Тень среди лета - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" (полная версия книги .TXT) 📗
Наибольший интерес вызвал второй сын хая Удуна. Весь двор, затаив дыхание, слушал рассказ о том, как младший сын хая пытался отравить двух старших, включая его. Ужасающие подробности смерти первого брата едва не вызвали у Маати слезы, а хай Сарайкета разразился в ответ проникновенной речью, вчетверо длиннее всех прежних заявлений: что-де яд – не хайемское орудие и что власти Сарайкета стоят на стороне оскорбленных и намерены преследовать убийцу до справедливого суда.
– Что ж, – произнес Бессемянный, как только присутствующие поднялись на ноги, чествуя правителя, – теперь ясно, который из сыновей старого хая будет просиживать его трон. Можно подумать, никто из предков досточтимых владык Сарайкета не подносил брату приправленного винца.
Маати оглянулся на Хешая-кво, ожидая, что тот встанет на защиту хая, но поэт лишь смотрел, как второй сын Удуна простирается ниц перед черным диваном.
– Паяц на паяце, – тихо продолжал андат, чтобы никто кругом не слышал, кроме поэта с Маати. – Не забывай об этом. Все, что ты видишь – одна долгая, затянутая пьеса, которую никто не сочинял, никто не ставил и не продумывал. Поэтому они то и дело скатываются к братоубийству. Случай не новый, все более-менее знают, чего ожидать. Только делают вид, будто один хайский сын лучше другого.
– Тихо, – шикнул поэт, и андат изобразил извинение, но, едва Хешай-кво отвернулся, подмигнул Маати. Поэт говорил мало. Он был угрюм с самого утра, когда они вышли в дождь из его дома. По ходу аудиенции его физиономия мрачнела все больше и больше.
Два огнедержца предстали перед хаем, дабы тот рассудил их спор об одном пункте городского закона, и правитель призвал древнюю старуху по имени Ниания Тосогу, придворного летописца. Та что-то долго и еле слышно бубнила, пересказывая полузабытые хроники летних городов, восходящие к первым дням Хайема, когда Империя еще не угасла. Потом, без видимой связи с происходящим, она огласила решение, которое, похоже, не устроило никого. Когда огнедержцы сели, встал пожилой гальт в одеждах цвета зелени с бронзой. Вместе с ним вперед вышла девушка одних лет с Маати или чуть старше. Ее платье было тех же тонов, что и у гальта, но если старик держался с глубоким почтением, выражение лица и рук девушки граничили с высокомерием. Даже поклон вышел у нее заносчиво – подбородок вздернут, бровь выгнута.
– А вот она паршиво играет! – прошептал Бессемянный.
Хешай-кво пропустил его слова мимо ушей и наклонился вперед, не сводя глаз с просителей. Андат, наоборот, подался назад и следил за хозяином не менее внимательно, чем за странной парой.
– Марчат Вилсин, – на весь зал, как актер со сцены, проговорил хай Сарайкета. – Я прочел твое прошение. Не припомню, чтобы Дом Вилсинов прежде участвовал в скорбном торге.
– Суровые времена настали в Гальте, повелитель, – ответил Вилсин и принял позу, хотя и официальную, но с некой толикой попрошайничества. – Столько чайников еще нужно наклепать…
По толпе пробежала волна смеха; хай дал понять, что шутка услышана. Хешай-кво насупился больше прежнего.
– Кто будет представлять ваш Дом на переговорах? – спросил хай.
– Я, высочайший, – ответила девушка, делая шаг вперед. – Лиат Чокави, помощница Амат Кяан. Она просила меня заменить ее на время отъезда и провести эту сделку.
– Женщина, которую вы представляете, здесь присутствует?
Старый гальт скривился, но без колебаний ответил:
– Так точно, повелитель. Правда, она очень плохо владеет хайятским языком, но у нас есть переводчик на случай, если вы пожелаете с ней поговорить.
– Пожелаю, – сказал хай. Взгляд Маати переметнулся в толпу, на молодую женщину в шелковом одеянии, которая вышла вперед, опираясь на локоть приятного круглолицего человека в простой темной одежде слуги. Глаза женщины были неестественно бледными, кожа – отталкивающе белой. Ее одежда была скроена так, чтобы прятать выступающий живот. Хешай напрягся и подался вперед со смешанным чувством на лице.
Островитянка поравнялась с гальтом и его юной помощницей, улыбнулась и кивнула им по указке толмача.
– Ты явилась сюда с просьбой о помощи, – произнес хай нараспев. Женщина впилась в него взглядом, как дитя при виде огня. Маати показалось, будто ее околдовали. Переводчик что-то прошептал ей на ухо, и она на миг отвлеклась, чтобы ответить, но сразу продолжила разглядывать хая.
– Повелитель, – произнес переводчик. – Моя госпожа, Мадж Тониаби из Ниппу, благодарит за великую честь быть представленной вам и за помощь в сей нелегкий час.
– Признаешь ли ты Дом Вилсинов в качестве своих посредников передо мной? – спросил хай, словно женщина говорила сама за себя.
Последовало другое неслышное совещание, еще один беглый взгляд на переводчика и долгий – на хая. Говорила она тихо, так что Маати едва различал ее голос, но речь была быстрой и певучей.
– Признает, повелитель, – передал круглолицый.
– Отлично, – сказал хай. – Я принимаю предложенную цену и дарую Лиат Чокави право на собеседование с поэтом Хешаем для уточнения условий.
Переводчик и девушка согнулись в позе благодарности, после чего вся четверка просителей слилась с толпой. Хешай испустил долгий свистящий выдох. Бессемянный сложил пальцы домиком и прижал к губам, пряча улыбку.
– Что ж, – проронил поэт. – Теперь этого не избежать. А я-то надеялся…
Он умолк и всплеснул руками, словно отмахиваясь от мечты или прощаясь с возможностью все исправить. Маати снова заерзал на подушке, чтобы размять затекшую ногу. Слушания длились еще полторы ладони – прошение за прошением, – пока хай наконец не встал. Он принял позу официального закрытия церемонии и под традиционную флейту с барабаном удалился. За владыкой и лицом города потянулись советники, а за Хешаем – Маати. Впрочем, старший поэт следил за процессией лишь вполглаза. Поэты и андат прошли сквозь лес колонн к большой дубовой двери, а, миновав ее, очутились в зале поменьше, похожем на огромный узел из коридоров и лестниц. На верхней галерее четверка рабов выводила нежную печальную мелодию. Хешай сел на низкую скамью, глядя перед собой. Бессемянный встал в нескольких шагах, сложил на груди руки и замер словно статуя. В воздухе повисло отчаяние.
Маати медленно подошел к учителю. Поэт на миг поднял глаза и снова уставился в пространство. Маати, еще не начав говорить, изобразил просьбу о прощении.
– Я не понимаю, учитель! Ведь должен быть способ отказаться от торга. Если дай-кво…
– Если дай-кво возьмется приглядывать за каждой мелочью, можно будет смело назвать его императором, – оборвал его Хешай-кво. – И через поколение-другое мы посмотрим, как он справляется с обучением новых поэтов. У нас и без того пусто в головах, не хватало еще плохой науки. Нет, избави нас боги от вмешательства дая-кво.
Маати присел. Через зал потекли утхайемцы, переговариваясь поверх бумажных кип и свитков.
– Вы могли бы отказаться.
– И выставить себя кем? – Хешай вяло усмехнулся. – Не обращай внимания, Маати-кя. Разнылся старый пень, вот и все. Дело предстоит дрянное, но ничего не попишешь. Работа, как-никак.
– Убивать лишних младенцев заморских богачек, – поддакнул Бессемянный тем же дерзким тоном, но с примесью чего-то нового. – Действительно, для нас это пара пустяков.
Хешай вскинул голову, сжал кулаки, сморщил лоб от натуги и ярости. Маати услышал звук падающего тела. Андат распростерся на полу, вытянув руки в таком глубоком раскаянии, что Маати понял: по своей воле он никогда бы так не лег. Губы Хешая дрожали.
– В общем… мне ведь не впервой, – глухо произнес он. – Хотя этого никому не пожелаешь. Ни женщине, никому. Скорбный торг недаром таким зовется.
– Хешай-тя! – окликнул женский голос.
Она стояла рядом с распластавшимся андатом. Увиденное до того потрясло ее, что от высокомерия не осталось следа. Маати встал и принял позу приветствия. Хешай ослабил власть над Бессемянным, позволяя тому подняться. Андат стряхнул с платья невидимые пылинки и взглянул на поэта с горчайшим укором, после чего обратился к девушке.
