Слом (СИ) - Моричева Наталия "Кельта" (читать книги без регистрации .TXT) 📗
Комнаты стояли пустые, но сквозь слой пыли просвечивала былая роскошь. В конце коридора обнаружилась кухня с заброшенными плитами, под чёрным потолком и лесенкой вниз, в подпол, откуда тянуло гнилью и сыростью. Тут же стояла бочка с тухлой водой, которой, похоже, и подчивал заболевших подросток. Отсюда же можно было выйти в крошечный дворик, окруженный забором и неухоженными вьюнами с пожелтевшими листьями. Дом стоял заброшенным много лет до того, как его превратили в лазарет.
А в зале, когда туда вернулась Катя, возле входа со стороны улицы, уже топтались, настороженно оглядываясь, люди — мужчины и женщины. Все не молодые, но ещё и не старые. Когда они увидели вернувшуюся Катю, то мгновенно приободрились, присобрались и половчее перехватили принесённые с собой свёртки.
— Хорошо, что вы пришли. У нас много работы, идите за мной, — вместо приветствия спокойно скомандовала она.
Под её руководством две женщины начали проветривать и мыть пустующие комнаты, другие дамы принялись оживлять кухню, а мужчины отмыли бочку и натаскали в неё свежей воды. Мужчины же сделали на скорую руку небольшой помосток посреди дворика и отгородили его грязными одеялами, снятыми с больных.
Как только с первыми приготовлениями было покончено, во внутренний двор вынесли подростка, поставили в закуток, раздели догола и, пока мужчины поддерживали его под руки, Катя, краснея и отводя глаза, скомканной тряпкой, тёплой водой и мылом смывала с чужого тела грязь и пот, как могла выполаскивала короткие слипшиеся волосы. И скоро парнишку понесли обратно в дом, в чистую, проветренную комнату.
— Жаль, нет водки, — задумчиво проговорила Катя, глядя на дверь, из которой скоро вынесут следующего больного.
— А что это такое? — поинтересовался вливающий ковш кипятка в таз с водой мужчина. Он, наверное, был самым молодым из пришедших помогать.
— Как бы объяснить... Что-то типа очень крепкого вина без вкуса, цвета и почти без запаха. Такое, которое язык жжет, — Катя машинально пересобирала выполосканную тряпку. — Не знаю, как объяснить, не пила сама. А лучше вообще спирт. То есть такое крепкое вино, чтоб горело.
— А, у травников можно поспрошать. Они на чем-то похожем травки настаивают.
— Сможете достать? — оживилась девушка.
— Да запросто, если юродивая просит, принесём, — обрадовался мужчина.
Разговор оборвался, во дворе появились женщины с ворохом одеял и мужчины с больным, кому эти тряпки и принадлежали. И передышка закончилась — вещи приводили в порядок, прохлопывали, часть откладывали кучу, чтоб перестирать, а хворого мыли.
Скоро Катя перестала отводить глаза и краснеть — люди стали не мужчинами и женщинами, а просто телами, которые нужно вымыть. Нудная, тяжелая работа не оставляла времени и сил на лишние мысли. Рук не хватало, хоть им и помогали всем миром, передавая через кухонное окно дрова, еду, глиняные кружки и миски, интересуясь, чем ещё могут подсобить богоугодному делу. Катя прикинула и попросила чистые простыни и свежие одеяла по счёту больных, свечи, лампы или фонари. И всё это ей принесли!
К вечерним сумеркам все больные, которых оказалось несколько десятков, — Катя сбилась на пятьдесят третьем, — были устроены в свежих комнатах, им оставили только по одному одеялу, положили по мокрой тряпке на лоб и рядом поставили кружки с чистой водой. Люди больше не производили такого же тяжелого впечатления, как утром, некоторые из них даже ненадолго приходили в себя и благодарно улыбались, когда их кормили жидким супом.
Зал, в котором до этого был лазарет, пока закрыли — сил вычищать оттуда грязь не было уже ни у кого, да и тела двух умерших оставили до утра. Здоровые люди заняли последнюю оставшуюся комнатку возле кухни, распределились по сменам и Катя мгновенно уснула, а дежурные обходили комнаты. Они поили каждого, меняли компрессы на свежие, помогали выйти по надобности. А ближе к утру в кухню ввалился радостный мужчина, тот самый, с которым днём обсуждали спирт, и, довольный, потрясал запечатанным кувшином с узким горлышком.
— Нашел! Нашел!
И вновь закипела работа. Зевая, люди обтирали разведенным спиртом страдающих от жара. И почти сразу страдальцы прекращали бредить и забывались спокойным сном.
Дни, последовавшие за первым, сливались в один однообразный кошмар: люди мыли, проветривали, обтирали, поили, стирали и полоскали, падали в сон на несколько часов и снова включались в работу.
А через неделю первый больной выздоровел. Он очень сильно ослаб, но жара больше не было, и потихоньку его переставали кормить супами и начали давать каши. За ним последовали и другие. Увы, но почти каждый день кого-то приходилось отправлять хоронить. И сил радоваться пошедшим на поправку уже не осталось, всё, на что хватало Катю и её добровольцев — это вымученные улыбки.
Когда у последнего из подопечных прошел жар, Катя объявила, что ей пора идти дальше и поспешила покинуть город, она и так задержалась здесь слишком долго. Но её всё же уговорили задержаться ещё на день, устроили в одном из лучших гостевых домов, а утром ей подарили новые сапоги и чудесную огромную пушистую белую шаль. После чего с почётом проводили до ворот, туда, где под серым небом уже пестрел мокрый лес.
Горожане искренне думали, что она не слышала их перешептывания за её спиной вечером и утром. "Сама сбегает, а сколько ей помогать вызвавшихся в том доме так и останутся?«, «А где чудо? Ну, перемёрли не за три дня, так дольше мучатся...» и много похожих. И теперь Катя спиной чувствовала их колючие взгляды и спешила поскорей скрыться из виду. Только новые сапоги были совсем не похожи на её прошлую обувку с мягкой подошвой, они скорей напоминали тяжелые досочки-копытца, неудобные, жесткие. Поэтому идти приходилось медленно, завернувшись в подаренную шаль и хоть так немного отгородиться от давления справедливого осуждения.
Катя сама чувствовала, что неправа. Она просто сбежала, не выдержав однообразия дней в «моровом лазарете». Она держалась, сколько могла, она действительно радовалась, когда поняла, что люди могут и поправиться, но сил одобряюще улыбаться, видя истощённые тела, уже не было, а лица умерших ей снились по ночам, по несколько дней, затем уступали место следующему кошмарному гостю. И теперь девушка спешила прочь, надеясь, что ветер и дорога вычистят из памяти эти страшные дни, когда всё что было в её силах — это помочь умыться несчастным и не оставлять их лежать в грязи.
А пока новые сапоги болтались в пятке, шаль грела спину, а сумка с едой в дорогу, чью лямку сжимали пальцы со стёртыми костяшками, приятно оттягивала плечо. И её до сих пор не раскрыли, не подняли на смех, но она до сих пор не нашла себе место.
***
Раненый долго не мог окрепнуть, все его силы ушли на борьбу со страшной раной. Но его и не торопили — кормили, поили и восторженно рассматривали, словно диковинку. Вещи, те самые, которые были при нём, когда его подобрали, лежали в ворохе рваной и грязной одежды в углу комнаты. Только вот первые недели он мог лишь коситься на них, не имея сил встать. Потом привык и лишь украдкой посматривал туда.
И вот настал долгожданный день — день, когда он сможет покинуть стены гостеприимного дома. Ему, как живому примеру воли богов, подарили от щедрот хозяйских годную для ранней осени одежду, ношеную, но добротную. И теперь бывший раненый добрался до старых своих вещей. С замиранием сердца он выгребал из карманов, простых и потайных, всё до последней мелочи и судорожно распихивал по карманам новой одежды. И только когда нащупал скромное колечко — простой с виду медный ободок — успокоился. Пропади остальное пропадом, кольцо не тронули.
Едва он попрощался с хозяевами и вышел на улицу, как растворился в толпе, будто и не проходил мимо. Мужчина петлял по улицам, всматриваясь в вывески, пока не признал то ли одну из них, то ли часть её украшений. Эта вывеска приглашала заглянуть в скромную лавку, безлюдную и почти заброшенную...
А после полудня мужчина уже выехал из города совсем в другой одежде и в крытой повозке, запряженной двумя резвыми лошадками. Отъехав достаточно далеко, чтобы их нельзя было рассмотреть с городских стен, остановились. Он отошел в лес шагов на тридцать, достал медное колечко, исписанный лист и тонкий шнурок. Перечитал письмо:
