Аид, любимец Судьбы (СИ) - Кисель Елена (читаемые книги читать .TXT) 📗
Мудрую Зевеса дочь, что родилась в доспехе, Афину,
Та же копьем потрясла и воскликнула голосом грозным…
И потянулся к меху, скрючивая пальцы, будто изнывал от жажды. Из-под капюшона – волчьей головы – слюдяным блеском посверкивали глазки.
Вино я сказителю вернул, и он принялся заливать его туда, откуда шел звук: в мешанину волос под волчьей головой.
– Так кто раскалывал Зевсу голову?
Аэд глухо булькнул в мех. «Может, сын, а может, папа», – невнятно прозвучало из булька.
Оружие он только на моей памяти менял трижды: сначала была секира, потом почему-то скамейка, меч вот еще…
Странный аэд: по мере того, как вина у него в организме прибавлялось, речь звучала яснее, а песня лучше складывалась. Под конец меха и вовсе сложилась: и о том, как Зевс попросил какого-то сына молотом расколоть ему голову, и о том, как из расколотой головы кроноборца появилась с боевым кличем взрослая дочь – Афина…
Праздник, который за этим последовал, аэд вознамерился расписывать до заката.
– Хватит. Иди.
Густо рыгнув в небеса на прощание, сказитель обнял доску и заковылял туда, где лагерем стали сатиры.
Лгать меня никто не учил – да. Мне и не нужно.
Напоить сказителя – а там уж он все сочинит за меня.
– Зачем было что-то измышлять? Почему просто не сказать правду?
Нос у Фемиды, дочери Урана и Геи, и правда малость уточкой – так, немного. Вот про пифосы Деметра была права – в обхвате правдолюбивая Фемида… еще попробуй обхвати.
– Какую правду?!
Вроде бы и шепотом спросил – а аж в ближайших горах отдалось. Что прикажешь говорить, справедливая Фемида? О том, как Посейдон меня за гиматий дергал: «Слышь, брат… ну, разозли меня хоть немного, настроения же нет». О том, что он вдарил по черепу Зевсу не один раз, а четыре? Первый раз – вскользь, еще три – озадаченно кряхтя и приговаривая: «Из чего у тебя голова-то откована…».
Что? Мне сейчас к сатирам пойти и в красках расписать, как после четвертого раза из головы у Зевса высунулась рука с копьем, расширила трещину… и на свет белый Афина заявилась не с воинственным кличем, а с криком: «Сколько можно лупить?!» Рассказать, каким ликованием встретили на Олимпе дочь Зевса? Ты не хуже меня знаешь, Фемида, что ликование выразилось фразой Деметры: «А это хорошо, что она на мать непохожа, мать была страшненькая». А потом уже понеслось кто куда: ты и Гестия – перевязывать Зевсу голову, Посейдон – в конюшню, плакаться лошадям о горькой доле, Деметра просто бегала и голосила, а дочь Зевса…
Эта повела себя спокойнее всех. Поправила чуть сбившийся шлем. Подошла ко мне, сощурила серые глаза, глядя снизу вверх. И выдала:
– Я выбрала бы поле. Сатиры, кентавры и лапифы не умеют драться в горах.
А пир по поводу рождения Афины скомкался и смялся, когда пришло донесение о том, что армии Крона самое позднее – через два дня будут у Хрисопотамии.
Что из этого мне сказать?
Фемида, стоя на протоптанной сатирами тропе, улыбалась мягко, покровительственно. Голова, перехваченная белой лентой, казалась перевязанной, как у Зевса.
– Ты еще не научился ценить неприкрашенную правду, сын Крона. Поживешь подольше – научишься.
Не ответил и не посмотрел в ответ (взгляд все равно прилипает к формам титаниды, будь они неладны). Вгляделся в ближайший холм – сюда, значит, лучников – и вон туда, к западу. Плохо, что лучников мало…
– Что ты здесь забыла?
– Приехала в лагерь. Ухаживать за мужем.
Это что еще за новости.
Темнота впереди дышала в лицо ожиданием, вязкой, осторожной тишиной. Поле будущего боя было как на ладони: гладкое, будто кто нарочно тесал, всех возвышенностей – штук пять, все на нашей стороне. Длинное – сколько хочешь войск уместится. Из мглы, ползущей от реки, попыхивают нехорошие огоньки – драконы, все-таки драконы, хотя кентавры возле своего лагеря еще какую-то тварь подстрелили. Сварили и сожрали, а что за тварь – так и не поняли.
А наш лагерь за спиной, то есть, несколько лагерей – сияют кострами и звенят приветственными криками. «Во славу кроноборца!» – несется оттуда. Зевс расхаживает от одних к другим – между травянистых лож сатиров, людских шатров, древесных обителей нимф и дриад, плотных палаток лапифов, разящих конских потом стойбищ кентавров. Расхаживает с перехваченной отрезом ткани головой: скромный белый хитон и легкость птицы в каждом шаге, на губах – улыбка, в волосах – невесть откуда взятое ночью солнце.
А вокруг вздымается стон ликования: «С нами Зевс!»
Вернулся… оживший смысл. Ананка Крона.
Жену с собой приволок. Новую – взамен съеденной.
– Что, скоро свадьба?
– Не будет свадьбы. Война…
Фемида держится на тропинке чуть позади. Тропинка – узкая, не то что дорога, по которой кентавры на водопой шастают. Оглушительно пахнет полынью, полынью поросло все поле, полынь глушит запахи лагерей, ее недавно смочил дождь, и капли с запахом горечи остаются на руках и плаще. Моя квадрига, однако, безмятежно лопает полынь, не боясь отравиться – нашел, чем пугать детей Урановой крови…
– Подол намочишь. Давай подвезу.
Со мной в колесницу и мужчины не осмеливаются. Ладно мужчины – Посейдон не всегда рискует: «Я уж лучше на своей, брат… Кони у тебя будто от Тартара родились». А Фемида, правдолюбивая дочь Неба и Земли, подол хитона приподняла и лезет спокойно. И кони ничего, только Аластор обфыркал полынью.
– Где сейчас Зевс?
– У людей.
Ехать долго: люди Серебряного века подтянулись позже всех, пока докатишь до их лагеря – минуешь все остальные. А они и рады: раскинулись по Полынному полю, лезут в глаза, царапают слух смехом и песнями…
Сатиры – воинственные дети лесов. Рогатые, с козлиными ногами (да и запах самый козлиный) – все бодрствуют, несмотря на поздний час. Визг, гогот, «А кто со мной в рощу к нимфам слазить?», таскают туда-сюда палицы, булавы, кто-то через костер скачет, а вон десятка три вокруг аэда сгрудились, того самого. Песня об Афине у аэда уже кончилась, теперь услаждает слух публики историей о том, как Крон оскоплял своего отца Урана. Со знанием дела поет, даже показывать что-то пытается.
Вид черной колесницы заставляет многоголосый лагерь притихнуть, но ненадолго: «О. Старшему братцу неймется», – «Конечно, неймется, у него ж там баба на колеснице! Так кто к нимфам?»
Лапифы – стан мелькает вдалеке, он самый малый из всех. Вольные титановы племена, древолюди не все определились, за кого выходить в эту битву. Кто-то из собратьев – наверняка на стороне Крона. Между высоких палаток тихо, только меряют шагом поле высокие, сурового вида часовые, вооруженные копьями с острыми кремневыми наконечниками. Провожают пристальными взглядами. Доносится заливистое ржание коней, откликающихся Эфону и Никтею, – среди лапифов тоже есть колесничие…
Нимфы – в роще на окраине поля, набились туда вместе с дриадами. Роща чахлая, а нимф тысяча с лишним, все пытаются укрыться под не слишком густой сенью ветвей. Сплели себе что-то вроде гнезд. В этом стане костров не видно – шорохи, птичьи голоса да грустные, протяжные песни, лишенные обычной игривости. Только духи леса вообще бывают разными.
Вот кто бы сказал, что они владеют луками и мечами? Да еще и в траве противника запутывают.
И видят в темноте чуть хуже Таната.
– Ой, девоньки… – доносится невнятно от рощи. – А с кем это он?
– Ой, не вижу, не вижу… Может, жену себе украл?
– Да кто жену на колеснице-то красть будет…
– А меня вот и красть не надо. Я б к такому на колесницу сама бы…
– Молчи, дура!
У лагеря кентавров четверка замедляет бег и издевательски ржет: что, взяли недолошади? Да и какой лагерь… все вповалку, вперемешку: копыта, щиты, мечи, пращи, котлы… Храп стоит такой – колесница подпрыгивает. Часовых не видно, очень может быть, что их просто нет. Не иначе как их Посейдон умотал, чтобы не лезли к нимфам и не задирали людей – он с конелюдьми как-то находит общий язык.
Похоже, брат все-таки взывает к их лошадиной части.
