Падение сквозь ветер - Никитин Олег Викторович (полные книги .TXT) 📗
– Да, смотрел я на нынешних клоунов, – сказал он. – Да вы, поди, и сами в цирке бывали, коли за книгу взялись. И что же? Все приемы и шутки слизали с прежних номеров! Вы, может быть, подумаете, что я уже старый и ничего не соображаю? – Бывший клоун выпрямился в кресле, но тотчас схватился за поясницу, скривился и принял прежнюю скрюченную позу. – Я все понимаю, и в цирке был совсем не так давно… Дай Бог памяти… Да еще и трех лет не прошло! И вы думаете, этот молокосос Смяшша придумал что-нибудь свое? Да все так же велосипед вверх ногами ставит и падает с него на задницу, как и я, и все другие до меня.
– Дедушка, он еще в кучу мусора лицом падает! – прокричал Фуллер в раструб слуховой трубки. Старик вздрогнул, недоверчиво покосился на внука и покачал лысой морщинистой головой.
– В мусор, говоришь? Ну, это он из жизни взял, ничего не скажешь! Только разве это смешно, если всякая дрянь на улицах лежит? Я-то не хожу по ним, а то бы и сам обязательно в кучу свалился, а он из этого номер сделал! И что, его еще не арестовали? Не понимаю, как такие вещи можно на арене показывать. Клоун должен смешить публику, так меня учили с самого детства, а ты говоришь – мусор! Кому это интересно, если все и так его каждый день видят?
Валлент подумал, что надо каким-то образом направить поток мыслей престарелого клоуна в нужное русло. Он поставил поднос с опустевшей чашкой на тумбочку и наклонился к старику, отодвинув Фуллера от слухового аппарата.
– Расскажите о своих номерах! – сказал он.
– О своих-то? – запнулся Шматток. – Да разве ж можно придумать что-то свое, чего никто до тебя не делал? Мне это, правда, удалось, не то что нынешней молодежи, они все у стариков норовят выспросить да потом на арене и представить! А вы не из тех ли, кто чужие репризы за свои выдает? – Он отодвинулся от магистра и вонзился в него острым испытующим взором.
– Дедушка, господин Валлент никогда не выступал в цирке! – авторитетно вступился за растерявшегося гостя мальчик. Этот примитивный аргумент благотворно подействовал на старика, развеяв его приступ недоверчивости. Он вновь наполнил свой стакан и выверенным движением опустошил его. Желтоватые щеки старика слегка порозовели, а в бесцветных глазах появился слабый блеск.
– А то знаю я вас, сначала выспросят, а потом глядишь – твой номер уже на арене, и конферансье уже объявляет: «Клоун Хаххох со своей оригинальной хохмой!» Этак все заслуги старого мастера можно себе приписать, уж я-то знаю, сам… ну да ладно, чего там, раз уж вы не клоун, могу и рассказать. Только разве теперь вспомнишь, какие у меня номера были – я их столько поставил, что и не счесть… Самое первое свое выступление как сейчас помню: выхожу я на арену, объявляют, что я молодой клоун Шматток, и уже от одного моего сценического имени все засмеялись. А сейчас разве имена – так, глупости, Смяшши да Хаххохи и прочая дребедень. Я тогда на чурбаках стоял и бутылками жонглировал… – Старик оживился и плеснул себе еще напитка. – Сейчас такими штуками никого не удивишь, а меня встречали как самого знаменитого артиста!.. А вообще я всегда старался один работать, а то от помощника всегда каких-нибудь ошибок ждешь. Там не допрыгнет, тут упадет не к месту… Хорошо еще, что не мордой в мусор, спаси Бог.
Шматток надолго замолчал, уставясь в неведомую точку на стене, словно растерял весь свой словарный запас, и магистр собрался было слегка потормошить его, как старик неожиданно ясно и внимательно посмотрел на него и продолжал:
– Когда уж мне полсотни лет стукнуло, взял я себе напарницу, раньше она с отцом выступала, акробатом, пока он что-то себе не сломал. Сама меня уговорила, давай, мол, номер с велосипедом покажем – как я тебя учить буду, а ты падай, а в конце мы вместе свалимся. Потом я должен был посадить ее на закорки и увезти за кулисы.
– Спроси, как ее звали, – попросил Валлент мальчика, с вежливой скукой внимающего откровениям клоуна. Лицо исказила странная гримаса – смесь отвращения и экстаза, – натолкнувшая магистра на дикие предположения. Впрочем, в артистической среде существовали свои законы, с которыми ему редко приходилось сталкиваться во время службы в Отделе. Но тем не менее он представлял себе, на что готовы пойти люди, любой ценой добивающиеся публичного признания.
– Ее звали Маккафа, – сказал старик.
Магистр отстранил Фуллера от раструба и внятно, но не слишком громко произнес прямо в ухо артисту:
– Между вами существовали какие-нибудь отношения, кроме деловых?
Тот вдруг визгливо расхохотался, держась за спину.
– Она была такая красивая девчонка, особенно когда немного подкрасится! Наш выход всегда встречали громом аплодисментов. Правда, вначале мы делали вид, что я выбираю ее случайно, из тех, кто сидит на первом ряду. А потом бросили прикидываться, и на гастролях уже с самого начала выходили вместе. Как поехали в Азиану, наш номер стал усложняться. Она требовала, чтобы я, когда падал, будто случайно цеплялся за ее одежду. И к концу выступления она оставалась только в трусиках! Толпа просто бесновалась от восторга! Ну и злился же я, что она выставляется перед всеми этими ублюдками, прямо убить ее был готов, так злился. Я все думал, когда она скажет мне, чтобы я с нее и последнее сорвал…
Старик распалился и вещал, не обращая ни на что внимания, словно заново переживая минуты своего триумфа.
– И родители не запретили ей? Ей ведь было только тринадцать-четырнадцать лет! – воскликнул Валлент.
– С какой стати?.. – разозлился Шматток. – Гонорары за выступления у нее были – любой позавидует. Папаша у нее спился после того, как на арену перестал выходить, а мать свою она и не слушала вовсе.
Он отхлебнул прямо из бутылки, в которой оставалось совсем немного вина, и продолжал:
– Вы не думайте, Маккафа сама все эти трюки придумала… Потом еще я должен был на нее падать, а она… извивалась подо мной, как змея, и вылезала наверх, садилась на меня и лупила руками. Не знаю, как я с ума не сошел… Это был мой лучший номер за все годы, что я выступал на арене. Так что можете об этом написать. Только не надо говорить, каким способом она заставила меня включить ее в программу. Кому это интересно? А потом уж, когда она поняла, что без нее меня освищут, мне оставалось только выполнять ее приказы.
Престарелый клоун сделал еще глоток и раздосадованно заглянул в бутылку.
– Больше нет? – в упор спросил он застывшего Валлента. Тот отрицательно мотнул головой и опять наклонился к отверстию слухового аппарата:
– Что же было дальше?
– А ничего! Как вернулись с гастролей, так она меня и бросила. Уж ее и директор уговаривал, а она уперлась и говорит: «Не хочу больше выступать со Шматтоком, он уже старый, ему тяжело меня поднимать, и надоело мне». А я еще здоровый был, не то что сейчас, мог бы и двоих таких выдержать! Короче, с той поры у меня не заладилось. Я еще старался держаться, но когда мы на другой год опять поехали на гастроли в Азиану, толпа уже прогоняла меня с арены. А ее встречали как первую артистку, хотя она ничего такого и не делала… Так из-за нее и закончилась моя карьера… Вы только не пишите об этом, зачем это молодежи знать?
– А Маккафа? – спросил Валлент. Но старик уже замкнулся в себе.
– Теперь уж с ним бесполезно разговаривать, господин Валлент, – сказал Фуллер. – Будет сидеть и переживать, что ему не дали работать на арене и все такое. Лучше вы в другой раз приходите, когда он успокоится, а то он всегда злится, когда про свою Маккафу вспоминает. А как вспомнит, то ни о чем другом и говорить не желает, так что нам всем она уже страсть как надоела.
Валлент взглянул на отставного клоуна: тот смотрел прямо перед собой пустыми глазами, и его губы беззвучно шевелились.
