стоя перед троном. Взгляд Вестника обещал нечто особенное.
– Тесей? – переспросила жена заинтересованно. Зашуршала свита – имя героя зарницей пронеслось по залу. – Победитель Минотавра?
