Кошмарный принц - Шулепов Денис (книги бесплатно .TXT) 📗
Ударивший в нос смрад заставил вслед идущих за ней пассажиров ретироваться назад, из вагона. Таня тоже хотела выскочить, но
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…»
двери как назло захлопнулись перед носом. Весь народ, по неведению попавший в вагон, теснился в первой его половине, внимательно разглядывая источник вони, смеясь, морщась, чертыхаясь и нетерпеливо словесно подгоняя поезд до следующей станции. Таня хотела примкнуть к людям, но взгляд словно примагнитился к женщине, молодой бомжихе, источающей невообразимый амбре-букет из мочи, кислейшего пота, свежих испражнений, отбросов и незнамо ещё чего. Глаза бомжихи ненавистно сверлили людей, губы с кровавыми трещинами были искривлены в едкой самодовольной ухмылке, будто молодая женщина испытывала наслаждение от принесённых ею этой безличностной толпе неудобств. Она стояла, как злая хозяйка целой половины вагона. И вздумай пойти на толпу — люди сжались бы ещё плотнее, давили бы друг друга, лишь бы сохранять дистанцию от прокажённой. А она бы шла и шла, протянув руки… Таня словно почувствовала в бомжихе это желание и неожиданно для себя преградила той путь, встав прямо напротив. Женщина… а вернее, псевдоженщина переместила взгляд на девушку. Тане сделалось жутко под тяжестью взора чёрных ненавидящих мир глаз, она попятилась. Пятилась, жалея, что не послушалась внутреннего голоса и не села в этот поезд. А сделала даже то, что до этого мига считала невежественностью и глупостью древних старух: Таня взмолилась Богу, чтобы поезд поскорее прибыл на станцию. Перегон казался безумно долгим. Таня, не отдавая себе отчёта, подняла руку для крестного знамения — такая жуть пробрала от вида и особенно взгляда метрополитеновской бомжихи. Присутствовало в ней нечто первобытно-шаманское, животно-притягательное, чёрно-магическое…
В сознании Тани вертелись и другие эпические сочетания, но они вместе с мыслями, как испуганные птицы, разлетелись в стороны, когда бомжиха прыгнула на девушку.
Таня лишилась чувств.
Сидящая рядом бабулька всполошилась, едва успев подставить руки, смягчая падение девушки:
— Ой, да что ж енто! Дочка! Да помогите ж, люди! — Сперва никто не шевельнулся, будто всех заклинило от зловонных волн, потом принял девчонку из рук бабульки плешивый мужичок, лысина которого сплошь, как росой, была покрыта испариной. Ему помог молодой парень. Кто-то ещё продолжал коситься на обездвиженным пугалом стоящую у междувагонных дверей бомжиху, вонь которой буквально сшибла с ног девушку, но большинство внимания было приковано к последней.
Девушка никак не приходила в себя.
Когда поезд, наконец, подъехал к станции и двери открылись, плешивый и парень на руках вынесли девушку на платформу.
Таню госпитализировали в коматозном состоянии.
Глава 43
Глубоко в голове ухнуло и из неведомых штольней подсознания наружу эхом вырвалось что-то забытое, прошив молнией мозг и выводя сознание из оков оцепенения. Преломленный и искаженный отголоском субъективного эха образ битого стекла реанимировал память и его — эха — хватило, чтобы смотритель опомнился и шарахнулся
как от ладана черт
от бузинового стола.
«Может, это был сон?», —подумал он, и непонятно, что подразумевал вопрос. Так хотелось обобщить. Так хотелось скомкать… Виктор Ильич посмотрел на стол, на лист, на котором он только что написал новую главу. Собственноручно. Именно собственноручно! Пусть и не весь текст, но он не был настолько слеп, чтобы не различить свой почерк, перемежающийся с почерком чуждым, каллиграфическим. Дерганые вензеля напомнили смотрителю гороховые всходы на ровных грядках окученного молодого картофеля. Да, так. Посему выходило, что шоковое состояние оказалось неподконтрольно силе и чарам бузинового стола и его демонические рассказчики были не готовы к подобному повороту, а желание Виктора Ильича писать оказалось сильнее чёртовой магии… И что теперь? Бумага снова подвергнется самосожжению? Виктор Ильич сплёл пальцы рук и приложил их ко рту, будто готовился к молитве, но не смог долго держать ладони сцепленными: высоким напряжением от кончиков пальцев к локтям стрельнула боль. И как внезапный дождь лицо оросили жгучие слёзы.
«Он мстит за самоволку, — подумал смотритель. — Но почему мне захотелось так сильно писать!?».И вопрос этот прозвучал, как стенание. Лицо искривилось в болезненной гримасе. Виктор Ильич поднялся со стула, откатив его пинком к этажерке, и направился к выходу: откуда-то взялась уверенность, что боль непременно спадёт, стоит лишь подальше уйти от треклятого стола, будто стол являлся прямым регулятором артритной боли, то снимая её, то наоборот… В дверях Виктор Ильич запнулся о невидимое препятствие, яко бумеранг, в мысли вернулся вопрос: почему ему вдруг захотелось так сильно писать? Выброшенный в пространство вопрос словно впитал в себя смысл и вернулся к хозяину уже не в качестве стенания, а понимания. Нужно только изловчиться и поймать бумеранг! Но как это сделать скрюченными пальцами? Смотритель перешагнул через порог, мысль сорвалась, и сознание подсунуло первое, что попалось. Шок, потрясение, окутавшее сознание пылью неведомого происхождения. Виктора Ильича удовлетворила придуманная причина. Он просто боялся сойти с ума. Боялся сойти с ума раньше времени. Для одинокого человека борьба с чертовщиной неравна, один в поле не воин, говорят.
— Мы ещё повоюем! — с напускной бравадой проворчал смотритель и, дойдя до серпантина лестницы (избегая взглядом дверь спальни Кошмарного Принца), свернул к третьей комнате на этаже, служившей гостиной для близких друзей. Но так как у Юры Клинова друзей было очень мало, если не сказать: не было совсем, то большее время комната пребывала в печальном сиротстве. Сам Кошмарный Принц туда не заглядывал, и чтобы гостиная уж совсем не казалась заброшенной, ей максимальное внимание (по настоятельной просьбе хозяина) уделялось приходящей горничной. Виктор Ильич не раз думал, что музей мог вполне обойтись и без этой комнаты — таким ненужным буферным помещением она была — но разве могли себе позволить подобную вольность те архитекторы-проектировщики, что скопировали дом у Черного моря вплоть до скрипучей ступени?
Стоило открыть дверь, как по ногам прокатился сквознячок. Разбитое окно было здесь. «Это же какой силы нужно было сделать бросок, чтобы попасть в это окно?», — задался вопросом Виктор Ильич. Он зашарил взглядом по полу, ища инородный предмет. Возможно ли, что камень — а именно его искал смотритель — каким-то образом отскочил от стекла в момент удара? Если судить по расстоянию от тротуара до окна, то вполне… И тут логическая раскладка не выдержала реального факта, Виктор Ильич увидел инородный предмет, тот мутно поблескивал у самой ножки шкафа. Это оказался не камень, Виктор Ильич поднял новую, ещё со смазкой, гайку на четырнадцать и посмотрел на окно, ощерившееся острыми клыками разбитого стекла. Ясный взгляд подернулся дымкой воспоминания, возвращая во времена юности, когда они пуляли вот такими гайками по стеклянной таре из рогаток. Неужели рогатки до сих пор в ходу? Ведь даже у детей теперь есть пластмассовые «пистики», больно стреляющие пластмассовыми пульками. А о пневматическом оружии и говорить нечего… Виктор Ильич часто заморгал, возвращаясь в день сегодняшний, и решил показать находку детективам и заодно поделиться своими соображениями на этот счёт.
Он встал у лестницы, как былинный герой у камня на перекрестке дорог, гадая, в какую сторону двигаться. Ворчливый внутренний голос убеждал, что-де разговор с детективами не даст толку и нужно заниматься тем, чем он заниматься должен, раз дал обещание Надежде Олеговне, а не тянуть кота за хвост. Настороженный взгляд влево в сторону спальни, озабоченный — вправо в сторону кабинета, а усталый — вниз. Чем дольше стоял и вертел головой, тем сильнее вгонял себя в ступор, полное нежелание что-либо делать превращало члены в студень. Но он продолжал стоять, не зная, что предпринять, будто ждал какого-то знака, сигнала, хотя ничего он не ждал. Просто навалилась усталость. Когда в последний раз он нормально спал? Ел? Отдыхал? Время смазалось и потеряло чёткость хронометража. На задворках сознания зародилась пленительная мысль о смерти, как об окончании бессмысленных мытарств. К чему вся эта борьба за счастливую концовку бездарного романа? Зачем?! То, что писал Кошмарный Принц — ширпотреб банального ремесленника, умудрявшегося выворачивать жизнь наизнанку и потроша, потроша чёрное эго человеческих душ, цедя грязь их помыслов, похоти, порока и патологий на страницы своих ужасных творений. И нет оправданий в том, что изначально книги заканчивались хеппи-эндом. Нету! Романы Юрия Клинова если и не порождали, то, что совершенно точно, зарождали зло. И теперь семена дали всходы. Так ради чего всё это нужно ему? Он никогда не чувствовал себя героем, он даже бывало тушевался, когда, рассказывая какую-нибудь историю, вдруг осознавал, что является центром внимания, что пять или десять пар глаз смотрят на его лицо, пять-десять пар ушей слушают его речь… и он комкал историю и с извиняющейся улыбкой умолкал, чувствуя себя крайне нелепо. Амёбой под прицелом микроскопа. Он знал, как это глупо, что никто не считает его ничтожеством или плохим рассказчиком, которого терпят только из уважения, но нерешительность была его хромым коньком по жизни… если, конечно, не учитывать Афган… да и там сколько они натерпелись страху! Нерешительность — корень зла, из-за неё, собственно, жизнь-то и шла где-то рядом, мимо. Он видел эту жизнь, видел все её прелести и счастье, но не решался примерить к себе, боясь быть осмеянным, как тогда, однажды, в тринадцать лет… Так что же изменилось теперь, почему он отчаянно пытается бороться с… чёрт знает чем, почему не зароет свою трусливую башку в песок, как делал всегда… ну, не считая войны? Потому что… потому что это тоже война? Война?.. Нет, не в войне дело… Это… это… Что же это? Любовь? Любовь. Он прочувствовал слово, посмаковал, как гурман — изысканный деликатес, как дегустатор — выдержанное вино и возвёл, как ценность, дороже которой нет на свете. Несмотря на то что Виктор Ильич считал себя недостойным женской любви, Надежда любила его, по-своему, не так, как мужа, но… по-другому, иначе. Это было чувство. Ему Виктор Ильич не мог найти определение. Но ради этого чувства он должен, он обязан не отступать, не пасовать, не бояться. Ему дан шанс помочь родному человеку, ему вверили спасение заблудшей души. И кто сказал, что всё просто? Нет, никакие демоны всего проклятого ада не свернут его с пути, не испугают дурацкой пылью и дешёвыми эффектами самовозгорающейся бумаги! Он должен быть сильным! Никакие демоны…
