Чумные псы - Адамс Ричард (электронная книга .TXT) 📗
Когда Шустрик проснулся почти в полной темноте, которая стояла в шахте, к нему вернулись привычное чувство утраты и его безумие, тупая головная боль, неприятное ощущение мучающей его влажной накладки, которая нависала над правым глазом, и мысли о том, что они с Рафом — бездомные псы, беглецы, которые вольны теперь выживать сколько смогут в этом неестественном и незаконном месте, о происхождении которого они практически ничего не знают. Шустрик не знал даже обратной дороги в Центр, не знал он и того, надумай они и впрямь вернуться, примут ли их обратно. Как знать, может, белохалатники или табачный человек уже пришли к выводу, что Шустрика с Рафом следует убить. Несколько раз Шустрик видел, как больных собак выносили из клеток, но их никогда не приносили обратно. Он вспомнил Брота, пса, которого, так же как и его самого, усыпили белохалатники, а проснувшись, Брот обнаружил, что ослеп. Несколько часов Брот вслепую бродил по своей клетке, а потом пришел табачный человек и увел Брота из собачьего блока. Шустрик хорошо помнил его отчаянный и безнадежный скулеж. Сам Шустрик не боялся ослепнуть, но вот если его припадки и галлюцинации участятся и усилятся, тогда… Он поднялся с сухого щебня, на котором только что спал.
— Послушай, Раф! Не убьешь ли ты меня? У тебя получится. Это совсем нетрудно. А, Раф?
Раф проснулся в тот самый миг, когда перестал чувствовать своим боком теплый бок Шустрика.
— О чем это ты толкуешь, недоумок? Что ты такое сказал?
— Так, ничего, — ответил Шустрик. — То есть если я превращусь в осу, то есть в червяка… точнее, если я юркну в желоб… Ох, Раф, не бери в голову… Как там твоя лапа?
Раф встал, наступил на свою раненую лапу, взвизгнул и снова улегся на щебень.
— Я не могу наступать на нее. И вообще, я чувствую себя совершенно разбитым. Так что я намерен лежать тут, покуда мне не станет лучше.
— Раф, ты только представь себе, что все эти камни превратятся вдруг в мясо…
— Чего-чего?
— Печенье падает с крыши…
— А ну-ка ляг сейчас же!
— И выходит животное без зубов и когтей, сделанное из одной конской печенки…
— Что ты хочешь сказать? Как это возможно?
— Ах, я, понимаешь, видел, как дождь шел снизу вверх, от земли к тучам… и еще черное молоко…
— Ты пробудил во мне голод, паршивец!
— А пойдем ли мы наружу, ну, ты понимаешь… как вчера?
— Сегодня я не могу, Шустрик. Пока не поправлюсь. Еще одна такая встряска… Нет, нужно немножко подождать. Завтра…
— А давай сходим туда, где лежит та овца, — сказал Шустрик. — Там осталось еще много.
Он быстро побежал к аркообразному выходу, а Раф еле-еле ковылял следом за ним. Дело было после полудня, красное октябрьское солнце уже клонилось к закату и бросало прямые лучи на лежащую ниже долину Даннердейл. Далеко внизу Шустрик видел рыжевато-бурые папоротники и подернутую рябью поверхность озера, коров на зеленых лугах, серые скалы, деревья в багряной листве и беленые домики, такие мирные и чистенькие, словно они были запечатаны под золотым стеклянным колпаком. Однако само солнце, которое известным образом и обуславливало все это спокойствие, вовсе не разделяло его и, казалось, плыло в жидкой синеве небес, покачиваясь на волнах перед глазами, словно некая громоздкая, расплавленная масса, медленно плывущая к западу в холодном потоке, который хоть и остужает его немного, но не может остудить окончательно. Шустрик стоял у выхода, улавливая в осеннем воздухе запахи теплой травы, сухого папоротника и болотного мирта. Накладка сползла ему на глаз, и он тряхнул головой.
— Интересно, была ли на свете собака, которая умела летать?
— Была, — не задумываясь ответил Раф. — Только вот белохалатники подрезали ей крылышки, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
— И что же вышло?
— Больше не летает.
— Ну, у нас дела обстоят значительно лучше. Я буду идти еле-еле, как ты скажешь.
Раф медленно поковылял вперед, и они направились в сторону ручья. Это был день святого Мартина, было безветренно и тепло. Шустрик приободрился и весело шагал по мху, шлепая лапами по мелким лужам и подпрыгивая на месте в неловких попытках поймать поднятую из травы трясогузку.
Им недолго пришлось разыскивать брошенную овцу. Еще прежде чем они учуяли ее, они услышали хриплый клекот двух канюков и вскоре увидели их, копошащихся и взмахивающих широкими крыльями подле оставленной ими добычи. Когда собаки приблизились, большие птицы повернули головы и злобно посмотрели на пришельцев, однако почли за лучшее подняться в воздух и улетели прочь в направлении озера.
— Тут остались совсем крохи, — недовольно сказал Раф, сунув морду в кишащие мухами кровавые останки.
Шустрик не приближался и с опаской осматривался вокруг.
— Это не только канюки. Тут были и другие…
— Верно, — согласился Раф, подняв голову. — Я чую. Только не пойму, что это такое. Этот запах злит меня… — Раф прошелся вокруг. — Я найду его! Этот запах, он что-то вроде мышиного, — сказал Раф, и при этом изо рта у него потекла слюна.
— Да ладно тебе, — успокоил его Шустрик, придерживая передней лапой овечий окорок, который он принялся рвать зубами. — Сейчас его тут нет.
— Так-то оно так, — согласился Раф. — Засел где-нибудь неподалеку и следит за нами.
— Это дело поправимое, — заметил Шустрик. — Не будем ничего тут оставлять. Съедим сколько влезет, а остальное унесем в рододендроны — каждый по здоровому куску.
В пещеру они вернулись уже сильно после полудня, Шустрик — с передней овечьей ногой, а Раф — с дурно пахнущими остатками окорока. Некоторое время они блаженствовали, лежа на травке перед входом и нежась на солнышке, и в шахту зашли только с наступлением сумерек, когда прохладный западный ветер поднял рябь на поверхности озера. Шустрик поскреб лапой щебень и устроил себе неглубокое уютное гнездышко, после чего улегся в него с приятным чувством сытости и вскоре крепко уснул.
Проснулся он неожиданно, в полной темноте, и сообразил, что где-то неподалеку Раф осторожно ползет по туннелю. Шустрик уже собрался было спросить его, чем это он занимается, но вдруг нечто в движениях Рафа и его дыхании заставило в напряженном ожидании застыть на месте и его самого. Мгновение спустя он учуял ту же самую незнакомую вонь, которую они встретили подле останков овцы. Шустрик напрягся, словно паук, пропуская через себя этот чужой запах и пытаясь извлечь из него все, что он мог ему сказать. Запах этот был не злобный и не опасный, — но от этого ничуть не менее дикий, волнующий, острый, убивающий, крадущийся, подстерегающий и скользящий в темноте. И запах этот к тому же быстро двигался. Кем бы ни было это животное, оно двигалось, оно было живым, здесь и сейчас, в этой самой пещере. Разумеется, этот запах и стал причиной настороженности и тревоги Рафа, которые Шустрик уловил в самый миг своего пробуждения.
Зачем это животное явилось сюда? Убить их и съесть? Инстинктивно Шустрик понимал, что это не так. Как бы то ни было, оно старалось избежать встречи с ними, хотя, судя по запаху, такое животное было способно постоять за себя в случае необходимости. Может, тут был его дом? Но ведь запаху него очень резкий и отчетливый, а вчера его здесь не было. Стало быть, оно притащилось сюда, чтобы попытаться украсть их мясо.
Неожиданно в темноте раздался грохот сыплющихся камней, и тут же Раф сказал:
— Стой где стоишь! Если попробуешь проскочить мимо, я тебя убью!
Ответа не последовало. Ощущая дрожь в коленках, Шустрик собрался с духом и занял позицию в нескольких футах от Рафа, так чтобы надежно перекрыть путь между ними.
— И я тебя тоже убью! — крикнул Шустрик. — Выходит, ты будешь убит дважды, отчего тебе никак не станет легче.
В следующее мгновение Шустрик отпрянул, издав удивленный возглас, ибо он услышал ответ, причем говорили, похоже, на чем-то вроде самого настоящего собачьего языка, правда, несколько странно. Речь эту трудно было разобрать, поскольку ничего подобного в своей жизни Шустрик не слышал, но, судя по всему, голос этот принадлежал животному, которое находилось с собаками в некотором родстве.
