Смертоносная зима - Асприн Роберт Линн (читать книги без регистрации .TXT) 📗
Центром сияния был белокурый голубоглазый демон, названный им Гискурасом по совету гадалки С'данзо. OH громко кричал, размахивая игрушечным мечом, светящимся красным светом, но слов жрец разобрать не мог. Другой ребенок, миролюбивый сын гадалки, тянул Гискураса за ногу, пытаясь оттащить его от неподвижного тела, которое тот колотил мечом. Артон, однако, не мог тягаться силой со своим сводным братом, когда в том бушевал гнев бога.
Молин заставил себя войти в ослепительный ореол, и, наконец, ему удалось схватить мальчика и оторвать его от пола.
— Гискурас! — несчетное число раз проорал он.
Мальчишка отбивался с решительностью подростка из трущоб: кусался, лягался, размахивал мечом, и вскоре от влажной одежды Молина повалил пар. Но жрец был настойчив; сначала он поймал ноги мальчика, затем прижал его руки к телу.
— Гискурас, — уже нежно произнес он, когда сияние начало мерцать и меч выпал из руки ребенка.
— Курас! — эхом откликнулся второй ребенок, прижимаясь к ногам Молина.
Вспыхнув последний раз, сияние исчезло. Гискурас превратился всего-навсего в напуганного всхлипывающего ребенка. Молин погладил его по голове, потрепал по спине и посмотрел на пол, где бесформенной кучей лежал один из жрецов.
Кивком головы Факельщик приказал остальным выйти. Оставшись наедине с детьми, он сел на низкий стульчик и поставил мальчика перед собой.
— Что случилось, Гискурас?
— Он принес кашу, — сквозь всхлипывания и шмыганье носом произнес мальчик. — Артон сказал, что у него есть леденец, а он дал только кашу.
— Ты растешь очень быстро, Гискурас. И если не будешь кушать, ослабнешь и почувствуешь себя плохо.
С той поры как месяца четыре назад в детской появился Артон, оба мальчика выросли на длину ладони взрослого мужчины от запястья до кончиков пальцев, и проблема роста была постоянным кошмаром всех, кто имел к этому отношение.
— Если бы ты съел кашу, уверен, Алквист дал бы тебе леденец.
— Я хотел, чтобы он умер, — безучастно сказал Гискурас, но, как только эти слова сорвались у него с языка, он в страхе припал к Молину. — Я не хотел этого. Я не хотел этого. Я просил его встать, а он не слушался. Он не встал.
Только опыт общения с детьми позволил Молину правильно истолковать отрывистые фразы Гискураса — в глубине души он знал, что произошло, уже когда началась гроза.
— Ты сделал это не нарочно, — тихо ответил он, убеждая скорее себя, чем ребенка.
Прекратив всхлипывать, Гискурас сразу же заснул; бесчинства Бога Бури всегда истощали крохотное тельце мальчика. Молин отнес ребенка в кроватку, где, если повезет, он проспит два-три дня.
— Курас больше не может здесь оставаться, — сказал Артон, дергая за полу видавшей виды туники Молина.
Мальчик С'данзо редко говорил с кем-нибудь, кроме своего сводного брата. Позволив Артону взять его за руку, Факельщик повел мальчика в угол, подальше от сиделок, потихоньку возвращавшихся в притихшую детскую.
— Ты должен найти нам место, отчим.
— Я знаю, я ищу. Когда я получу известия от отца Гискураса…
— Нельзя ждать Темпуса. Ты должен молиться, отчим Молин.
Говорить с Артоном было вовсе не то же самое, что говорить с обыкновенным ребенком с молочными зубами Прорицательница предупредила, что мальчик, возможно, обладает легендарной способностью С'данзо предсказывать будущее. Молин отказывался верить заявлениям ребенка, пока малыш напрочь не отверг в качестве отца Кадакитиса, и принцу пришлось признаться в том, кто истинный отец ребенка. Теперь Факельщик верил Артону.
— У меня нет богов, которым я мог бы молиться, Ар тон, — объяснил он, направляясь к двери. — Я могу полагаться лишь на себя самого и тебя — помни это.
Он плотно задернул занавес. Два послушника, укладывавшие тело Алквиста на носилки, отошли в сторону, позволяя иерарху прочесть подобающую поминальную молитву. Жрец-воин, Молин за свою жизнь благословил смерть такого количества неопознанных обрубков бренных тел, что ничто, казалось, не способно было заставить задрожать его голос. Он почти уверовал в то, что стал совершенно невосприимчив к ужасам смерти, но лицо доброго старого жреца со следами внутреннего кровоизлияния вызвало у него щемящее чувство.
— У нас нет древесины гикори для погребального костра, — сообщил Молину Изамбард, старший из послушников — Рашан забрал с собой все, что было.
Молин прижал кончики пальцев к глазам — подобающий жест жреца, отдающего дань уважения усопшему, хотя в данном случае, помимо этого, он не позволил политься слезам.
Рашан — беспринципный провинциальный жрец, единственной целью которого, еще до смерти Вашанки, было вредить всем реформам, проводимым Молином. Облако гнева, достойное самого Вашанки, невидимо закружилось вокруг Молина Факельщика. Ему захотелось найти Рашана, которого звали Глаз Саванкалы, забить полено гикори в его глотку и использовать это ничтожество для разжигания погребального костра Алквиста. Или схватить свой парадный кинжал и вонзить его так глубоко в грудь Гискураса, чтобы острие вышло из его спины. Или обхватить руками изборожденное слезами лицо Изамбарда и…
Молин посмотрел на Изамбарда, совсем еще ребенка, неспособного скрывать горе. Проглотив гнев вместе со слезами, он, утешая, положил руки на плечи послушника.
— Бог Бури примет Алквиста независимо от того, какое дерево мы используем для погребального костра. Пошли, втроем отнесем тело в его комнату, и вы прочтете молитву.
Они молча подняли скорбную ношу. Молин вместе с послушниками спел первый псалом и только потом удалился к себе, надеясь, что искренность юношей заменит не только отсутствующее гикори, но и молчание Вашанки и его собственного сердца. Воспользовавшись другим переходом, жрец достиг закрытой занавесом ризницы, находившейся рядом с его личной молельней. Там его ждала тога из тончайшей белой шерсти; из-за гобелена доносилось едва слышное ворчание писаря Хоксы, который орудовал над жаровней. Его жена и целая толпа недовольных ранканок, собравшихся у нее с рассветом, гудели в прихожей, отделяющей молельню от жилой части дома.
Молин натянул тогу на плечи и вздрогнул, когда прикосновение ткани открыло рану, которую он не помнил, как получил. Пошарив во тьме, он нашел полоску ткани и вошел в молельню, одетый в сапоги, набедренную повязку и свисающую с правого плеча тогу, по левой руке его струилась кровь. Хокса, к его чести, не пролил ни капли из кубка с подогретым вином с пряностями.
— Мой господин… мой господин, вы ранены.
Молин кивнул, сбросил тогу на тщательно уложенные свитки Хоксы и осмотрел два кровавых подковообразны) следа у себя на руке. Возможно, уличные мальчишки, но скорее всего Гискурас. С помощью здоровой руки и зубов Молин разорвал ткань надвое, вытащил из-за пояса нож и протянул его Хоксе.
— Подержи его над углями. Нет смысла рисковать лучше пусть меня кусает меч, чем ребенок.
Жрец даже не вздрогнул, когда раскаленный нож прикоснулся к коже; и все же, после того как рана была обработана, руки его дрожали, когда он нес кубок с вином до своего рабочего стола.
— А теперь расскажи мне, Хокса, как прошло у тебя это утро?
— Дамы, мой господин Молин… — начал писец, делая движение плечом в сторону двери, за которой хор женских голосов бубнил в споре, слова которого было невозможно разобрать. — Ваш брат, Лован Вигельс, был здесь, искал свою дочь. Жаловался… — Хокса умолк, набрал побольше воздуха и продолжил, правдоподобно подражая гнусавому голосу Вигельса:
— На убогость ранканской власти в Санктуарии, который все еще остается частью империи, хотя вы, похоже, смогли скрыть от властей прибытие кучки бейсибских беглецов со своим плохо охраняемым золотом; империя смогла бы найти этому золоту применение в военных походах, вместо того чтобы его растрачивали пучеглазые варвары и отребье червей.
Хокса снова с шумом вобрал в себя воздух.
— А затем буря вырвала окна из стен. Стекло, которое привезла из Рэнке ваша супруга, разбилось, и, боюсь, госпожа пребывает в сильном гневе…
