Мнемосина (СИ) - Дьяченко Наталья (книги полностью .txt) 📗
— А если у тебя окажется фант Ангелики? — спросил Арик развеселившегося Гара. — Достанется тебе ее кружевной платочек. Уж она-то куковать сроду не станет!
— Как это не станет, когда другие станут? Все должно быть по-честному.
— Она тебе по шее накукует, а не по-честному! Спору нет, будет весело.
И, хохоча, пританцовывая, напевая дуэтом и бурно жестикулируя, Арик и Гар уехали столь же стремительно, сколь и появились.
— Они впрямь уговорят Лизандра поддержать свою затею? — спросил я у Януси, наблюдая в окно, как экипаж побратимов выезжает за ворота усадьбы.
— Не сомневаюсь, — отвечала она. — Не обманывайтесь их балагурством, оно только для друзей. Поведаю вам под большим секретом, Арик — ведущий солист Обливионской оперы. А теперь догадайтесь, из-под чьего пера вышли его арии, кто самый пылкий почитатель его таланта? Не оставляет без внимания ни одно выступление, садится в первом ряду, громче других кричит «Бис!» и дарит огромные корзины цветов? Да-да, именно Лизандр. Мы гадаем порой, зачем Лизандр ходит в театр: то ли послушать пение Арика, то ли насладиться собственными стихами, — вот вам шарада. Надеюсь, Габриэль воротиться к вечеру. Ах, шутники! Выдумали только — кузина в роли кукушки!
[1] Составить представление о понравившейся Январе шкатулке можно в минералогическом музее им. А.Е. Ферсмана в Москве (или на его же сайте), где среди прочих экспонатов выставлено пресс-папье, украшенное точно такими же ягодами. Но я решила, что пресс-папье не самый романтичный предмет, потому превратила его в шкатулку.
[2] Лигея — одна из сирен в античной мифологии.
[3] Высказывание принадлежит Аристотелю.
[4] Январа пересказывает легенду об андрогинах из диалога Платона «Пир».
VII. Фанты. Шутки смешные и не очень. Шутки памяти
VII. Фанты. Шутки смешные и не очень. Шутки памяти
Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.
Николай Гумилев
На правах соседей мы с Янусей и Габриэлем, который успел воротиться из своей отлучки как раз к назначенному часу, отправились в усадьбу Аполлоновых пешком. Пульхерия Андреевна, сетуя на больные ноги, велела заложить экипаж и наказала нам не ждать ее. Януся была особенно хороша в бледно-розовом платье и шали с маками, без которой я уже не представлял себе сестры Звездочадского. Наряд дополняла крохотная шляпка, не прикрывавшая ни лица, ни волос и не спасшая бы от дождя или летнего зноя, — ее единственным назначением было умножать красоту обладательницы. Мы с Ночной Тенью остались верны кавалерийской форме, которую вычистили и отутюжили слуги.
Идти было легко. Душу согревало предвкушение праздника. Этим чувством были пропитаны все дни, проведенные мною в Мнемотеррии. По мере приближения даты, на которую было намечено наше возвращение, я все больше осознавал, что отныне к тоске по родным местам примешается ностальгия по Обливиону, чьи островерхие крыши вторят вершинам гор; по усадьбе Звездочадских с царящей в ней атмосферой домашнего тепла и уюта; по людям, с которыми я познакомился здесь, и больше всего по милой моей Янусе.
Во власти сентиментального порыва я обернулся к сестре Зведочадского:
— Януся, обещайте писать мне на фронт! Ничто так не скрашивает солдатские будни, как весточки из тыла.
Ночная Тень уловил мое настроение:
— Что за хандра на вас напала, мой друг? Разве вы не хотите накрутить хвост врагу? Что до меня, то я жажду возобновления военных действий с большим нетерпением, право же покой не моя стихия. Не поймите неверно, я люблю поэзию и музицирование, но пуще любых гармоний мой слух услаждают скрип седла, крики врагов и грохот орудийных залпов. Риск, опасность — вот то, ради чего стоит жить!
— Я всецело разделяю ваши ожидания, — заверил я Звездочадского и помимо воли вспомнил о своей незавидной участи отставника. — Однако мне настолько пришлась по душе Мнемотеррия, что жаль будет расставаться с ней и с вашей чудесной семьей.
— Выше нос, мой друг, какие наши годы! Вы живы, да и я покамест не собираюсь в могилу. Бог даст, мы еще не раз вернемся сюда. Вернемся победителями.
За разговорами мы дошли до имения Аполлоновых. Дом выстроен был на возвышенности, нисходящей к реке Селемн. Подъемы перемежались небольшими ровными площадками, на которых были устроены клумбы, усаженные тюльпанами и нарциссами. То тут, то там к склону лепились хозяйственные постройки, стоящие высоко, дабы избежать разрушительной силы реки. По случаю вечернего времени окна усадьбы лучились мягким янтарным светом, то и дело мелькали тени, доносилась музыка и смех. Мы вошли сквозь потайную калитку, миновали сад и принялись взбираться по склону.
Пока мы поднимались, я с любопытством рассматривал дом, которому неведомый архитектор придал сходство с замком, только не настоящим, а сказочным. Так легки были венчавшие крышу башенки, так воздушны изгибы арок и изящны балконы, что гулять по ним без риска порушить могли разве птицы да прочие крылатые создания. Окна крытой веранды своими цветными стеклами походили на витражи. Они были огромны, а узорчатые проемы меж ними, напротив, узки. Какой же красивый вид, должно быть, открывался оттуда!
Двери были распахнуты настежь, пропуская гостей, и выплескивая наружу свет и голоса. Нас встречал наряженный швейцар в пудреном парике, чья ливрея походила на безрукавки стражей, а на поясе в ножнах висел длинный кинжал.
— Он ведь бутафорский? — прошептал я Звездочадскому.
— Вы о чем?
— Кинжал этого слуги. Своими размерами он не уступит иному мечу.
— Будь покойны, кинжал настоящий! На моей родине крайне серьезно относятся к оружию, никто не возьмется ковать его потехи ради.
Мы миновали этого весьма колоритного привратника и проникли в царство электрического света и сверкания хрусталя. Первозданной белизной сияли украшенные лепниной потолки, едва заметно колыхались тяжелые портьеры, огромные зеркала отражали роскошь и блеск.
Я с радостью отыскивал знакомые лица. Вот вдохновители вечера Арик и Гар, фонтанирующие безудержным весельем, разные, но схожие, дополняющие один другого в каждом порыве. Вот Лизандр — расфранченный, на высоких каблуках, порядком подшофе, с непременным шампанским в руке, вот подле него тенью стоит сестра: руки с ниспадающими рукавами опущены вдоль тела, высокий ворот застегнут наглухо, волосы без изысков стянуты в тугой узел. Уже приехал шут и пересмешник Горностаев, издалека, невидимый, изрекал непреложные истины флегматик Разумовский.
Из новых лиц были девушка лет семнадцати, плотная сложением, с крупными чертами лица, но при этом вполне миловидная, и молодой человек с аккуратной рыжей бородкой и нежной, как лепестки цветка, кожей. Девушку звали Марика, молодого человека — Антон, они были помолвлены. Марика доводилась дальней родственницей и ближайшей наперсницей Сибель.
Пока нас представляли друг другу, Гар молотил по спине Ночную Тень в бурном приветствии:
— Никак тебя не застать! Где ты прячешься, какими тропами бродишь, что за песни поешь вдали от нас? Или нашел себе новую пассию?
Звездочадский пожал плечами, аккуратно высвобождаясь из медвежьих объятий:
— Чего же ты ждал? Меня больше года не было дома, столько дел нужно обустроить. За время военной кампании я скопил некоторый капитал, теперь рассчитываюсь с долгами и попутно влезаю в новые.
— Твой друг примерно то и сказал. Хорошо хоть ты выкроил время прийти на наш вечер, не то опять канешь за стену, и поминай, как звали.
